Погода массового поражения - Дитмар Дат

заглядывает мама, выглядит так, будто снова не с той ноги встала, и спрашивает, не выйду ли я — может, хотя бы поесть, «но формального обеда нет, или как?»

«ты слишком груба, клавдия, для того, у кого через неделю устный по физике».

«я себе лучше что-нибудь из холодильника возьму, обычная готовка не пойдет: во-первых, я вчера у Константина плотно поела и, во-вторых, сейчас должна штефани позвонить, не могу же я заставлять ее ждать, пока не закончится трапеза из пяти блюд…» «штефани… на сотовый?»

«ну а что же я его, блокирую, что ли?» просто папа снова работает, сегодня вечером, это значит, он часами треплется с теткой из концертного дома, или со стариком билером, или всеми этими старперами, которые не устают пичкать его идейками для статей.

«я просто подумала, как хорошо, что вы можете позволить себе часами болтать по сотовому», засим она удаляется. я такая дура, что даже язык ей показываю, когда дверь закрылась, папа тоже всегда такую канитель разводит по поводу разговоров по мобильнику, будто это ему их оплачивать, они, вероятно, оба в «штерне» прочитали, что молодежь разоряет родителей километровыми счетами за услуги мобильной связи, «ох, ну что, опять полчаса один на один со штефани? чья взяла?» очень остроумно пфффф hymns вынимаем и вставляем curtain call, потому что i just don’t give a fuck.

когда слим шейди только-только входит в раж и плачется, что он алкоголик и болеет чем-то, чему названия нет, мой сотовый наконец-то начинает гудеть-дудеть, а то я уж подумывала заняться гимнастикой-зевастикой. но на дисплее не штефани поросячится, а сообщение о том, что номер неизвестен, я все-таки снимаю: «да?»

«ты богиня с другой планеты», говорит неизвестный номер, «я больше не могу без твоих зеленых глаз, хочу вечно вдыхать аромат твоих волос и гладить их рукой, умоляю тебя, я научусь играть на фортепьяно, коротко постригусь, сапоги в ломбард сдам, брошу друзей, которых ты не любишь», это йене, вероятно из телефонной будки, перед клубом, — мне кажется, я слышу весьма мрачноватые басы, он не пьян; это плюс,

«я думал, что весь сгорю, пока ты в этом сером балахоне спускалась по лестнице, я должен тебе сказать, ты должна знать», хорошо, что он меня сейчас не видит, в моей пижаме и носочках-шапочках, еще лучше, что он не знает, как я улыбаюсь, потому что мне нравится этот звонок, ему больше не стоит питать надежд, каким бы милым

совсем распоясавшись: «когда я тебя вижу, в том бункере, то просто не верю, наше прежнее счастье, куда оно делось? клавдия, ты… ты, ты еще здесь?» я смеюсь, потому что ничего другого мне в голову не приходит; он не успокаивается: «твой кммм проклятый смех, ты, нахальное созданье, эээмм просто решил вот позвонить, ничего?»

«да конечно, ничего», говорю как можно более многозначительно, и тут он застает меня врасплох следующей, совершенно серьезной фразой: «просто потому, что я тебя все еще люблю».

я немного выжидаю, выдержит ли он сам свои слова.

он уже не шутит.

«Йенс, знаешь…», но это ему слишком мучительно: «нет, не говори ничего, мы увидимся завтра, и возможно… получится что-нибудь замутить», когда я снова не реагирую, он добавляет: «я имею в виду, всем вместе, штефани, и никлас, и беттина, и йохен, и кто там еще».

«было б клево», говорю я вяло, тут он прощается, и я тоже.

после такого шока мне надо на кухню, по-буддистски церемониально приготовить салат, сотовый тащу с собой в грудном кармане пижамы, на обеденном столе мама, словно пасьянс, раскладывает перед собой фотографии, папа говорит в кабинете по телефону, вернувшись в комнату, я просто беру со стула свое шерстяное платье, провожу по нему рукой, касаюсь его, разглаживаю ладонью, затем вешаю в шкаф и до того, как до меня доходит, что все это значит, ах наконец-то и

«э, клава, ты еще не засохла? ты же не можешь, когда меня нет, согласись!»

«завтра-то придешь?»

«естественно, я уже и оправдание сочинила, просто шекспир получился, они там все обрыдаются! не могу же я пропустить вечер у германа, и эта его сомнительная подружка из соцслужбы для девушек, она же нам станцует что-нибудь, ну, очень сексуальное».

«герман — христианин», говорю я в стотысячный раз, «он покажет нам фильм, который, цитирую: “так сильно потряс его в пору юности”: а потом мы поболтаем и поедим, не знаю там, фондю, вот и всё. ходи по воскресеньям в церковь, если жить без него не можешь».

«я его каждый день на школе вижу», эти ее диалектизмы из нее метлой не выметешь: «на» вместо «в» школе, это она специально делает, «так что подслушивать, как он молится, мне и даром не надо».

«ну а так, чего там с твоим птичьим гриппом?»

«йенс чего-то от меня хочет».

«да?»

«он сегодня днем очень мило позвонил, спрашивал, как там мое самочуйствие, чем болею, и не занести ли мне эту фигню по матике, все равно будет мимо проходить, я ему сказала, пусть не парится, я завтра уже буду, но, естественно, это был только предлог с матикой. говорю тебе, он чего-то от меня хочет», сначала герман от нее чего-то хотел, теперь вот йенс — напрягает меня потихоньку ее жеманство, когда она в третий раз повторяет мне это, потому что я молча обдумываю, что бы на это сказать — «йенс чего-то от меня хочет», мне наконец приходит в голову подходящий ответ: «да меня вернуть, вот чего он от тебя хочет, посредством ревности, или чего он там еще придумал».

«но уж об этом он точно может забыть, ведь у тебя там давно что-то с робби уильямсом».

«что-что?»

«ну уж не думай, что я бы не знала, если б что-то тайное и скрытое происходило в твоей жизни, либо это, либо твой дед заставляет тебя заново строить с ним фракцию красной армии, клаша? скажи что-нибудь!»

«тебе обязательно называть меня клашей?»

«а как ты хочешь, чтоб тебя называли, белочкой?»

«в любом случае, йенс…» и так далее и так далее и

что тина кёнигер с ее обезьяньими японскими замашками и приставаниями к штефани, самая набитая из всех дур, которых Вы по Вашей непостижимой воле послали на землю, но если я прикончу эту сучку, то могу смело забыть об окончании школы, загреметь за решетку, и это вот называется демократией, тут явно

похоже на то. на что?

что кто-то сказал быкам, что мы приедем, они не двигаются с места, пока слева и справа брызжет неоновоголубая ледяная вода, и я

из машины, на мне ничегошеньки нет, я падаю, растянувшись, потом изгибаю спину, как огромная морская рыба, думаю себе: какой у меня гладкий живот, я дельфин, затем всплеск, я плыву, просто какой-то раствор соли, я в нем так легка. Константин парит в машине, в воздухе, озабоченно кричит из окна: «ты цела? ты в порядке?», потом замолкает, и я смотрю вниз, рябь на воде: лицо моего любовника, о котором никто не знает, он дышит под водой, i’m growing fins[24], так оно всегда было, надо только время скоротать до окончания школы, тогда можно больше не прятаться, не всё же сразу, парни думают, что от них хотят правильной

если мы лишь проезжаем мимо друг друга в наших жизнях, горки русские горки американские, на что это похоже? я отбываю срок у родителей, такова моя карма, я неудачница под камуфляжем хороших оценок, ничего-ничего, штеффи-хрюша-хохотуша не знает, что такое страх, иисусу от нее что-то надо, Сталину от нее что-то надо, мне от нее что-то надо, это ж все не преступление, на что похоже? террор становится бундесканцлером. всё вокруг — острие иглы, я уплываю от нее, она меня не достает, на что похоже? вот Константин задает мне прямой вопрос: «на что похоже?» похоже на то, говорю я и поднимаюсь из воды, капли стекают у меня с рук, когда я показываю на быков и на цепь гор без имен, на всю аляску, где нет никаких антенн, похоже на то, что мы двинем отсюда, что мы снова обратно домой поедем, снова домой поедем, снова домой

просыпаюсь, во рту язык, будто мертвый.

«почему, что в нем плохого?» спрашиваю штефани, когда та издает блевотные звуки и тычет пальцем в широко раскрытый рот.

«ему не место в гимназии, сестричка», говорит она и опускает уголки губ, «и уж тем более не на продвинутом курсе английского, он даже не может…» я нервно поглядываю на дорогу, рулить на этом круге тяжело, штефани изображает ральфа, как тот произносит «Массачусетс»: «машачушетс, клаша! машачушетс!», и потом окончательно его добивает, потому что, разумеется, не может обойтись и без того, как он произносит «джордж буш»: «жжош буж! президент жжош буж! да он читать не умеет, этот ральф, он дебил, тормоз, и вообще воняет, и ему битый час нужен, чтобы на вопрос ответить!»

«у него хорошие манеры, и он старается, он не говорит, если его не спросят, сдержанный, лаконичный, говорит «спасибо» и «пожалуйста», кто еще сегодня так делает?»

«манеры, о да! можно подумать, он тебе самой не противен, этот милый ральф. но признать это, мадам-всем-фору-дам? что-о вы! всегда только на мораль давить будем, это то самое лживое, то самое левое, это все ваше, это у вас в семье, твой дедушка, ну и отец твой тоже в сдпг[25]…»