Железный Густав - Ганс Фаллада

— Нет уж, довольно с меня! — решительно сказала Зофи и утерла слезы рукавом сорочки. — Да и с какой стати! Сегодня же поговорю со старшей сестрой, заберу свои пожитки и вечером перейду к себе в больницу!

— Что это ты вздумала, Зофи! — запричитала мать. — Отец тебе ни за что не позволит! Разве ты не наша дочь? Все мы одна семья, надо нам держаться друг за друга…

— Держаться друг за друга, чтобы есть друг друга поедом! — в сердцах воскликнула Эва. — Зофи абсолютно права — пусть поскорей уходит! Да и я здесь не задержусь. Каждый думай о себе! Семья, родительская любовь, привязанность к братьям и сестрам — все это пустые слова!

— Не надо так говорить, Эвхен! Все мы любим друг друга…

— Никто никого не любит, — стояла на своем Эва. — Мы терпеть друг друга не можем…

— Не надо так говорить, Эвхен!

— Я этого больше слышать не хочу, — твердо заявила Зофи. — Твои слова показывают, что ты совсем забыла бога — и ты и Эрих. Если ты задумала бежать, так только оттого, что воли захотела, на беспутную жизнь тянет. Я это давно предвидела. И не потому, что каждый день встречаю тебя с новым кавалером под ручку — тьфу, срамница! Я это предвидела, когда ты еще тринадцати лет бегала на ярмарочную площадь и с каждым готова была прокатиться на карусели, стоило пальцем поманить.

— Ты просто завидуешь, Зофи, тебя ведь никто не приглашал!

— Не ссорьтесь, дети!

— И тебя не смущало, что ветер задирает юбку, так что видно кружево от штанишек!

— Да это же самый смак!

— О боже, дети, помогите же! — зарыдала мать. — Вы только послушайте, отец убивает Эриха…

— Что, аль проспал хозяин? — осведомился старший конюх Рабаузе. Он забрался на фуражный ларь и постукивал о его стенку деревянными башмаками. — Пора корм задавать…

Два десятка лошадей повернули головы ко входившему Отто и тихо, призывно заржали. Но они знали своего господина, Даятеля Благ, и не возлагали надежд на Отто. Разочарованно отвернув головы, они продолжали шарить в соломе, побрякивая недоуздками, и только Сивка еще усерднее забила копытом.

— Сейчас придет, — ответил Отто, садясь рядом с Рабаузе. — Он давно встал.

— Что это он сегодня Сивку забыл покормить? — удивился Рабаузе. — Хозяин все об ней старается. — Он рассмеялся. — Думает, я не знаю, а я его уловку давно раскусил.

— Не наша это печаль, Рабаузе, — сказал Отто. — Лошади отцовы, и корм отцов — пусть делает, что хочет.

— А я разве что говорю, Оттохен? — возразил старый конюх. — Я только сказал, что он кормит ее потайности — и тут уж меня не собьешь. У хозяина свои любимцы, хоть он и уверяет, будто справедливее его на свете нет.

— Меня это не касается, — сказал Отто уклончиво. — Я делаю, что отец велит.

— Так я про то и говорю, Оттохен, — ухмыльнулся старик. — Ты-то ведь тоже не ходишь у него в любимцах.

С минуту оба молча сидели на ларе. Потом Рабаузе кашлянул и толкнул Отто в бок.

— Манок ты мне вырезал?

— Не успел еще. Я ведь не во всякое время могу этим заниматься. Отец мне напрочь запретил.

— Уж ты для меня постарайся, — попросил Рабаузе. — Пускай это будет Аяксова морда — я на нем семь лет проездил, сам знаешь, — с вызвездью на лбу.

— Сделаю, — сказал Отто. — Вот только выберу время.

— Видишь, Отто, опять ты забыл мне напомнить, чтобы я тебе не тыкал. Отец ведь мне настрого запретил.

— Я не забыл, мне просто неприятно все время напоминать.

— Вот то-то и оно, — с чувством отозвался Рабаузе. — Кабы вы сами желали, чтоб я вам «вы» говорил, я бы уж как-нибудь запомнил. Но ты ведь этого не хочешь.

— Опять вы сказали «ты», Рабаузе!

— Вот видишь! Отец, конечно, прав, — не годится, чтобы старший конюх хозяйскому сыну тыкал. Тебе уже не десять лет, как когда як вам поступал, а все двадцать пять…

— Двадцать четыре.

— Ну, двадцать четыре. — И Рабаузе задумчиво постучал башмаками о стенку ларя. — Двадцать четыре! Как бы тебя опять не забрали в солдаты…

— Уж с этим-то я покончил. Одного раза хватит.

— А если война, а?

— Какая там еще война!

— А ты читал вчера экстренные выпуски? Сербы, слышь, убили австрийского кронпринца! Теперь непременно воевать будем.

— Какое нам дело до сербов! Где они хоть живут?

— Этого я и сам не знаю, Оттохен! Будто где-то на юге… — И Рабаузе неопределенно махнул рукой в сторону конюшни.

— Видите! Какая уж там война! Снова помолчали.

— Если хозяин сейчас не придет… — опять затревожился Рабаузе, — мне надо лошадей кормить. Извозчики должны выехать минута в минуту. Пошел бы поглядел, Оттохен!

— Отец сказал, что сейчас придет.

— Я и сам его позову, Оттохен, если ты боишься.

— Не советую, Рабаузе, отец вот-вот должен прийти.

— Что у вас там? Или опять бушует? Отто кивнул.

— Снова-здорово, с утра пораньше! По какому же случаю?

— Да ничего особенного…

— Поди в кухне горшок не на месте стоял? Больно горяч хозяин — ни себя, ни других не жалеет! Тебя, Оттохен, он совсем замордовал.

— Не беда, на сколько-то меня еще хватит. А хорошо бы в самом деле война, по крайней мере из дому вырвусь. Мне уж и то охота маленько вздохнуть, не ждать каждую минуту новой трепки.

— В солдатах тоже по головке не гладят, Оттохен!

— С отцом не сравнять!..

— Эге! Да скандал-то, похоже, сюда пожаловал! Пошли, Оттохен!

И Рабаузе бросился к выходу из конюшни.

— А не лучше ли подождать здесь? — нерешительно протянул Отто. Но он все же последовал за старшим конюхом.

Хакендаль шел по двору, толкая перед собой Эриха, полуодетого, в одних штанах и исподней рубахе. Из окон с любопытством выглядывали испуганные женские лица. Упорствуя, сын доконал отца, и тот себя не помнил от бешенства.

— Так ты в студенты метишь?! — Старик так наподдал Эриху, что тот еле устоял на ногах. — Для меня ты дерьмо! Дрянь последняя! Вор!!

— Я этого не потерплю! — надрывался Эрих. — Я не позволю…

— Хозяин! Прошу вас, хозяин! Этак вы соседей переполошите! — в испуге уговаривал старый конюх.

— Поглядите на него, Рабаузе! — кричал бывший вахмистр, обезумев от горя и досады. — Этот барчук, мой сын, прокутил за вечер восемьдесят марок и считает, что все в порядке!.. Руки по швам, когда к тебе обращается отец! Я тебе покажу, кто здесь хозяин! Сегодня же заберу из гимназии…

— Ты этого не сделаешь, отец!

— То-то, что сделаю! И сегодня же, не откладывая!

— Успокойтесь, хозяин! Придите маленько в себя! Оттохен, проси и ты отца!

— Отец…

— Отец!

— Да, да, отец! Только поздно хватился, голубчик! Кричи хоть до завтра «отец», ничего тебе не поможет. Был у тебя, голубчик, отец, да весь вышел! Теперь у тебя не отец, а хозяин, и я тебя научу слушаться!

— Хозяин…

— Я и сам знаю, что хозяин, а теперь я и ему хозяин! Пошел в конюшню, стервец, с этого дня ты младший конюх и, клянусь, у тебя будет вдоволь работы — чистить лошадей да выгребать навоз…

— Этого ты не дождешься, отец! Я скорее убегу из дому, чем дотронусь до навозных вил!

— Хозяин, хозяин, опомнитесь! Такого смышленого малого…

— Смышленый-то он смышленый — да только до чего? До воровства! Ничего не поможет, Эрих! Марш в конюшню!

— Не пойду я в конюшню!

— А я говорю — пойдешь!

— Ни за что!

— Ты, значит, отца не слушаешь?

— Не пойду в конюшню. Не дотронусь до вил!

— Эрих! Не выводи меня из себя! Ступай в конюшню, берись за работу, слушайся, а через год поглядим!

— Через год? Ни одного часа, отец, ни одной минуты!

— Не пойдешь, значит?

— Ни за что!

Отец задумался. Теперь он был почти спокоен.

— Оттохен, уговори ты Эриха, — молил старик Рабаузе. — Образумь его! Какой там год! Отец и месяцем обойдется, да что там — неделей, пусть только увидит, что Эрих смирился.

— Эрих… — неуклюже начал Отто.

— Ах, отвяжись! — огрызнулся Эрих. — Мокрая курица! Оттого, что ты голову гнешь, отец себе все и позволяет.

— Ну, пошли! — крикнул Хакендаль, словно ничего не слышал. — Пошли! — Он схватил сына за локоть. — Марш!

— Не пойду в конюшню! — уперся тот.

— Пошли! — повторил отец и потащил Эриха за собой, но на этот раз назад к дому. — Отто, сбегай за ключом от подвала.

Отто бросился выполнять приказание.

Что такое? — спросил сбитый с толку Эрих.

— Пошли! — повторил отец.

Они вернулись к дому, но вместо того, чтобы подняться на второй этаж, стили спускаться в подвал.

— Вот, — сказал отец и распахнул низенькую дверь. — Сиди здесь, пока не опомнишься. Клянусь, Эрих, я тебя не выпущу, пока с тебя не сойдет дурь.

— Сюда? — спросил Эрих, словно глазам своим не веря, и заглянул в темный, черный, забранный решетками подвал. — Ты меня запереть хочешь?..