Между двух мужей - Марина Серова

– Никакого убийцы нет, – наконец просипела она, не глядя в нашу сторону. – Никого… нет. Это он сам…

– Ничего не понимаю! – раздельно, нарочито громко сказала я.

Тетя Мила решительно протянула руку, схватила записку (Капа вздрогнула и отшатнулась с полувскриком) и через стол протянула ее мне:

– Вот, прочти! Никакого убийства не было. Вадик, – голос ее сорвался, – покончил с собой. Сам…

Не веря своим ушам, я наклонилась над листком.

На уже слегка потертом на сгибах, с синеватыми потеками следов Капиных слез по всей поверхности листке крупными буквами, почерком таким размашистым, что на каждой строчке умещалось всего по два-три слова, был начертан короткий текст:

«Капа.

Сегодня я умру. Для тебя, поверь, так будет лучше – для нас обоих. Я не могу продолжать лгать тебе, а этот ужас продолжался бы ежедневно, ежеминутно, и, в конце концов, один из нас сошел бы с ума. Выход ясен: я – мужчина, и я должен покончить с этой жизнью, с собой. Я не возьму ничего, как бы меня об этом ни просили, и никогда тебя больше не потревожу. Постарайся понять меня, хотя бы по-своему. Я всегда тебя любил. Прощай навсегда».

– Где вы это взяли? – спросила я, пребывая в крайней степени изумления.

– Пришло по почте. – Тетя Мила машинально потянула в сторону концы черной шейной косынки, как будто они душили ее. – Сегодня.

– По почте?! А конверт? Где он?

Тетя Мила вяло пожала плечами и передвинула по столу почтовый конверт с двумя черными кружочками печатей. Я осторожно, двумя пальцами прихватила его за треугольный кончик и, прищурив левый глаз, тщательно обследовала со всех сторон.

– Я так и знала! Почерк на конверте и в письме – разный.

– Нет, – бесцветным голосом возразила мне Капа. – Это один и тот же почерк, просто в графе «адрес» мало места, и ему пришлось ужиматься, писать несвойственным ему образом. Или, может, Вадик кого-нибудь попросил конверт надписать… Да и какое значение имеет почерк на конверте, господи? Ведь записку-то, записку писал сам Вадик!

– Это точно?

– Да. Это его почерк.

– Н-н-ну, допустим, – с сомнением протянула я. – А когда же его отправили, это письмо?

– Господи, ну штемпель же есть на конверте! – слабо вскрикнула Капитолина, снова тяжело забралась на диван, отвернулась к стене и укрылась с головой все той же вытянутой кофтой.

– Ну хорошо, ну ладно, – не сдавалась я, – ну а это что такое, как там? – вот: «Я не возьму ничего, как бы меня об этом ни просили, и никогда тебя больше не потревожу». Что он мог взять с собой на тот свет? Свидетельство о браке?! Наследство? Капину мебель? Капсулу с цианидом? И какой идиот мог его об этом попросить? Что означает вся эта белиберда и почему он намекает на то, что часто врал Капитолине? О чем он ей врал? А?!

– Я не зна-а-аю! – простонала Капа и опять спустила с дивана ноги в собравшихся гармошкой чулках. Во взгляде, который обессилевшая вдова адресовала по очереди мне и тете Миле, промелькнула злоба: – Не зна-а-аю-ю! Мне все равно! Оставьте меня в поко-ое – все, все!!!

Я хотела добавить, что версия о самоубийстве – самое нелепое, что можно было бы сказать в отношении смерти молодого Капиного мужа, но тетя Мила приложила палец к губам и с очень строгим лицом указала мне на дверь.

Телефон Илоны был отключен – наверное, села батарейка, – поэтому, подъехав к больнице, я не стала терять время на дальнейшие попытки связаться с ней и прямиком прошла в травматологическое отделение, к ее пострадавшей дочери.

– Ильинская Марина Петровна? – Маленькая женщина в белоснежных халате и шапочке прижала пальцем какую-то строчку в журнале записи больных и подняла на меня спокойные бесцветные глаза. – Да, привозили такую, но она провела у нас только сутки. С позавчерашнего вечера и до вчерашнего.

– А потом? Неужели ее домой выписали? – удивилась я.

– Не выписали. Перевели в другое отделение. В неврологическое.

– К психам?! – вырвалось у меня. – Она что – умом тронулась?!

– Я попросила бы вас выбирать выражения! – Тетка из санпропускника захлопнула свою амбарную книгу и бросила ее в ящик стола. В этом жесте сквозило раздражение – наверное, она была из породы легко воспламеняющихся старых дев.

– Простите, – покаялась я поспешно. – Это я от неожиданности – просто удивилась. У Ильинской же такие травмы, а вы ее сразу в другое отделение переводите…

– Неврологическое отделение – это не психиатрическое, – с металлом в голосе отсекла мои попытки к примирению пожилая медичка. – Девушка находится в состоянии тяжелого шока, она потеряла ребенка…

– Что-о-о-о?

– Она потеряла ребенка.

– Марина была беременна? – задала я уже совсем глупый вопрос.

– На очень маленьком сроке. Она потеряла ребенка, у нее был шок, развивается депрессивное состояние, поэтому лечащие врачи сочли за лучшее перевести ее в неврологическое отделение. Там с пострадавшей поработают психотерапевты, психологи, и вообще, там другая обстановка – кабинет психологической разгрузки, домашняя мебель, специально подобранная библиотека, есть даже зимний сад, настоящая оранжерея. И все такое прочее.

– Так-так-так, – сказала я и протянула ей свое удостоверение частного детектива.

– Что это? Зачем вы мне это показываете? – удивилась она.

– Затем, чтобы вы не сомневались, что я действую в интересах этой девушки: меня наняли ее родители. Значит, девушка, выходит, не очень-то и пострадала? Я не имею в виду потерю ребенка, конечно. Я про травмы. У нее, наверное, переломы? Нос сломан?

Женщина в халате помедлила и снова вынула из ящика потрепанный журнал.

– Марина Ильинская поступила к нам со множественными ушибами мягких тканей лица и тела, с подозрением на сотрясение головного мозга и разрыв внутренних органов, но, к счастью, эти подозрения не подтвердились. Если бы срок беременности у нее был побольше, может быть, и ребенка удалось бы сохранить. Она потеряла его скорее по причине сильного шока, чем по какой-то другой. Хотя, – дежурный врач тяжело вздохнула, и впервые в ее голосе появились человеческие нотки, – смотреть на девушку было страшно. Это у парней в пьяных драках такие ушибы случаются, как же ее этот изверг проклятый отделал! Чуть глаз бедняжке не выбил; от удара у нее кожа возле рта лопнула, нос сломан, губа рассечена, пришлось швы наложить… Сволочь! – вдруг крикнула она куда-то в потолок и вновь с треском захлопнула свой журнал. – Ах, какая сволочь! Девушку, бедную, так бесчеловечно избить!

– Скажите… ее не изнасиловали?

– Нет. – Женщина пришла в себя после этой вспышки гнева и даже слегка улыбнулась. – Нет! Хоть в этом ей повезло…

Марина лежала в палате номер шестнадцать – кстати сказать, очень хорошей палате, с телевизором, холодильником, книжной полкой и даже двумя креслами для посетителей. Впрочем, саму Марину я там не нашла. Вместо нее там сидела и быстро-быстро щелкала спицами долгоносенькая медсестричка, лет двадцати пяти – двадцати шести. Из-под беленькой шапочки на ее лоб выбивалась легкая, как облачко, светлая волнистая прядка. Девушка растянула на коленях пестрое вязание, полюбовалась замысловатым рисунком – и только тогда вскинула на меня спокойные карие глаза:

– Вы к кому?

– Вообще-то я к Ильинской.

– А, к Марине… Она сейчас в зимнем саду. Минут двадцать назад она взяла книжку и ушла. Если вам срочно надо с ней повидаться, то придется вам обойти корпус и подняться наверх, увидите застекленную оранжерею.

– Хорошо. А мы с ней не разминемся?

– Вряд ли, – очень мило улыбалась она. – Мариночка уже второй день там свободное время проводит, до самого ужина. Я точно знаю.

– Вы ее сиделка?

– Да. Как вечер наступает – я здесь, с Мариночкой… и до утра. Мало ли что ей может понадобиться…

Яркий зимний свет играл на застекленных больших окнах оранжереи ослепительными бликами. Я осторожно шла мимо широких кадок с разлапистыми пальмами, фикусами, драценами и прочей зеленью, что так умиротворяюще действовала на мой разгоряченный ум. Пахло влажной землей, листвой, там и сям журчали затейливые фонтанчики и искусственные ручейки.

Вдыхая полной грудью выделяемый растениями кислород, в самом конце стеклянной галереи я разглядела шезлонг, а в нем – худенькую фигурку, закутанную в большой белый махровый халат. Девушка сидела ко мне в профиль, на коленях у нее лежала книжка, но в нее она не смотрела – мысли больной витали где-то очень далеко.

– Извините меня, Марина, что я вас потревожу, – сказала я, остановившись перед девушкой (та вздрогнула и взглянула на меня с испугом). – Я хочу с вами познакомиться. Вы можете сейчас говорить? Как вы себя чувствуете?

Но Марина все же испугалась.

– Кто вы?! – спросила она, быстро поднявшись на ноги. Книжка соскользнула на пол, но девушка этого не заметила. – Кто вы? Я вас не знаю!!