Пасодобль — танец парный - Ирина Кисельгоф

— Что здесь делают Микки и Рурк? — прошептала я.

— Однокурсницы, — зашептала Люська. — Он на них не клюет.

Оказывается, баррикада жила своей жизнью, самостийно перемещаясь за Иваном-царевичем в своей железной коробчонке.

С моим появлением беседа потекла в двух направлениях. Однокурсники кастово беседовали о своем житье-бытье, мы с Люськой о своем. Но при этом мы с Люськой оставались в центре внимания, а эпицентром моего внимания был Иван-царевич. Он не сказал почти ни слова, не съел ни одной ложки, не обменялся любезностями с настойчивыми близняшками. Он сидел сиднем. Как памятник. Ему было некогда, он изучал стол. А я раздражала дам из числа однокурсников Радика и Вани. Если бы у меня была низкая самооценка, я бы уже покончила со своей самооценкой. Но, к несчастью для остальных, я невосприимчива к чужим раздраженным взглядам. Более того, они повышают мою самооценку в разы. Если я кого-то раздражаю, значит, я точно лучше всех! Это очевидно и дискуссии не подлежит.

Был только один минус — у меня рефлекс на развлекательные заведения. Типичный. В развлекательных заведениях я развлекаюсь. В активе у меня была только гетеросексуальная Люська, в пассиве — скучные, чужие однокурсники и живой памятник Ивану-царевичу. Хотя, откровенно говоря, я просто купалась в чужих мужских взглядах, как в свежем бризе. Но сплоченный бабий бунт слишком страшен для утлых мужских плеч. Страшнее атомной войны. Потому я тоже сидела сиднем, вместо того чтобы зажигать, и размышляла о разных формах эклектики. К примеру, почему чужие однокурсники отмечали православные крестины в мексиканском ресторане с католическим бэкграундом? Сами того не ведая, они стали униатами? Или ведая?

— Разрешите пригласить вашу даму?

К нашему столу подошел жгучий смуглый брюнет. Он говорил с легким акцентом и обращался ко всем одновременно, прося разрешения пригласить меня на танец. Мне нужно было что-то делать, чтобы расставить точки над «i». Разжечь живой памятник, подбросив в него дровишки. Для всех мужчин, сохранивших половую идентичность, характерна банальная ревность. Очень древнее чувство, от него избавиться трудно, если не поменять пол на асексуальный. Мне нужно было протестировать человека по имени Иван. Я ему нужна или нет? Меня устраивала ревность в любой форме, даже едва уловимой.

— Разрешаю, — я протянула брюнету руку, как понтифик.

Мы с Добрицей из Сербии быстро нашли общий язык и так растанцевались, что нацепили на себя сомбреро, снятые со стен ресторана. Мы танцевали до упаду, а я искоса наблюдала за столом чужеродных однокурсников. Никто из них даже с места не сдвинулся! Видимо, в их кругу было модно отмечать крестины как серьезную церемонию, промеренную штангенциркулем. Они были старше меня на два года, а будто на сто лет. Я попала в забытые запасники музея. От них веяло пылью и затхлостью из чердаков и подвалов всего мира. Они все друг друга стоили. Это были гипсовые мальчики и девочки с веслом.

Я так натанцевалась, что пошла в туалет умыть разгоряченное лицо.

— Может, хватит? — За моей спиной стояла Люська.

— Что хватит?

— Ты зачем сюда пришла?

— Я что, должна умереть от скуки в парке пионерского периода? Застыть в гипсе?

— Дура тупая! Иди за мной!

В зале человека по имени Иван не оказалось. Он испарился вместе с двумя одинаковыми яйцами от Микки Рурка. Такого фиаско я еще не испытывала. Никогда. Это был конец моей самооценке. Окончательный и бесповоротный.

— Что и требовалось доказать, — удовлетворенно сказал Радислав в такси.

— Что ты имеешь в виду? — раздраженно спросила Люська.

— То, что нельзя самых близких друзей отправлять в пасть бродячей акулы. Друзей любить надо.

— Не поняла!

— Наша Таня, громко плача от смеха, сожрала бы Ваньку и даже не заметила. Вокруг нее сплошные трупы, одни свежие, другие догнивают. Пачками!

— Так это твоих рук дело?! — закричала Люська. — Что ты лезешь в чужие отношения? Тебя это касается?

— Касается! — заорал Радислав. — Поиграет, наплюет, бросит! Сегодня один, завтра другой! Твоей Таньке на всех плевать! И на тебя плевать!

— Господь бог! — взбесилась Люська — Читаешь мысли?! Судьбу устраиваешь! Ты кто такой? Ты кто такой? Я тебя спрашиваю!

— Я господь бог! А Ванька — мой друг и хороший человек!

Я устала слушать их крики, и мне хотелось тишины. Я хотела быть одной. Скорее. Как можно скорее!

— Заткнитесь, — без выражения сказала я. — Надоели. Мне не нужны люди, которые живут чужим мозгом.

Они замолчали, и я доехала домой в гробовом молчании. Я сняла с себя платье с подсолнухами. Оно было «all inclusive». Оно включило все то, что я раньше не испытывала никогда. Я сложила его в пакет и засунула за шкаф в прихожей. Завтра я решила его выбросить. Чтобы не видеть.

Я ждала волю. Доживала последние дни интернатуры, стиснув зубы. Мне не терпелось вырваться на свободу. Скорей! Скорей! Скорей! И я ее дождалась. Воля была на улице, сразу за окнами и дальше по всему миру. А мне ничего не хотелось. Вообще. Меня шарахнули по голове. Первый раз за мою жизнь. Я взяла и погасла. За один вечер. Не знаю, почему я так болезненно среагировала. Мне было плохо. Так плохо, что не думалось почему и зачем.

Мне позвонила Люся. Она не знала, что сказать. Сказала я:

— Я не хочу с тобой общаться. Мне физически неприятно, что моя подруга имеет отношение к человеку, взявшему на себя труд решать за меня. Как мне жить. И как быть. Не трудись выбирать между нами. Я сама выбрала.

Я думала о долихоцефалических людях. Долихоцефалические люди гордятся собой. Беседуя друг с другом, они полагают себя богами, каждый из которых считает, что разговаривает с простым смертным. При отсутствии здравого смысла из всего вышесказанного вытекает «гибель богов». Русла рек мелеют, затем высыхают, оттого на карте то появляются, то исчезают моря и озера. А в них умирает очень замысловатая рыба. Рано или поздно. Я теперь не знала, замысловатая я рыба или нет. Но я почему-то все время думала о Червякове. С чего я над ним издевалась? Он не сделал мне ничего плохого, а я его доставала и доставала. В итоге он стал меня ненавидеть. Я делала что-то не так, но я была не одна такая. Я убедилась в этом недавно.

Мне надоели больные, мне надоело ездить на работу, а сейчас мне хотелось вернуться. Мне надо было отвлечься. Хоть чем-то. Я могла просто не дожить до отъезда на охоту через неделю. Я могла сойти с ума, перебирая лохмотья и отрепья своей божьей искры.

Мои родители — деликатные люди, они не спросили меня ни о чем. На моем лице все было написано. Я вчера была этому рада, а сегодня… Не знаю.

— Таня, что случилось? — спросила мама вечером.

— Ничего, — вяло ответила я.

Мама меня обняла и вздохнула.

— Знаешь, со мной этой зимой произошел нелепый случай, — сказала она. — Я даже вам не рассказала. Ничего особенного, но глупо как-то. Я шла по тротуару. Его расчистили от снега. Тротуар был такой же, как летом. Серый, сухой асфальт и ни капли снега. А сам снег навалили кучей у телефонов-автоматов. Целую гору. Черную, заледенелую. Я вдруг подумала, если встать на эту кучу, можно поскользнуться и упасть. Я только подумала, а мои ноги сами принесли меня к этой куче. По диагонали через весь тротуар. Я встала на кучу, поскользнулась и упала. Честное слово.

— И что?

— Не знаю.

— А мне мальчик корону королевы снежинок растоптал.

— Я помню, — засмеялась мама.

Во мне порвалась тетива от лука, и я заплакала Безутешно и горько. Только я была не одна, а с мамой. Мне было тепло и не так одиноко.

— Я так старалась… — рыдала я. — Так хотела…

Не знаю, почему я рыдала. Может, оттого, что потеряла свою божью искру?

— Папа, я не поеду на охоту, — за ужином сказала я. — Не хочу никого убивать. Смысла нет. И видеть не хочу, как кого-то убивают.

— Что будешь делать?

— Я беру отпуск, и мы с Таней едем в теплые края, — сообщила мама.

— Куда?

— В Испанию. Там уже все были, кроме меня и мамы, — ответила я.

— Там такие улитки, — мечтательно сказал папа — А не распить ли нам по этому поводу бутылочку эльзасского вина?

— Распить! — засмеялись мы.

— Тост, — папа поднял бокал. — Умный.

— Давай умный.

— На проблему следует смотреть из всех углов комнаты. Проблема проблемы в том, что она ходит за нами во все углы комнаты.

— И что? — удивились мы.

— Надо строить круглые комнаты! — рассмеялся папа.

Я легла спать, думая о том, как хорошо жить в круглой комнате. В ней легче кружиться в платье с подсолнухами. Юбка разлетается огромным солнечным цветком. Точными копиями жаркого солнца. Разлетается солнечными цветами во все стороны, потому в круглых комнатах всегда светло и тепло. Надо строить круглые комнаты. Обязательно! Папа прав. Хорошо, что я не выбросила платье с подсолнухами. Оно совсем ни при чем. Оно лучшее, что было на том вечере. Мне повезло с этим платьем, а я поняла это только сейчас.