Комната из цветочной пыльцы - Зое Дженни

Во время школьных каникул я подрабатывала на почте – сортировала письма. Я читала написанные от руки имена и воображала себе людей; они начинали разговаривать друг с другом, а я тихо сидела и слушала. В такие минуты мне казалось, что я нашла путь к жизни тех, кто не знал меня, но кого знала я, потому что у меня в руках были их имена и слова, написанные ими. Эти люди постепенно целиком заполняли меня, обживались и разрастались во мне, как в доме, в котором собраны тайны их жизни. В конце каждого месяца я встречалась с отцом, он давал мне новую порцию книг. Когда мне исполнилось шестнадцать, у меня была собственная комната в городе. Она была такой же пустой, как и комнаты в этом доме, но я никогда не чувствовала себя в ней потерянной.

Читая, я превращалась в плывущий корабль. Иногда меня охватывало состояние странного изнеможения, когда я была не в силах даже раскрыть книгу. Тогда она безутешно лежала в моих руках. В такие минуты я звонила отцу. Вечером он приезжал на своем «бьюике», и мы вместе отправлялись в дорогу. Я смотрела на его руки, державшие руль, на городские дома за стеклом, на силуэты елей и дорожные указатели. Фары прокладывали на ночном автобане тоннели света. Под шум мотора мы курили «Мальборо», пока салон не тонул в дыму. Я воображала себе, что мы совершили побег. И меня радовала мысль о том, что мы совершили побег вместе. Свет от фар передней машины оставлял красноватый отблеск на асфальте, а наша машина поглощала его. Иногда отец говорил что-то, очень тихо, будто сам себе.

С тех пор как я здесь, я не прочла ни строчки – и сейчас не могу. Будто отрезанная от всего мира, я лежу в постели. Передо мной – белая стена. Неожиданно мне приходит в голову мысль, что Люси могла вести дневник. Как воровка, я пробираюсь к ее шкафу, ищу в нем дневник. Выдвигаю ящики, открываю дверцы, роюсь в ее белье, и по ходу поисков дневник Люси из толстой и тяжелой книги превращается в моих мыслях в тонкую тетрадку, – но ведь должна же где-то быть хотя бы тетрадка. Когда я, стоя на стуле, обшаривала верхнюю полку, со шкафа чуть не упала ваза. Проклиная всё на свете, я снова привожу всё в порядок. Возвращаюсь к себе, беру книжку и закуриваю. Ложусь и, подняв повыше подушку, открываю книгу. У сигареты резкий вкус. Слова прыгают и расплываются перед глазами, пока я привыкаю к дыму. Я все время перечитываю первое предложение и никак не могу перейти ко второму. Раньше я проходила сквозь слова как через открытые двери. Сейчас же я остановилась перед ними – и ни с места. Это такое напряжение – следовать за нитью слов, которая не приведет никуда, кроме как к очередной точке или к новому предложению. В отчаянии я захлопываю книгу и наблюдаю за тем, как из дыма вырисовываются фигурки животных, как эти животные выплывают из моего рта и поднимаются к потолку. На потолке, этой просторной поляне, они прогуливаются. Большинству не удается проделать весь путь от моего рта до потолка, они растворяются в воздухе на полпути. Я стараюсь выпускать как можно более крупных сигаретных животных-долгожителей. Голод, глухая давящая боль, мешает мне играть, но мне не хочется спускаться вниз и в одиночестве сидеть в столовой.

Хотя еще совсем рано, сад уже прогрелся. Люси читает в тени пальмы газету. Ее волосы подобраны, на лице пахнущая огурцами косметическая маска. Я присаживаюсь к ней за стол, она опускает газету. Вокруг глаз – там, где нет маски, – островки чистой кожи, и из этих двух оазисов на меня смотрят ее голубые глаза.

– Сегодня на ужин я пригласила одного приятеля, Вито. Он тебе понравится.

Она снова поднимает газету.

– Хотела бы я знать, что ты тут делаешь целыми днями, когда меня нет, – замечает она вскользь, но в голосе сквозит явное любопытство.

– Читаю. У меня в комнате целая кипа книг. Вчера я читала до поздней ночи, – отвечаю я, будто оправдываясь.

Я иду в дом, чтобы взять завтрак, и, когда возвращаюсь в сад, держа в руках поднос с хлебом, сыром и медом, слышу, как в подвале Джузеппе начинают галдеть птицы. Жена Джузеппе умерла от инсульта. Когда она была жива, за окнами постоянно маячили их силуэты и было слышно, как Джузеппе орал на нее. Сейчас слышно только, как галдят птицы, когда он спускается к ним в подвал, чтобы поймать какую-нибудь себе на ужин. Люси утверждает, что он сошел с ума. Я ставлю поднос на стол. Люси, подперев рукой подбородок, напряженно смотрит в сторону монастыря.

– Послушай, Йо, я не рассказывала Вито о тебе, то есть он не знает, что у меня есть дочь. Я подумала, проще всего будет сказать ему, что ты – моя младшая сестра.

– Само собой, – выпаливаю я сухо, настолько быстро и естественно, будто годами готовилась к этому моменту.

Облегченно вздохнув, она проводит рукой по волосам. Маска на лице высохла и затвердела. Люси говорит ровным, беззаботным голосом, но я ее почти не слышу, застыв на месте и лишь изредка кивая. Я неотрывно смотрю на высохшую огуречную маску, которая потихоньку осыпается. Уже начинают отслаиваться куски покрупнее; Люси прижимает к лицу руки, будто хочет удержать его от окончательного расслоения, извиняется и спешит в ванную. Там она проводит почти весь день. Сидя на диване в столовой, я держу на коленях раскрытую книгу, перед глазами мелькают слова, потерявшие для меня всякий смысл. Я думаю об Алоисе, о том, как он, мертвый, лежит под тополями и с каждым днем становится все мертвее. Люси входит в столовую в длинной черной юбке, расходящейся колоколом. На ней светло-голубая блузка. Она садится за стол, и я вдыхаю чистый аромат ее духов. Краем глаз смотрю на ее профиль. Только что вымытые волосы убраны за уши, как у девочки. Какое-то темное предчувствие поднимается во мне, меня так и тянет спросить ее, уверена ли она, что ушла тогда от моего отца и села в самолет. Или, может быть, все было по-другому. И уверена ли она, что я вышла из нее. Потому что в данный момент мне это кажется совершенно невозможным. Она поворачивается ко мне, и я поспешно перелистываю страницу.

– Кстати, а что бы ты сделала, если бы этот дом вдруг стал твоим? – интересуется она, поднимается со стула и подходит ко мне.

– Сдала бы какой-нибудь семье, – отвечаю я, не раздумывая ни секунды. Она стоит передо мной так, что ее юбка напоминает крыло огромной черной птицы. На некоторое время мы обе замираем: я – сидя на стуле, она – стоя передо мной, как каменная глыба. Ее взгляд горит на моем лице, но я не решаюсь посмотреть ей в глаза, в маленькие, жестокие птичьи глаза.

Люси на кухне готовит ужин для Вито. Как заледеневшая, я сижу в саду и жду, когда она позовет меня помочь ей с готовкой. Я жду ее голоса, но она молчит, я слышу только ее шаги по каменному поду и грохотание кастрюль. С открытыми глазами я погружаюсь в сон: я еще школьница и сижу за уроками, а мама на кухне готовит ужин. Шум, который она производит, обступает меня со всех сторон; он как бы записывается на ленту, которая ввинчивается в мой мозг. На каком-то участке моего сознания каждый звук сохраняется, чтобы снова зазвучать, когда я буду совсем одна и захочу вспомнить ее лицо и поговорить с ней, даже когда ее не будет рядом. Пронзительный звонок в дверь гаснет в саду. Я слышу, как Люси с грохотом переставляет сковородку и спешит вниз по лестнице. Она ведет его по дому; его туфли с железными набойками гулко стучат по полу. Смех Вито разлетается по опустевшей библиотеке Алоиса. Перед окном в коридоре Люси и Вито останавливаются и выглядывают в сад. Они смотрят в мою сторону, не замечая меня, хотя я и машу им. Они застыли у окна. Мне видны очертания головы Вито, которая кажется слишком большой для его узких плеч. Гладко зачесанные волосы блестят. Однажды здесь так же стоял Алоис. Я столкнулась с ним, когда шла из кухни к себе. На нем была рабочая одежда, в руке кисть, которую он собирался положить на подоконник. Кисть пропиталась свежей краской.