Утро - Мехти Гусейн

- А если он вдруг простудится и сляжет?

- Не бойся, Зулейха, не простудится. Пусть закаляется. Разве ты не видела летом, когда мы жили в деревне на даче, как поступают крестьянки? Ведь они, укладывая ребенка спать, подсовывают под пеленки комки сухой глины.

- Ой! - вскрикнула Зулейха-ханум и резко покачала головой. - Пусть крестьянки делают, как хотят. На то они и крестьянки. Мне не пристало подражать им. Что я, враг собственному ребенку?

Мешади нахмурился. Однако в следующую минуту он мягко улыбнулся, хотя продолжал говорить серьезно:

- Никто, Зулейха, не враг своему ребенку. Крестьянки любят своих детей не меньше, чем ты. Но суровый быт многому научил их. А когда ребенок лежит на твердом, то тело его крепнет и закаляется с самых малых лет.

Говоря об этом, Азизбеков невольно вспомнил роман Чернышевского "Что делать?" Пожалуй, было нечто общее между Рахметовым, который, ложась спать, подкладывал под себя доску, утыканную гвоздями, и крестьянами-родителями, приучающими детей к их будущей трудной и суровой жизни.

- Нам о многом еще надо поговорить с тобой, Зулейха, - ласково сказал Азизбеков.

Ему хотелось, чтобы дети выросли крепкими и стойкими. Кто знает, что ждет их впереди? Еще в студенческие годы, вступив в. подпольную революционную организацию, он понял всю необходимость не только духовной, но и физической закалки. Как и Рахметов у Чернышевского, он заранее готовил себя ко всякого рода случайностям и превратностям судьбы. Занятия гимнастикой он ввел в систему и, начиная с самых легких физических упражнений, постепенно переходил к самым трудным и сложным. В первое время, когда он только что вернулся из Петербурга, жена и мать, наблюдая за тем как он занимается гимнастикой, ахали и охали от ужаса и удивления.

Зулейха всегда признавала духовное превосходство мужа, но в спорах она редко уступала ему. Собственно говоря, привычка отстаивать свое мнение выработалась в ней под влиянием самого Мешади.

Родня Азизбекова и едва ли не все знакомые, следуя тогдашним обычаям и суждениям, смотрели на своих жен и детей, как на бессловесных рабов. А Мешади относился ко всем членам своей семьи, как к друзьям, как к равным. В жене он уважал человеческое достоинство и не заставлял ее поступать против собственного желания. Он только старался переубедить ее. И Зулейха, и Селимназ, и ближайшие родственники Азизбекова видели что-то необычное, что-то из ряда вон выходящее в его отношениях с людьми. Некоторые его поступки, нарушающие старые, укоренившиеся обычаи, вызывали даже возражения и протест. Так случилось, когда он начал водить жену в театр. Тесть разъярился, узнав про эти неслыханные в их мусульманском кругу вольности, и вслух выражал свое негодование всюду, где только мог. "Не хочет ли он приравнять мою правоверную дочь к русским женщинам?" Тот же вопрос, брызгая от злости слюной, он бесцеремонно задал Селимназ. Но когда обо всем этом узнал сам Азизбеков, тот невозмутимо попросил передать, тестю: "Все, и он в том числе, говорят, что муж является господином и повелителем своей жены. Ну, а я желаю видеть свою жену рядом с собой",

Спор между мужем и женой о воспитании детей был в разгаре, когда Мешади услышал голос матери, разговаривавшей с кем-то в передней.

- С кем это ты, мама? - крикнул Мешадибек.

Но вместо матери откликнулся дядя Азизбекова:

- Это я, племянник.

Приход Рахимбека очень удивил и Зулейху и самого Мешади. Обычно богатый дядя никогда не появлялся комнатах. В случае же надобности посылая за плег шиком слугу.

- Пожалуйста, дядя, сюда! Входите! - воскликнул Мешали, не только удивленный, но и несколько теперь стревоженный внезапным приходом Рахимбека. Он встретил дядю с подобающей учтивостью и придвинул ему стул. - Добро пожаловать, дядя. Садитесь, пожалуйста!

Зулейха поспешно унесла ребенка и прикрыла за собой дверь.

Между дядей и племянником сразу завязалась беседа, вначале очень спокойная.

- Как ты думаешь, Мешади, чем все это кончится? - спросил Рахимбек.

- Ты о чем, дядя? - будто не поняв его, спросил Азизбеков.

- Не трудно догадаться, что я говорю о смуте среди рабочих... Ну, как там? Неужели и в России то же самое? Что слышно? Настанет ли когда-нибудь конец всему этому?

- Конец? Да, должен скоро настать!

- Когда примерно?

- Трудно назвать месяц и число. Но конец настанет. Обязательно настанет. Так дальше продолжаться не, может.

На некоторое время воцарилась тишина, а затем разговор возобновился.

Видимо, Рахимбеку было неловко сразу набрасываться на племянника, ведь Мешади всего несколько дней назад вернулся из Петербурга в родной дом. Дядя старался не говорить племяннику ничего обидного. Он только криво улыбался, или сидел молча, опустив голову, или, насупившись, прохаживался по комнате, с удивлением оглядывая бедную мебель и большой шкаф, набитый книгами. О, дядя отлично понимал своего племянника! Он знал, что, несмотря на молодость, Мешади-бек не бросает слов на ветер. Прежде чем сказать обдумает, взвесит. И если уж выскажет какую-нибудь мысль, обязательно подкрепит ее вескими доводами. Поэтому Рахимбек и не решался сразу приступить к главной теме. Сохраняя внешнее спокойствие, он все больше терял самообладание.

После долгого и томительного выжидания он, наконец перешел к сути дела.

- Ты, племянник, хорошо сделал, что выучился наукам и стал инженером. Сейчас в них большая нужда. Только чего же ты не поступаешь на службу, не заботишься о том чтобы содержать семью? А ты зачастил на мой завод... Аллах свидетель, что в пределах возможного я ни в чем не отказываю своим рабочим. Не будь меня, многие давно бы околели с голоду. Я делаю для них все, что могу. Ну, а если кто недоволен, я не удерживаю, пусть уходит. Ведь теперь в их глазах получается, что ты хороший, а я нет. Зачем это? Допустим, что я прибавил им жалованье, обучил их грамоте. Какая польза тебе от этого?

- Мне? Лично мне никакой пользы не надо, дядя. Да я о своей выгоде и не беспокоюсь. Но не сегодня-завтра рабочие сами потребуют то, что им полагается. Я хочу, чтобы...

- Было бы лучше, - грубо оборвал его Рахимбек, - если бы ты стал хозяином у себя дома! Завод мой! И содержу рабочих я, а не ты! До сего времени я обходился с ними, как старший брат. Скажу "умри" - умрут, скажу "живи" - будут жить.

- В этом-то и беда! - отозвался Мешадибек. - Ты запер своих рабочих в четырех стенах, ты не даешь им открыть глаза, оглянуться вокруг и узнать, что делается на белом свете. Ты стараешься им внушить, что во всем мире нет хозяина добрее и справедливее тебя. Но что такое справедливость? Она заключается в том, чтобы заставлять рабочего гнуть спину двенадцать часов без передышки, а платить ему за четыре часа. Рахимбек еле сдерживал гнев.

- Душа моя, - произнес он вкрадчивым голосом, - ну, скажи, пожалуйста: кто уполномочил тебя говорить от имени рабочих? Пусть каждый из них сам приходит ко мне и выкладывает свои претензии. Он недоволен. Хорошо. Так и будем знать. Но подумай сам своей ученой головой: если раз прибавишь плату рабочему, он, пожалуй, будет требовать в другой раз и в третий. А кто из хозяев это выдержит?

- Дядя, - возразил Мешадибек, - наш азербайджанский рабочий очень уж забитый и темный... И меня гнетет то, что он такой безропотный, неорганизованный. Миллионер Хаджи Зейналабдин Тагиев не принимает к себе на фабрику рабочих других национальностей, кроме азербайджанцев. Как будто он так поступает из любви к своей нации. Нет, дядя, в нем говорит вовсе не национальное чувство. Он хитрит и виляет потому, что не любит свою нацию, презирает свой народ. Он прекрасно знает, что если к нему на фабрику попадет русский рабочий, более сознательный, то и мусульмане под его влиянием начнут бороться за свое право на достойное человека существование. Вот и ты идешь по тропке, проторенной Тагиевым. Ты нарочно нанимаешь самых отсталых, неграмотных и забитых рабочих. Это, конечно, выгодно тебе. Но в целом для народа...

- Послушай, голубчик, неужели, кроме тебя, некому думать о народе? Ты что, хочешь стать моим врагом?

Мешадибек замолк и насупился... К чему был весь этот разговор? Как будто дядя мог понять или хотя бы пытался понять его.

Рахимбек подождал немного, потом отвернулся и, любы показать племяннику, что считает бесполезным не только все, о чем они здесь говорили, но и всякий разговор с ним, демонстративно вышел из комнаты.

Мешадибек предвидел, что именно так закончится их встреча, знал, что дядя отвергнет все его предложе ния, а может быть, разозлится и даже наговорит ему грубостей. Тем не менее он не жалел о том, что эта беседа состоялась. Теперь его отношения с рабочими приобретут более определенный характер. "Пусть рабочие узнают, что мое посредничество между ними и дядей не привело ни к чему. Недаром партия учит, что мирным путем такие конфликты не решаются. Они должны сами додуматься до того, что назрела необходимость перейти к более решительным действиям".