На холодном фронте - Константин Коничев

— А это, Ефимыч, откуда ты узнал?

— Вот, опять, право, товарищ капитан, — где же все упомнить. Где-то вычитал, давно еще. Может дозволите, товарищ капитан, котелочка, я за кипятком схожу?

— А не отстанешь от поезда?

— Не извольте беспокоиться; здесь поезд с полчаса стоит.

К вечеру поезд прибыл в Беломорск, единственный в своем роде городок на Севере. Его деревянные домики беспорядочно, как попало и куда пришлось, разбросаны на большом количестве речных островков, соединенных мостами и узкими переходами. Непрерывно, несмолкаемо шумели водопады реки, в устье которой расположился город.

Я получил назначение на Кестенгское направление, на север. Туда же поехал в числе небольшого пополнения и мой знакомый Ефимыч.

Ехали мы в теплушках «первой скорости», но скорость была условным понятием. Дорога была сплошь забита эшелонами с военными грузами. Предпочтение отдавалось санитарным «летучкам» и сверхсрочным поездам спецназначения; остальные подолгу задерживались около разрушенных бомбежкой станций и полустанков. По сторонам железнодорожного полотна там и тут зияли внушительные, круглые, как чаши, воронки от авиабомб. Земля была изрыта, словно поражена черной оспой, даже каркасы пролетов на мостах были пробиты осколками.

Станция Лоухи, когда-то благоустроенная, с новыми двухэтажными домами, складами, мастерскими и депо, теперь выглядела неприглядно: большинство домов было разрушено. Неподалеку от разбитых зданий валялись скаты вагонных колес, изогнутые дьявольской силой взрывов рельсы. С наклонившихся и расщепленных столбов свисали порванные провода.

Отсюда до переднего края было всего сорок километров, — так близко подобрался враг к Кировской дороге.

Ефимыч снова подошел ко мне.

— Я, товарищ капитан, бывал здесь до войны. А теперь подивитесь, что натворено! Ох, и обойдется немцу все это в копеечку. Ведь за все, за все немцам и финнам придется раскошеливаться. Пойдемте-ка, товарищ капитан, я вам покажу «чудо» немецкой техники. Тут рядом в переулке я приметил.

— Посмотрим, что за чудо? — Я свернул за Ефимычем в один из переулков. В куче железного лома, собранного отовсюду, лежала верхняя часть неразорвавшейся, обезвреженной немецкой авиабомбы. На ней черным по серому обозначено «С-1000». Это значило, что она весит одну тонну. Лежащая часть бомбы имела сходство с громадной посудиной на манер церковной купели.

— Я из нее сделал бы лохань, — рассудил Ефимыч, — поставил бы на треногу и пусть бы в нее добрые люди плевали кому не лень…

Молча разглядывая эту деталь и озираясь вокруг на разрушения и пепелища, я думал о неумолимых, страшных двойниках этой случайно невзорвавшейся «тонки».

— Сволочи, что они затеяли. Сколько горя людского от этих чудовищных штуковин! Сколько крови и слез!

Между тем к шлагбауму, что на окраине станции, подходили одна за другой автомашины, грузовики, крытые фургоны, закрашенные автобусы, некоторые еще с сохранившимися надписями мирного времени: «Нарвская застава — Урицк», «Финляндский вокзал — Удельное — Парголово». Ленинград уступил часть своего транспорта Карельскому фронту.

— Товарищи! Кому на передний край, занимайте места в машинах! — оповестил пограничник с красной повязкой на рукаве.

Я забрался в сильно потрепанный, изрешеченный пулями и осколками автобус.

Взмах красного флажка в руке регулировщика, и колонна автомашин двинулась туда, откуда доносился глухой рокот артиллерийской канонады.

9. Кестенгское направление

Было время, когда войска эсэсовцев подходили к станции на пушечный выстрел. И тогда нависала серьезная опасность для Мурманского и Кандалакшского направлений, им грозило быть отрезанными от сухопутного сообщения с центрами страны. Подоспевшая дивизия спасла положение. Боевая дивизия одной из первых получила звание гвардейской…

В конце апреля и в начале мая сорок второго года немцы снова пытались прорваться к Мурманску, и одновременно к Кировской дороге на близком, более уязвимом направлении — Кестенгском. На этом участке фронта немецкое командование выставило отборные горно-егерские войска и эсэсовскую дивизию «Норд». Зимой у немцев шла усиленная подготовка к наступлению. Сам Гиммлер приезжал сюда инспектировать и инструктировать войска. Прибывали в Финляндию свежие подкрепления из опытных фашистских головорезов, прославивших себя грабежами и насилиями на Крите и в Нарвике.

Весной генерал Демельхубер по приказу гитлеровской ставки попытался пробиться к станции Лоухи, — перерезать Карельский фронт на две части. А генерал Дитл рассчитывал занять Мурманск. Из этих авантюрных планов ничего не вышло. Красная Армия перешла в контрнаступление и отбросила врага, нанеся ему тяжелые потери. Обе стороны зарылись в землю друг против друга. Лишь иногда возникали ожесточенные бои, не дававшие решающих результатов. А потом вновь наступало затишье с перестрелкой и активными действиями разведчиков на флангах, по тылам противника.

В разгар апрельско-майских боев 1942 года я прибыл к полковнику Дуболю, командовавшему бригадой. Бригада действовала в залитых весенним половодьем болотах, на правом фланге Кестенгского направления.

Где пешком, где на волокуше, запряженной лошадью, усталый и весь мокрый добрался я от шоссе до штаба бригады, расположенного в шалашах и палатках на лесистой сопке. Полковник Дуболь занимал искусно сложенный из еловых веток шалаш с отверстиями вверху, куда струился дымок от костра, разведенного внутри. Откинув плащпалатку, закрывавшую вход, я спросил разрешения войти, по-военному представился и кратко доложил, кем и зачем я сюда направлен.

Дуболь сидел перед костром на гладко спиленном пне и держал на коленях развернутую планшетку. Он поднял на меня узкие глаза и принял протянутую мною путевку. Быстро прочел. Продолжал рассматривать смятые, написанные карандашом донесения.

— Садитесь, — предложил полковник, — вот там чурка лежит, она у меня вместо дивана.

Сквозь полумрак и дымок костра я стал рассматривать этого видавшего виды командира. На нем была поношенная каракулевая шапка-ушанка, на суконной гимнастерке по соседству с медалью «Двадцать лет РККА» сиял Орден Ленина.

Рядом со мной сидел только что прибывший в бригаду капитан, человек лет сорока. Он, как я заметил, чуть-чуть волновался и молча курил подряд вторую цыгарку.

Закончив чтение бумаг и написав на них свои заметки и указания, полковник обратился к нему:

— А теперь, капитан Чеботарев, — так кажется, — давайте поговорим с вами по душам.

Дуболь не спеша стал подробно его расспрашивать, где и когда родился, участвовал ли в гражданской войне, в качестве кого проходил военную переподготовку в мирное время, на какой должности и в каком учреждении работал, какое образование получил, где семья и как она обеспечена. Осведомился обо всем. Меня удивило, как подробно он все выспрашивал.

— Я думаю, товарищ капитан, послать вас временно командиром роты вместо одного выбывшего товарища. Рота слаженная, с большим процентом партийно-комсомольской прослойки. Обстрелянная не раз, а это очень важно, имейте в виду. Между нами говоря, я забыл спросить вас, а вы сами-то не побаиваетесь? Скажите прямо, положа руку на сердце… — и полковник испытующе взглянул на Чеботарева, затем на меня. Однако Чеботарев уклонился от ответа.

— Значит стыдитесь сказать о себе правду? А вы? — обратился он ко мне.

— Да как вам сказать, — замялся было я, не зная как ему ответить на это.

— Да так, скажите откровенно, — настаивал Дуболь.

— От природы я не из трусливых, и в гражданскую на Северном фронте был, и в эту войну немножко в районе Свири и Ошты пороха понюхал. Не трушу, но что-то такое предчувствую. Когда, идя сюда, я увидел первых убитых, мне подумалось, что кто его знает, не сегодня-завтра, я сам буду так же лежать… И холодок по спине пробежал.

— Вот это плохо! — неодобрительно заметил полковник. — Мрачные настроения надо по боку! А вы никогда и мысли не допускайте, что вас могут убить. Не всех убивают. Смерть не страшна. Ведь, что значит предчувствие? Это не роковой подсказ о смерти, отнюдь нет. Поверьте мне, я на себе испытал. Предчувствие рождается в результате близкого соседства с опасностью. А на войне без опасности невозможно, никак невозможно. Привыкнете. На войне привычка — великое дело. Ну, и придется возможно хлебнуть горячего до слез — даром ничего не дается. Важно иметь непоколебимый боевой дух, сохранять его в самой, казалось бы безвыходной, тяжелой обстановке.

Дуболь помолчал, подумал. Потом он вновь обратился к нам.

— Ну, как, отогрелись малость? Сейчас я позвоню командиру третьего батальона. Боец проводит, покажет.

Дуболь покрутил ручку полевого телефона.