Комната из цветочной пыльцы - Зое Дженни

Лучано воздвиг ему алтарь. На полу раскиданы журналы вперемешку с одеждой. На следующей неделе Лучано уедет в город, найдет там себе какую-нибудь работу и организует рок-группу. Он хочет стать певцом. Лучано усаживает меня в кресло, стоящее посередине комнаты, приносит из кухни пиво и ложится на матрас. Неоновая лампочка освещает комнату тусклым желтым светом, в котором лицо Лучано кажется еще болезненнее, а круги под глазами становятся более заметными. Оказывается, мы появились на свет в один и тот же день, отчего мы начинаем хохотать как ненормальные. Его рука при этом так трясется, что он проливает немного пива на одеяло, что смешит нас еще больше.

– Как ты считаешь, у меня болезненная внешность? – неожиданно спрашивает он.

– Если присмотреться, то да.

– Отлично. Чем болезненней певец выглядит, тем лучше. – Он поправляет волосы и включает музыкальный центр. Из динамиков несется голос Курта Кобейна. Лучано рассказывает, что раньше работал поваром в ресторане, но потом потерял работу: ресторан снесли, а на его месте строят отель. Лучано злобно хихикает и делает еще глоток пива.

– Через неделю я все равно сделаю отсюда ноги.

– А те парни, с которыми ты играл в бильярд, – они твои друзья?

– Братцы Пальмизано мои друзья? – Он ехидно смеется. – Это местные кретины. Вся деревенская ребятня рассказывает о них байки. Эти братцы Пальмизано не очень-то сообразительные, понимаешь? – Он стучит себе по лбу. – У них головка бо-бо, и эти придурки еще мечтают сыграть на Пасху Иисуса. Организаторы, понятное дело, отказываются.

Он вытаскивает из почтовой сумки фотографии.

– Тогда я играл Иисуса.

На фотографии толпа людей шествует по деревенской площади. На переднем плане Лучано, он одет как Иисус и привязан к кресту, который держат четверо мужчин. Это пасхальное представление устраивают в здешних деревнях каждый год: молодого парня привязывают к кресту и в память о воскресении Христа проносят через всю деревню. Лучано подносит ко рту пивную бутылку и начинает петь в нее как в микрофон, причем таким фальшивым и визгливым голосом, что я, устроившись в кресле, откровенно смеюсь над его пением; это, впрочем, не мешает ему петь все громче и визгливее. Я отправляюсь на кухню взять что-нибудь попить. Из раковины выпирают горы грязной посуды; остатки еды в сковородке до неузнаваемости заросли белым пухом плесени. Решетка вытяжки покрыта желтым жиром. Должно быть, раньше Лучано здесь много готовил, но сейчас тут одна грязь.

Все говорит о переезде. На полу среди пустых пакетов и огрызков лежит визитная карточка; я поднимаю ее – на ней вычурным шрифтом написано имя Лучано и название ресторана. В поисках чистого стакана между гор посуды я обнаруживаю горшок с азалией: земля высохла, листья опали. Подставляю горшок под струю воды и жду, когда земля полностью пропитается влагой. Вернувшись в комнату, я вижу, что Лучано уже лежит под одеялом с закрытыми глазами, одежда кучей брошена возле матраса. Из опрокинутой пивной бутылки сочится струйка жидкости; рядом полумесяцем покоится на ковре его бледная рука. Ступеньки лестницы громко скрипят. Я чувствую себя преступницей и иду вниз на цыпочках. Ночью страшно спускаться по лестнице, проходить мимо дверей, за которыми спят чужие люди. Я представляю себе огромные кровати, на которых они лежат, тесно прижавшись друг другу. Спящие тела – теплые, вздымающиеся от дыхания холмы, – разбуженные моими шагами, уже начинают тихонько сотрясаться. За одной дверью слышится ругательство. Наконец-то оказавшись на улице, я иду по спящей деревне, постукивая каблуками. Раздраженная этим стуком, я снимаю туфли. Воздух уже приятно остыл, но от земли моим ступням передается тепло, и я представляю себе, что земля, по которой я сейчас иду, – какое-нибудь живое существо, например кит, и, словно успокоенная этой мыслью, иду вдоль стены и смотрю вниз, в долину. За спиной ночи притаилась гора, и даже город погас, лишь редкие огоньки еще светятся, упрямо перемигиваясь и будто во сне.

Когда спишь – темно. Через щели жалюзи пробиваются лучи солнца. Проснувшись в клейком поту, пытаюсь найти прохладный кусочек одеяла, который может подарить еще несколько минут сна. Разморенная солнцем, до костей пропитавшись вялостью, я надеюсь еще на какие-то крохи сна, но он, как видно, успел сбежать, раз и навсегда. Из кухни пахнет моющим средством. Люси наводила порядок. Посуда аккуратно расставлена по полкам. Старая плита и раковина сверкают чистотой. На кухонном столе записка: «Выходные проведу у Вито. Целую, Люси». Я ставлю на плиту чайник и сажусь к столу. В голове раздается слабый крик, сопровождаемый эхом сдавленного смеха. Я вижу, как в воду летит мешок с барахтающейся в нем кошкой. Дом, в котором я нахожусь, уже не дом. Мои руки неподвижно лежат на деревянном столе, словно приколоченные к нему гвоздями. Охваченная внезапным страхом смерти, я выключаю плиту и выскакиваю из дома. Дорога в город змейкой сползает по холму. Вместе со мной в автобусе едут две пожилые женщины, оживленно беседующие с водителем. Я стараюсь отдышаться, в то же время наблюдая за шофером, за тем, как во время беседы он поворачивает назад голову. Его руки изредка отпускают руль, когда, отчаянно жестикулируя, он пытается что-нибудь пояснить. Автобус несется в город по все расширяющейся дороге. Мы останавливаемся между вокзалом и торговым центром. Огромный мраморный комплекс. Помню, когда год назад я приехала сюда и на ватных от долгого, утомительного сидения ногах сошла с поезда – клубок из страха и радости от предстоящей встречи с Люси, – передо мной предстал этот торговый центр. Гигантский куб из красного мрамора светился в лучах заходящего солнца и, казалось, извергал из себя весь накопившийся за день жар – так сильно зарябило у меня в глазах. Белую площадку перед ним словно недавно вымыли, и хотя по ней шли толпы людей, она казалась опустевшей. В переулке, между рядами притулившихся друг к другу домов, находится «Орион». Это небольшой кинотеатр, в котором пахнет земляничным мороженым, попкорном и мочой. На дневной сеанс подтянулись еще трое зрителей; один из них, молодой парень с жидкими светлыми волосами и в светло-зеленом блейзере, садится за пару кресел от меня. На экране американский муж возвращается в свой полуразвалившийся коттедж у шоссе, ставит пакет с пищей на кухонный стол и созывает свое семейство. Насытившись, как поросята, дети убегают, а мужчина запихивает жене в рот кусок стейка, кладет ее на кухонный стол и вытаскивает ее грудь из желтого летнего платья.

– Не надо здесь, на кухне, – говорит жена с набитым ртом, – дети…

– Плевать. – И он кусает ее соски.