Погода массового поражения - Дитмар Дат

немного погодя уже лучше, я хватаю ртом воздух, грудь равномерно поднимается и опускается, отматываю три метра туалетной бумаги, вытираю глаза, в дверь стучат, мой голос звучит как у тяжелораненой, когда я говорю: «да?»

«клавдия? ты в порядке?», ради бога, ангелика, как

отвратительно

от

заставляет меня взять себя в руки, я натягиваю на себя шмотки, приподнимаюсь на носках, «минутку, ладно?», бросаю бумагу в сортир и смываю, затем открываю незапертую дверь, ангелика из соцслужбы для девушек смотрит на меня с неподдельной тревогой, я говорю со слабой улыбкой: «да уже ы-ы нормально уже всё. фильм мне кое-что… кое-что напомнил, личный момент».

«хочешь…»

«нет, мне не хочется говорить об этом», когда она кладет мне руку на плечо, я ору. она отстает, я слышу, как остальные разговаривают, робко смеются, к нам подходит хозяин: «хочешь домой?»

«да нет», мне даже притворяться не надо, я и правда опять в форме, отчаяние уходит так же быстро, как приходит, в то время как йоханнес герман и его подружка обмениваются непонятными взглядами, «хочу фильм досмотреть».

я возвращаюсь, никто ничего не спрашивает, даже штефани, слава богу, не лезет, когда ангелика и йоханнес снова садятся — теперь уже не прижавшись друг к другу, как прежде, — фильм продолжается, и естественно, его сцапали, псевдоиисуса, но к концу странным образом трепещет на экране чувство облегчения и надежды, потому что кэти говорит ребенку, который пришел увидеть спасителя, но опоздал, что он обязательно вернется, и я думаю, возможно, даже будет

никто не хочет ничего говорить, но я чувствую — или воображаю, — что фильм всех торкнул, немного погодя мы болтаем о школе, будущем, планах — доро опять жутко достает с этим ее «обязательно заведу детей», ян-2 от этого, очевидно, тоже не в большом восторге, но он у нее под каблуком, даже не вякнет, в полпервого довольно поддатый ральф, штефани и я сваливаем самыми последними.

«суперский фильм», говорит штефани. ральф умудряется, такой уж он у нас крепкий парень, самостоятельно выбраться из машины и дойти до дома, я отвожу штефани и без перерыва трещу о выходных, о следующей вечеринке, экзаменах, обо всем, что придет в голову, вдоль и поперек, только б не допустить мыслей и серьезного разговора, она целует меня в щеку, выходя из машины, она это редко делает, как-то очень трогательно, что она, с одной стороны, соблюдает дистанцию и не донимает, но с другой стороны, хочет показать, что она всегда рядом и любит меня так же, как я ее.

я не еду домой, но возвращаюсь назад, еще горит свет, говорят ли они обо мне, он и ангелика? ссорятся ли они?

«значит, простой бандеролью, без объявленной ценности». подонок делает все возможное — старушка стоит совершенно беспомощно у окошка в макпейпере[31], положила свою посылочку, которую, вероятно, сама и запеленала преисполненными любви, подагрическими руками, и хочет ее отправить, и тут наталкивается на эту вот стрижку ежиком с «объявленной ценностью», бедняжка такое, естественно, впервые в жизни слышит и вся бледнеет лицом, подразумевается типа: так посылка никогда не дойдет, ее могут просто забыть, и отвечать за это никто не будет, короче, она спрашивает, чего же будет стоить ее четырехевровая бандероль, если объявить ценность, а этот тип плюет ей на седую голову: «семь евро», как пить дать, ему кажется это уж слишком — возиться с людьми, которые сами не знают, чего страдают, сначала обычной бандеролью без объявленной ценности, потом вдруг с объявленной ценностью, да чего ж там ценного-то в кульке, бабуля, она робко отваживается на возражение и пытается изобразить совершеннолетнюю гражданку, коей, судя по всему, и является, в отношении там избирательного права и всего такого: «в чем же разница?»

с еще большим раздражением всемогущий снисходит до ответа: «ну, если вы отправите это просто, без объявленной ценности, то у вас не будет квитанции, и посылка уйдет с концами», да ты, видно, и сам вот-вот обкончаешься, дружок, если будешь и дальше так тупо издеваться, старушкина собачка вызывает жалость — дрожащий мышь из бумаги и шерсти уже запуганно дергается на поводочке. женщина все исправляет: она раскошеливается на семь евро, и кусок дерьма за окошком вновь сама дружелюбность и желает «хорошего дня», могу только искренне надеяться, что они этой хрени учатся на мучительных, им самим ненавистных курсах, всем этим коммуникативным техникам «купи, или тебе крышка», потому что если при той кошмарной зарплате, которая ему тут причитается, он сам додумался до такой подлости, тогда весь рабочий сервис-класс

III

меня будто и нет на самом деле, а класс кажется таким маленьким, что я спрашиваю себя, как здесь вообще умещаются шестнадцать школьников, которые на моем почти подошедшем к концу последнем году обучения практически каждый день

«простейшая, про, простейший про, процесс», слышу я, как дрожат мои связки, как бормочет мой рот, как мой разум борется с полным отсутствием интереса, в то время как месмер таращится на мои руки, а первый ассистент, по фамилии гнадль, возюкает карандашом по бумаге, вдобавок к чему вторая ассистентка, фамилию которой я не разобрала, сидит с закрытыми глазами, «это когда w остается неизменным, а частица из i перескакивает в i+k», рука изображает прыжок, вторая неоновая лампа (если считать справа от двери) укоризненно мигает, и чертовски холодно в помещении, «и вместе с тем другая частица перескакивает из j в j+k и тогда… пер… у первой изменяется вероя… вероятность состояния, здесь проходит…», я записываю и говорю дальше, даю ответы на вопросы, постепенно все налаживается, месмер становится довольней, вот и зубы его уже видно, он их скалит, вроде как подбадривает, хочет меня продвинуть, первоклассной оценкой, даже когда нож мне к горлу приставляет: «клавдия, я вот только не понял — а что с общей вероятностью?», протянул мне, добрая душа, руку помощи, да-да, конечно, совсем забыла сказать, что она не меняется, с гнадлем и госпожой как-ее-там такие подстраховки прокатывают, они сами почти ничего не спрашивают, один раз только гнадль не может прочитать, что я там — намеренно — неразборчиво нацарапала, потому что я вдруг совершенно не уверена, «s» там должна быть или «t», иногда в таких задачках мне помогает мой пузатый девчачий почерк, и вот я должна решить и решаю правильно.

гнадль и месмер даже руку мне потом жмут, все встают, я смотрю мимо них на двор, где большое дерево стоит с похмелья все черное, страдая от одиночества, дерево, брат мой, я так тебя понимаю.

сразу после этого несусь к испанцу, где штефани уже сидит на ступеньках, с сигаретами и двумя колами, даже покупать ничего не надо — испанец злобно косится в нашу сторону, что это мы там бездельничаем перед его магазином, вместо того чтобы

«и как, нормально прошло?»

«эге»

я так рада, что еще не виделась с ним сегодня, его урок только завтра, но завтра я, естественно, больна — эпидемия начнется через полчаса, на французском, я официально вежливо отпрошусь у биссона и больше не вернусь в эту тюрягу до конца недели, единственное, что меня еще волнует в делах школьных, так это проблема с нашей газетой, которую, по счастью, уверенно держит в своих руках беттина. ей бы заглянуть ко мне завтра на кофеек да обсудить текстики, которые я ей дала.

«не погода, а декадетство какое-то».

робко так моросит, почти что невидимо, влажный

туман, над которым наверху подумали недостаточно

основательно.

«да, раньше такого не было, да и снег в это время года, когда зимой один только ветер, а весной сплошная парилка. через полтора месяца должно бы лето начаться, а снег идет».

«декадетство», повторяет штефани, может она надеется, что я рассмеюсь, вместо этого я говорю: «ты мне, конечно, не поверишь, но, может, я кое-что разузнаю о погоде, на аляске, эта штука ведь наверняка влияет на все это, управление климатом…»

«ты мне скажи, твой дедушка, чего, собственно, твой отец его так ненавидит? из-за одних только денег или как? потому что он ему ничего не дает и твоей маме приходится вести здесь изо, а твой папа постоянно пишет эти рецензии на диски, вместо того чтобы…»

«не знаю», говорю я и встаю, слишком сыро становится на этой лестнице; штефани идет со мной к велосипедам, «ненависть — не совсем то слово. Константина у нас, э-э, не особо любят, но он и сам никогда… он редко заходит, ему… и у себя хорошо.»

«но ведь что-то он там учудил, с твоей бабушкой?» «гм… он, как там это? прогнал ее».

«в каком смысле», она прикуривает вторую сигарету от первой, затягивается, выпускает дым через нос, «бросил в лесу, в полнолуние за дубом?»

«ну я… это было, как раз когда я пошла в школу, кажется, и тогда был… судебный процесс, типа против судей из гдр. потому что они… там речь шла о старых процессах, после войны, где засадили каких-то нацистов, не только военных преступников, но и, не знаю там, шпионов гестапо и тому подобных личностей[32], при этом выяснилось — ты же в курсе, что мои дед с бабкой изначально с востока? э-э в пятидесятых они оттуда уехали».