Полвека на флоте (со страницами) - Юрий Пантелеев

Старый колесный пароход «Луч», кренясь на борт от тяжести пассажиров, пронзительно прогудел и зашлепал по воде плицами — лопастями своих колес. Двигался он потихоньку, в ветреную погоду путь до Кронштадта занимал более двух часов. (Это не то что сейчас, когда «Метеор» покрывает это расстояние за двадцать минут!)

Протиснувшись на бак, я устроился на каких-то мешках. Огляделся. Вокруг молодые парни в смешанном одеянии — морском и армейском. Среди них выделялись старые матросы, в опрятной, но уже изрядно поношенной морской форме. На ленточках бескозырок поблекшие надписи: «Рюрик», «Россия», «Громобой».

Завязался общий разговор. Большинство моих спутников никогда не видели Кронштадта и сейчас с любопытством всматривались в горизонт, где вырисовывались купол собора и заводские трубы.

По мере приближения к гавани все отчетливее бросалось в глаза царившее там запустение. Застыли у пирсов ржавые, с облупившейся краской громады кораблей. Стоят они заброшенные, без топлива, без света. Промелькнет по палубе человеческая тень, и снова все мертво вокруг.

[31]

Но молодежь, окружавшая меня, была полна оптимизма. Для этого были твердые основания. По предложению В. И. Ленина X съезд партии принял решение возродить и укрепить Красный военный флот. К строительству новых кораблей наша страна была еще не подготовлена. Пока восстанавливали старые.

ДВОРЦОВАЯ ПЛОЩАДЬ В ПЕТРОГРАДЕ. КРАСНОФЛОТЦЫ КОМСОМОЛЬСКОГО ПРИЗЫВА ПРИНИМАЮТ ПРИСЯГУ. 1923 г.

Мы уже знали, что кронштадтский судоремонтный завод начинает работать на полную мощность, что на флот возвращаются опытные моряки, в годы войны ушедшие на сухопутный фронт. Прибывает на флот молодежь, комсомольцы. И сразу принимаются за работу.

Кладбище кораблей оживало. Получив «разрешительную записку», военморы снимали со старых судов оборудование, механизмы — все, что могло пригодиться при ремонте боевых кораблей, намеченных для восстановления.

Я загляделся на высоченного матроса в расстегнутом бушлате и бескозырке, из-под которой выбивались золотистые кудри. Вблизи от нашего парохода пронеслась с хорошим креном небольшая яхточка. Матрос так и засиял.

— Смотри, как идет, красавица! — вырвалось у него.

Я улыбнулся. Сразу видно родственную душу.

— Любите паруса? — спрашиваю.

— Даже во сне снятся.

Разговорились. Матрос Кабицкий оказался главным шкиперским содержателем линкора «Марат». Заядлый парусник. Мы сразу стали друзьями. Узнав, что я назначен на «Марат», Кабицкий обрадовался. Он и проводил меня на линкор.

Сейчас у нас уже не строят таких кораблей. А раньше они считались ядром флота. Линкор поражал своей величиной. Высокие стальные борта, широченная деревянная палуба, в которую вросли могучие башни с двенадцатидюймовыми орудиями. Плавучая крепость. Ее обслуживают сотни людей. Ее приводят в движение машины, по мощности превосходящие электростанцию иного большого города. Внутри этой крепости не только погреба с боеприпасами и жилье для многочисленного экипажа. Здесь и мастерские для ремонта механизмов, обширные лазареты, кухни и столовые, даже своя типография, которая регулярно печатает корабельную газету.

[32]

Вахтенный начальник проверил мои документы, записал фамилию в вахтенный журнал и сказал:

— Иди к Шаляпину.

Он указал на широкий люк. Я уже спустился в кормовой коридор, когда меня нагнал Кабицкий. Предупредил:

— Ты смотри не ляпни: «Товарищ Шаляпин». Фамилия командира Вонлярлярский. Он был ранен. Заместо своего горла ему вставили чуть ли не серебряное, но все равно хрипит, говорит почти шепотом. Матросы в шутку прозвали его Шаляпиным — так его все на флоте и зовут теперь. Он знает и почти не обижается. А человек он хороший и командир что надо. Ну, пока…

Кабицкий скрылся. У дверей в каюту командира высился железный денежный ящик, за ним корабельное знамя, у которого застыл часовой.

Я вошел в каюту командира. Владимир Владимирович Вонлярлярский невысокий, худощавый, с мелкими чертами лица, на котором поэтому особенно выделялись большие карие, чуть навыкате глаза. Был он опрятно одет в старую офицерскую форму. Ослепительно сияли накрахмаленные воротничок и манжеты с золотыми запонками. Принял меня ласково, о многом расспросил, а в заключение прохрипел:

— Ну, вот и познакомились, а теперь, пожалуйста, пройдите к старофу.

Перешагнув высокий порог каюты командира, я замешкался. Кто такой «староф»? Выбираюсь на верхнюю палубу. На вахте по-прежнему уже знакомый мне военмор Черепок, бывший артиллерийский унтер-офицер, а теперь командир первой башни.

Выслушав меня, он засмеялся.

— «Староф» означает «старший офицер», как и при царе было. Только сейчас мы добавляем слово «товарищ». Рассыльный! — подозвал он какого-то моряка. — Проводите товарища к старофу.

И вот я перед железной дверью с табличкой «Старший офицер». Сейчас в этой должности военмор Ф. Ф. Залесов, бывший мичман. Я уже знаю, что с делом он справляется превосходно. Моряки его уважают и побаиваются. Это большой труженик, на берег увольняется редко. Часто обходит все закоулки линкора и неукоснительно требует чистоты и порядка. Разговаривает мало,

[33]

никогда не шумит, приказания отдает короткими фразами. Вообще-то он отзывчивый человек, но интересы дела у него на первом плане. Молча просмотрев мои документы, Залесов вернул их мне.

— Идите ко второму помощнику Юмашеву.

Юмашев — бывший юнга. Он и сейчас очень молод. Это единственный коммунист среди начальствующего состава линкора. Во время кронштадтского мятежа контрреволюционеры бросили его в тюрьму. Только быстрая ликвидация мятежа спасла ему жизнь.

Встретил он меня весьма радушно, не спеша прочитал документы, широко улыбнулся:

— Так, значит, к нам, комсомол, пожаловал? Ну, что же, будем вместе служить…

С легкой руки Юмашева так и прозвали меня Комсомолом. Через десятки лет, уже будучи Министром Военно-Морского Флота, Иван Степанович Юмашев, завидя меня, весело воскликнул:

— Привет Комсомолу!

Теперь, с годами, друзья прибавили еще словечко и шутливо величают меня Седым комсомолом.

Иван Степанович был прост и доступен, у него был громовой голос и невероятная сила в руках. Сожмет тебе ладонь — все косточки трещат. Говорил коротко, ясно, не выносил болтовни. Это был всеобщий любимец на корабле. С большим уважением относились к нему и староф, и командир линкора.

Юмашев проводил меня в мою каюту — на ней висела табличка: «Старший штурманский офицер», а перед ужином ввел в кают-компанию корабля и указал мое штатное место. Более 25 командиров размещались за двумя длинными, параллельно стоявшими столами. За одним столом сидели помощник командира корабля, старшие специалисты (теперь их зовут командирами боевых частей) и строевые, за другим — все остальные. На белоснежных скатертях красовались старые линкоровские сервизы, подставки для вилок и ножей, мельхиоровые кольца для салфеток, разные кувшины и вазочки. Все эти предметы ласкали глаз и слегка смущали, так как в красивых тарелках подавался суп из воблы или ржавой селёдки с пшенной крупой, на второе — пшенная каша. Потчевали нас чаем из каких-то опилок, давали два кусочка сахару на день. Хлеб только черный и тоненькими

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});