Горит ли Париж? - Ларри Коллинз

Заметив, что Хольтиц не в настроении, Лей предложил выпить. Официант ОКВ, пояснил он, дал ему бутылку довоенного «бордо». Лей полагал, что самой большой удачей было бы разделить ее с новым командующим Большого Парижа.

Лей принес бутылку в купе Хольтица. Они выпили за удачу Хольтица и за фюрера. Затем Лей признался, что тоже виделся с Гитлером. Темой его беседы с фюрером был проект нового закона, который Лей сам составил. После некоторой доработки закон был окончательно одобрен фюрером. Он будет обнародован в Берлине через несколько дней.

Закон этот, пояснил он Хольтицу, назывался «О задержании и аресте родственников».

Лей, говоривший с ганноверским акцентом, разъяснил Хольтицу его суть. Закон призван послужить Германии в особо тяжелые времена, которые для нее наступали. Как им обоим известно, для того чтобы выиграть войну, рейх нуждался в неизменной преданности своих солдат. Закон этот был вызван к жизни тем печальным фактом, что некоторые из генералов Германии недавно изменили ей. Одни сдались, другие оказались неспособными выполнить поставленные перед ними задачи. Против фюрера, напомнил он, был организован заговор.

Закон о родственниках не допустит подобного впредь. Родственники немецких генералов отныне будут нести ответственность за промахи генералов. В каком-то смысле они станут заложниками государства, гарантами хорошего поведения генералов.

Глубоко затянувшись сигарой, Лей признал, что эта мера чрезвычайная. К несчастью, продолжал он, чтобы закон был действенным, его положения должны быть жесткими. В тех случаях, когда промахи какого-либо генерала окажутся серьезными, а он избежит германского правосудия, сдавшись в плен, закон предусматривает смертную казнь для членов его семьи.

После слов Лея наступила тишина. Хольтиц вдруг почувствовал тошноту. Он уставился на капли «бордо», оставшиеся в стакане, и не мог вымолвить ни слова. Наконец, запинаясь, выдавил из себя, что подобная практика означает для Германии возврат к средневековью.

«Да, возможно», — сказал Лей, медленно вдавливая сигару в стоящую между ними пепельницу. Затем он вновь повторил фразу, которую уже произносил несколько раз: «Это исключительные обстоятельства».

Разговор прекратился, и через несколько минут Лей ушел. Хольтиц стоял у полураскрытой двери и наблюдал, как Лей исчезает в темноте коридора. Больше он его никогда не увидит. Он захлопнул дверь и запер ее. Поезд уже вышел на длинный и ровный участок пути до Берлина. На следующее утро Хольтиц пересядет на другой поезд, идущий до Баден-Бадена. Там он попрощается с женой, дочерьми Марией-Анжеликой четырнадцати лет и восьмилетней Анной-Барбарой и четырехмесячным сыном Тимо, которого подарила ему судьба и которого этот кажущийся бесчувственным пруссак ждал всю свою жизнь.

Хольтиц разделся и лег. Затем он сделал то, чего никогда в жизни не делал. Взяв с ночного столика коробку со снотворным, он вытряхнул из нее сразу три таблетки и проглотил одну за другой.

10

Между Растенбургом и Баден-Баденом фон Хольтиц ка короткое время остановился в Берлине. Когда он сошел с поезда, его ждала телеграмма за подписью Бургдор-фа. Коменданту Большого Парижа сообщалось, что специальным приказом фюрера ему присвоено звание генерала от инфантерии.

Всю ночь по пути в Баден-Баден Хольтиц размышлял над тем, что могло стоять за этим неожиданным повышением. Он знал, ОКВ никогда не поручал командование городом, даже столицей, генерал-лейтенанту. В самом Париже ни один военный губернатор никогда не имел ранга выше генерал-майора.

12

Стоя на гранитных ступенях своего элегантного особняка по авеню Рафаэль, 26, в теплых сумерках августовского вечера, генерал Ганс фон Бойнебург-Ленгсфельд ждал гостя. В ожидании он вел неторопливую беседу со стоящим рядом молодым лейтенантом — своим адъютантом графом Данквартом фон Арнимом. Многие узы, укрепившиеся за время их восемнадцатимесячного совместного пребывания в Париже, связывали старого генерала, страшно изуродованного танком на подступах к Сталинграду, с молодым бранденбургским дворянином. Все эти восемнадцать месяцев в «третьем рейхе» не было другого уголка, которым было бы легче управлять, чем тридцатью квадратными милями французской столицы, предоставленными Бойнебургу как коменданту Большого Парижа.

Только два события омрачили его безмятежное пребывание здесь. Первым было прибытие 14 марта 1944 года офицера из генерального штаба в Берлине. Он потребовал от Бойнебурга досье, которое валялось в его кабинете с того самого момента, как оно было составлено, сразу после рейда на Дьепп в августе 1942 года. Оно было озаглавлено: «Оборонительные меры в районе Парижа в случае высадки десанта противника». Офицер забрал досье в Берлин. Через десять дней оно вернулось в кабинет Бойнебурга. ОКВ признал эти меры «абсолютно неудовлетворительными». Бойнебургу было приказано подготовить другой, более детальный план, предусматривающий в случае наступления врага «возможность вызвать максимальные разрушения в районе Парижа».

Второе событие было более серьезным по последствиям для Бойнебурга. Это был заговор 20 июля. Хотя Бойнебург и не входил в число организаторов заговора, тем не менее, когда в штабе генерала фон Штюльпнагеля был получен пароль «Юбунг», он приказал своим войскам арестовать 1200 эсэсовцев и гестаповцев, расквартированных в Париже. С момента, когда позднее в тот вечер Бойнебург услышал резкий голос Гитлера, раздавшийся из динамиков в отеле «Рафаэль», он стал ждать расплаты.

Она наступила 3 августа. Из штаба главнокомандующего вермахтом на Западном фронте пришла короткая телеграмма, в которой буднично сообщалось, что он «отстраняется от должности военного правителя Парижа и его место займет генерал Дитрих фон Хольтиц». Бойнебург ничего не знал о человеке, который должен был стать его преемником. Он слышал только, какой Хольтиц пользуется репутацией: она опередила его на пути в Париж. Для Бойнебурга, фон Арнима и горстки других офицеров, переживших 20 июля, Хольтиц был «преданным нацистом и непоколебимо послушным пруссаком».

По мнению Бойнебурга, коренастый пруссак, рявкнувший в тот вечер 9 августа 1944 года у стоявшей внизу будки часового «хайль Гитлер», мог представлять собой только безусловного нациста. Наблюдая, как Хольтиц торжественно вышагивает по ступеням резиденции, Бойнебург прошептал фон Арниму: «Твердый орешек».

В салоне Бойнебурга, расположившись на зеленых бархатных стульях в стиле Людовика XV, с полдюжины старших офицеров с нетерпением ждали момента, когда смогут рассмотреть этого маленького человечка. Для фон Арнима это была «трогательная минута». Спокойный и отчужденный Хольтиц чувствовал себя неловко среди этих людей. Мало что в облике окружавших его гарнизонных офицеров могло понравиться генералу, большую часть войны проведшему в грязных окопах России.

Между переменами изысканных блюд, приготовленных болгарским шеф-поваром Бойнебурга, Хольтиц сухо поведал о своем визите в Растенбург. Наблюдая за собравшимися за столом людьми, молча слушавшими его рассказ, Хольтиц почувствовал, как над ним нависает одиночество: оно будет преследовать его на протяжении всего пребывания в Париже. За этим обеденным столом между Хольтицем, новым командующим, и этими людьми, которые теперь подчинялись ему, уже начало постепенно возникать чувство взаимной подозрительности.

Выслушав рассказ Хольтица, фон Арним уже не сомневался, каковы были намерения Гитлера в отношении Парижа. В мозгу молодого графа засел лишь один вопрос: станет ли этот напыщенный человек, только что попавший в их среду, помогать Гитлеру в осуществлении этих намерений?

Оставшись наедине с Хольтицем и Бойнебургом, фон Арним вдруг со страхом понял, что нашел разгадку. Ответом Бойнебурга на суровую реакцию Берлина в отношении его планов было предложение подготовить линию обороны на подступах к столице. Ее уже называли «линией Бойнебурга», и 25 тысяч солдат и соответствующее количество артиллерии образовали бы прочный заслон на подступах к Парижу. Одновременно защитники Парижа должны были бы покинуть столицу. Но кроме этого Бойнебург ничего не сделал, чтобы подготовиться к возможным разрушениям во французской столице.

Теперь, преследуемый воспоминаниями о Сталинграде, Бойнебург убеждал Хольтица следовать его плану и избегать сражений в самом городе. Он умолял Хольтица «не делать ничего такого, что могло бы вызвать в Париже необратимые разрушения». Фон Арним наблюдал за реакцией Хольтица, неподвижно восседавшего на стуле с чашкой кофе в пухлых руках. Его лицо казалось фон Арниму таким же «бесстрастным, как у толстого Будды», стоявшего на черном мраморном камине за его спиной, как раз под портретом фюрера.