Венеция не в Италии - Иван Кальберак

всех классах в его память провели минуту молчания. Странно все-таки, когда человек умирает в шестнадцать лет: словно его наказали за страшное преступление, которое он даже не успел совершить. И потом, минута молчания – это нелогично. А правильно было бы, если бы мы в продолжение этой минуты вопили во всю глотку. Это бы больше утешило нас – такой вот коллективный вопль всех учеников лицея, который поднялся бы к небу и дал понять: мы не согласны, люди не должны умирать такими молодыми, нам от этого больно. Короче, если такое случилось с Полин, минуту молчания в ее память проведут завтра, когда будет объявлено о ее смерти. В конце концов я пошел домой. Ну, то есть в трейлер.

Когда я пришел, мама сидела на диванчике, заливаясь слезами, а на столе перед ней лежало письмо. Мама сказала, что нам не дали разрешения на постройку дома, так как мэрия собирается реквизировать наш участок для строительства нового здания почтамта. Мы вырыли огромную яму на месте сада, купили блоки для фундамента, нам пришлось выкопать великолепную старую вишню, все было готово для того, чтобы возводить стены нашего дома, и вот оказалось, что у нас нет на это права. Это было административное решение. Я спросил маму: неужели мы теперь всю жизнь будем жить в трейлере? Она сказала, что не знает, что ей надо поговорить с папой, пока ей не удалось с ним связаться, но они обязательно что-нибудь придумают. Но если все подтвердится, это будет большой бедой для нас, потому что мы вложили в это строительство все деньги, какие у нас были. И нам действительно придется долгое время жить, как в кемпинге, а ее такая ситуация совсем не радует. В этот момент я понял, что жить в трейлере ей так же противно, как и мне. И даже если она по видимости смирилась с тем, что, как часто повторяет папа, «в переходный период нельзя обойтись без неудобств», такая жизнь с каждым днем все больше походила на поражение. Хотя она мужественно выдерживала неприязненные взгляды соседей, какая-то часть ее души при этом страдала. Нельзя закупориться наглухо от окружающего мира, даже пластиковые контейнеры для продуктов с гарантированной герметичностью сами собой лопаются в холодильнике. Мама потеряла выдержку так быстро, что я совсем растерялся.

Ну и денек выдался, все пошло вкривь и вкось, начиная с непонятного исчезновения Полин. Мама плакала, и утешить ее никак не получалось. У меня каждый раз сердце разрывается, когда я вижу ее слезы, на меня наваливается невыносимая тоска, и в какой-то момент я вдруг чувствую, что и в моих глазах стоят слезы. Я все-таки съел полдник, потому что, перекусив в школьной столовой, чувствовал себя не вполне сытым, и еще потому, что шоколад немного успокаивает. Мама, которая уже успела слопать целую плитку, велела мне садиться за уроки, но, как вы понимаете, у меня было слишком тяжело на сердце, да и голова была недостаточно ясная. Она повысила голос, однако я решил не возражать ей. И для виду сел за стол, но делать уроки не собирался. Я подумал о маме Полин, с которой я не был знаком и которой сейчас тоже должно быть очень грустно, если мои худшие опасения сбылись. Отчего могла умереть Полин? Наверняка это был какой-то тяжелый внезапный недуг, ведь еще в пятницу она была в добром здравии. Аневризма аорты, остановка сердца, наезд тяжелого грузовика? Хотя по большому счету это уже неважно, разве что для тех, кто будет проводить вскрытие и заниматься похоронами: их задача может стать сложнее. А может, я вообще зря волнуюсь? Может, Полин просто забыла про меня, у нее нашлись дела поважнее, а главное, знакомые поинтереснее. Да, это была самая правдоподобная гипотеза.

Вечером мы с мамой смотрели телик, показывали эстрадный концерт, там все притворялись, что им ужасно весело, или, наоборот, грустно, когда они пели грустные песни. Только не очень хотелось им верить. Маме наконец удалось поговорить с папой по телефону, он сказал, что они так просто не сдадутся, что нельзя смиряться с судьбой, и дом все равно будет построен. Маму это немного успокоило. А я пошел спать в дом напротив: я ночую не в трейлере, а в подвале у соседки. Я прихожу туда только спать и мыться. Для всего остального есть трейлер.

Я попытался убедить себя, что завтрашний день наверняка будет хоть сколько-то лучше сегодняшнего. Но мне не всегда удается себя убедить. В этот раз, перед тем, как меня сморил сон, мне стало так грустно, что я опять заплакал. Я обратился бы к какому-нибудь судье с просьбой о смягчении наказания, кажется, так делают, но, боюсь, мне по возрасту еще не положено. Честное слово, столько эмоций сразу – это слишком. Простыню я не намочу, я уже не такой маленький, а вот подушка у меня часто бывает мокрая. Не знаю, лучше ли это, во всяком случае, подушка сохнет быстрее, и запаха нет, так что не приходится назавтра загружать стиральную машину.

Вторник 27 марта

Спал я неважно, как и следовало ожидать. Проснулся от холода: я обычно оставляю форточку приоткрытой, чтобы не было душно, а ночью, должно быть, подморозило. Хотя ведь уже неделя, как наступила весна. Но надо было повторить себе это раз сто, чтобы поверить. После того как я встал, принял душ и оделся, я перешел улицу – вернее, тупик, который упирается в лес, – и залез в трейлер, стоявший у громадной ямы, где должны были построить наш дом. Там меня ждала кружка горячего шоколада. Когда я вошел, мама обняла меня – это было странно, когда я прихожу утром, она обычно ограничивается легким поцелуем. Я удивился и дал себя обнять. Признаюсь вам, мне не было неприятно, когда мой нос оказался между ее нежных грудей. Она явно была не в лучшей форме, если повела себя так. Я заметил темные круги у нее под глазами и понял, что в эту ночь она спала еще хуже меня. Мы не говорили ни о доме, ни о разрешении на строительство, делали все, как в самый обычный день. Но я постоянно думал о Полин, и потому, наверно, не вполне отдавал себе отчет, к каким последствиям приведет эта история с домом.

После шоколада мама подала мне противную теплую кашу, которую она называет «твои мюсли»: зерновые хлопья «био» с молоком, потому что, как ни трудно в это поверить, мы живем в