Принцип Талиона (СИ) - Роач Лия

Я вновь поднимаю взгляд на Викки, и когда наши глаза встречаются, она судорожно сглатывает, а ее подрагивающие пальцы начинают нервно теребить одеяло.

— Четыре года и сотню тысяч долларов спустя, я узнала, что после смерти мамы при родах отец отказался от нас, обвинив в убийстве любимой жены. Он ни разу не навестил нас в госпитале, не интересовался нами. А когда одна из медсестер после выписки привезла нас к его дому, он даже не впустил ее внутрь, сказав, что его дети умерли вместе с женой и похоронены на кладбище ее семьи в графстве Чешир. Это в Англии, — зачем-то поясняю я. — Никаких документов о том, что мы его дети, у сестры, конечно же, не было, их никто не оформлял. И ей ничего не оставалось, как отнести нас в приют. Она была шокирована его жестокостью, но наш отец был уважаемым доктором и очень влиятельным человеком в Далласе. Поэтому она скрыла его имя, сказав в приюте, что перед смертью роженица не назвала имя отца детей. Назвала она его только мне, когда я пришла к ней чуть больше года назад. Мне даже не пришлось представляться, она сразу обратилась ко мне по имени, по ее словам, я точная копия своей матери. На мой вопрос об отце она дала мне вырезку из газеты за восемьдесят седьмой год, где на странице светской хроники была размещена статья о свадьбе молодого и талантливого нейрохирурга с внучкой британского военного генерала5.

Сунув руку в карман куртки, медленно я достаю из него сложенный вдвое газетный листок, расправляю его на коленке, и протягиваю Викки. Она не смотрит на пожелтевшую и истончившуюся бумагу, умоляющим взглядом она цепляется за мой безжизненный и мелко-мелко покачивает головой. Покачивает минуту, две, из больших глаз вновь катятся крупные слезы, но когда я убираю руку с вырезкой с намерением вернуть ее в карман, она выхватывает ее у меня. Крепко держит между пальцами, но посмотреть все же не решается. Потом делает глубокий вдох и, резко перевернув листок, тут же подносит руку ко рту, чтобы сдержать крик.

— Выйдя замуж за Виктора, моя мать стала носить фамилию Вайнштейн. И мы тоже должны были быть Вайнштейнами, но добрый доктор распорядился иначе. Он просто выкинул нас из своей жизни, выплеснув на нас свою злость на судьбу. Говорят, потеряв Амелию, он очень страдал и даже пытался покончить с собой. Но у него не вышло. И я знаю почему — чтобы у меня была возможность сделать это самой. Он должен ответить за свою жестокость по отношению ко мне и Коннору. Такое не прощают. И я приехала сюда около года назад, чтобы просто пустить ему пулю в лоб. Я не хотела ни говорить с ним, ни слушать его оправданий, хотя, наверное, его горе можно понять. Горе — да, но не отказ от собственных детей. А когда я нашла его и узнала, что у него новая семья… другие дети… Мальчик и девочка. И что ты младше меня меньше чем на четыре года… Как же мало понадобилось ему времени, чтобы все забыть. Чтобы все пережить и начать жизнь заново. Просто избавившись от нас, просто вычеркнув из памяти, что мы где-то есть и нуждаемся в нем…

Даже сейчас в моем голосе нет эмоций. Все перегорело, все вымерзло. Я освежевана и выпотрошена. И больше ничего не хочу. Только чтобы он сдох.

Я поднимаюсь.

— Я разрываю нашу сделку, Викки. И прошу у тебя прощения за то, что, узнав о вас с маленьким Робертом, возненавидела и вас тоже. Я испытала зависть и ревность за то, что вы заняли наше место. За то, что вам досталась вся та любовь, которой Виктор лишил нас. За то, что у вас была семья. Я должна была мстить только ему, но если бы я могла тогда рассуждать здраво… Я захотела, чтобы Виктор умер от руки не той дочери, о которой он даже не знает, а той, что вырастил, той, что любил, той, что гордился. Это было бы больнее. Вот зачем я пришла к тебе. Это был дурацкий план, признаю, и обещаю, что больше тебя не побеспокою. Роберта привезут в течение часа.

Кивнув напоследок, я направляюсь к выходу, на ходу доставая телефон, но у самой двери спальни останавливаюсь, услышав жалобное "Не уходи!"

Но я не могу остаться. И не хочу. Мы хоть и сестры, но все же чужие друг другу люди, и после всего, что случилось, уже никогда не сможем подружиться. Виктор Вайнштейн навсегда развел нас, лишив меня и этой возможности иметь семью.

Моя семья — это Райан и ребята.

А здесь у меня осталось всего одно незавершенное дело. И я должна завершить его сама. Это мой эксклюзив. Мое единственное наследство.

По праву рождения.

Глава седьмая. Принцип талиона

Запрыгнув в машину, я звоню Райану и прошу его привезти Роберта к Викки.

— И извинись перед ним за меня. Ладно?

Он понимает все без слов. Как всегда. И сделает все как надо.

— А ты?.. Справишься? — все же спрашивает он.

— Скоро увидимся, — говорю я вместо ответа и нажимаю на отбой, одновременно до отказа выжимая педаль газа.

Кичерер послушно рвет с места, разбрызгав вокруг себя мелкие камни гравия. По почти пустынным в столь ранний час дорогам покидаю Беверли Драйв, и движусь на юг, в район Тертл Крик, в дом с бассейном во внутреннем дворе, где, конечно же, меня никто не ждет. Но я и не нуждаюсь в приглашении. Это дом моей матери, а значит, и мой тоже.

Жена Виктора Коринна после неудавшегося теракта в ее фитнес-центре скоропостижно улетела в Европу, и я рассчитывала застать его одного. В случайных связях мой папаша за время слежки замечен не был. Да и куда ему — грехов на нем и так более чем достаточно.

Свернув на Конгресс-авеню, я паркуюсь у крайнего дома и пешком иду к невысокому, увитому зеленью, особняку из кирпича благородного кораллового цвета, зорко поглядывая по сторонам, хотя ни в одном из стоящих на приличном отдалении друг от друга дворцов свет уже не горит. Подойдя к дому справа, легко перемахиваю через кованый забор и, коснувшись ногами стриженого газона, по привычке сую руку за спину, проверяя, на месте ли верный глок. Проходя по лужайке, предусмотрительно держусь в тени высоких и плотно растущих туй. Беспрепятственно вхожу внутрь особняка через стеклянную дверь, ведущую на веранду, и еще через пару минут оказываюсь под дверью хозяйской спальни. Взявшись за ручку, на миг замираю, зажмурившись, и осторожно нажимаю вниз.

Бесшумно войдя в комнату, я продолжаю действовать собранно и деловито — ни одного ненужного шага, ни одного лишнего жеста, все движения выверены и отработаны — так, будто готовлюсь к прыжку с парашютом, а не к умерщвлению собственного отца. Впрочем, мой послужной список убийств куда внушительнее количества свершенных прыжков. Мысленно я обещаю себе это исправить. Но эта мимолетная мысль во мне не задерживается, не заставляет сбиться с настроя и ритма.

Замерев возле кровати, я отвинчиваю крышку на позаимствованной на первом этаже бутыли с жидкостью для розжига камина, аккуратно сбрызгиваю ей пижаму Виктора и шелковую простынь, которой он наполовину укрыт, и обильно поливаю постель вокруг него. Он не просыпается, для человека с нечистой совестью сон у него на удивление крепкий, что не может меня не радовать.

Подождав, пока жидкость хорошо впитается в материал, я, уже не таясь, выплескиваю остатки жидкости в лицо Виктору, а свободной рукой достаю из кармана газовую зажигалку — оставшуюся со времен, когда я была заядлой курильщицей. Он моментально вздрагивает и, наконец, открывает глаза. Но поначалу невидяще смотрит перед собой, безмятежно моргая, потом переводит взгляд в окно, видит, что еще недостаточно светло и морщится, не понимая, что же его разбудило.

Очень быстро эта немая сцена мне надоедает.

— Ну здравствуй, Виктор, — громко говорю я, привлекая к себе его внимание, и резко щелкаю крышкой зажигалки.

Свет от нее освещает мое лицо, и, наблюдая за ним, дернувшимся от неожиданности, я зло радуюсь произведенному эффекту: старое газетное фото не обмануло — я действительно очень похожа на свою мать. По-бабьи ахнув, он таращит на меня полные ужаса глаза и подскакивает на кровати, неуклюже кутаясь в мокрую простыню.

— Амелия, — бормочет он жалобно, не сводя с меня воспаленных глаз.