Казанова в Петербурге - Галина Грушина

невыносимо добропорядочен. Кавалер испытывал нужду в больших деньгах: он мечтал о дорогостоящей красавице Прот и вообще привык жить на широкую ногу. Деньги могла дать только игра. Зиновьев ввел его в несколько домов, где играли, из коих лучшим был дом некоего Баумбаха, гамбуржца на русской службе, где собирались в основном офицеры. Ставки были невелики, к тому же Баумбах плутовал, и кавалер несколько раз готов был схватить его за руку, но удержался, надеясь на крупную рыбу. Игроки считали его человеком со средствами, и он, разумеется, никого не разуверял. Несколько отличных перстней, табакерок, париков и кафтанов в любой стране, а особенно в России, где с таким почтением относятся к одежде, позволяли казаться состоятельным дворянином, даже если в кошельке пусто, а происхождение сомнительно. Одним словом, кавалер не был доволен тем, как шли его петербургские дела. Одеваясь на прогулку и размышляя, навестить ли вечером чулочницу, либо дом Баумбаха, либо г-жу Роколини, дабы полюбоваться г-жой Прот, в которую он мнил себя влюбленным, кавалер был приведен в гнев одним пустяковым обстоятельством, однако имевшим следствием приятное знакомство. Сев на диван, дабы лакей мог натянуть на его ноги сапоги, он почувствовал сквозь тонкие чулки жгучие укусы каких-то тварей. Преисполненный нешуточного негодования, он велел Гансу позвать хозяина.

Любезный, меня кусают, — без обиняков объявил он. Не может быть, — оскорбился тот. — Обработка сделана по науке, любая живность не выдержала бы.

— Сядьте на этот диван, — потребовал кавалер.

Герр Бауэр повиновался. Некоторое время он сидел неподвижно, однако, не выдержав, начал почесываться.

— Это кавалерия, — определил он.

— Какая еще кавалерия?

— Блохи. Против них средств нет.

— Черт побери! — заорал кавалер. — За что я плачу?

— По дому бегают кошки и собаки, слуги валяются на диванах, — развел руками хозяин. — Зато у нас нет тараканов, — гордо напомнил он.

— Приготовьте счет, я съезжаю, — холодно перебил кавалер.

— Уж не в «Золотого льва» ли? — встревожился герр Бауэр. — Так знайте: они своих тараканов нынче не вымораживали, там их полно.

— Что за страна! — в бессильном отчаянии воздел руки кверху кавалер.

— Будто в Италии нет насекомых, — ободрившись, заворчал хозяин. — У нас еще один итальянский сеньор проживает, и ничего, не жалуется.

Они стояли в дверях, а итальянский сеньор как раз спускался по лестнице. Это был небольшой старичок, одетый с артистической вольностью, но, впрочем, вполне приличный на вид.

— Как, сударь, вы не жалуетесь на укусы ужасных насекомых, коими кишит этот отель? — обратился к соотечественнику на родном языке кавалер. Старичок, приостановившись, задумался:

— Так это насекомые? Иногда я замечаю, будто что-то покалывает.

Он куда-то спешил и не стал вдаваться в дальнейшее обсуждение.

— Это придворный архитектор. Он строит для самой императрицы, — хвастливо сообщил герр Бауэр. — Страшный богач. Имеет собственный выезд и личных слуг. Вполне мог бы купить себе дом, но живет у меня, ибо считает «Золотой якорь» лучшей гостиницей в Петербурге.

Кавалер навострил уши. Архитектор императрицы… Это знакомство могло пригодиться. Шагая по скрипучему снегу, коим были щедро усыпаны невские берега, он размышлял, что не худо бы поближе сойтись с соседом по гостинице. Он уже понял, что от Зиновьева ждать ничего не приходилось, кроме вечного попрошайничества; сам любитель пускать пыль в глаза, он быстро угадал собрата. По слухам, Орлов и на порог не пускал своего родственника. Все приятели Зиновьева оказывались вроде Баумбаха либо Брауна. Впрочем, и они были небесполезны: у Баумбаха кавалер чуть не каждый день играл, а Брауну сплавил надоедливую чулочницу-попрошайку.

Он шел смотреть на странный местный обычай. Ему рассказали, что в русское Крещенье принято освящать воды; нынче на Неве, после богослужения, священники проделают это и, к тому же, станут крестить младенцев. Полный любопытства, он стремил шаги туда, где возле проруби на Неве уже толпился народ. Морозило крепко: изо ртов валил пар; везде торчали синие и красные носы.

Церемония водосвятия показалась иностранному наблюдателю весьма экзотичной; ежегодное обручение венецианского дожа с морем он воспринимал как нечто обычное. Блистающие золотыми ризами, бородатые священники райскими птицами красовались на фоне белого снега и темной толпы. Кавалер держался поодаль: даже здесь, на морозе, его нежный нос чувствовал простонародное благоуханье.

Особенно удивило его крещение новорожденных, их жалкие, обнаженные тельца, безжалостно раскутываемые из пеленок. Вместо того чтобы кропить младенцам головки, священник, держа за ножку, окунал их в прорубь и мокрых, посиневших, захлебнувшихся, отдавал восприемникам. Случилось так, что одного он не удержал, и младенец ушел под лед. Потрясенный народ счел утопление дитяти знамением. Священник что-то объяснял толпе. Как перевел кавалеру стоявший рядом господин в мундире: «Свыше указание: несите следующего».

После утопления крещение в проруби продолжалось как ни в чем не бывало. К изумлению кавалера, родители (или восприемники?) злосчастного ребенка стояли с глупо сияющими лицами.

— Они радуются, что их дитя будет в раю, — объяснил по-французски любезный господин, — ибо верят: кто покидает жизнь, принимая святое крещение, идет прямо в рай. Нравы нашего простонародья еще очень грубы, а верования примитивны.

Подавленный увиденным, кавалер поспешил домой. Мороз все усиливался, в воздухе висел белесый туман, солнца нигде не было видно.

Что за страна, что за народ! — ахал он.

Какой-то встречный московит внезапно бросился к нему и схватив с перил горсть снега, залепил в ухо кавалеру. Толкнув нахала, венецианец схватил его за грудки и принялся с яростью трясти. Он был мощен и силен, так что у московита голова моталась, зубы лязгали и слетела шапка.

Замерзший и злой, он ворвался в спасительное тепло «Золотого якоря». В гостинице ему объяснили непонятную выходку прохожего: ухо у него совсем побелело, и сердобольный встречный, вовсе не намереваясь оскорбить иностранца, хотел помочь беде, ибо кто не знает, что отмороженное ухо надо тереть снегом.

— Ну и нравы! — возмущался кавалер. — Тереть снегом вместо того, чтобы согреть замерзшее место! Что в головах у этого народа?

АРХИТЕКТОР ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА

К соседу-архитектору кавалер не замедлил явиться с визитом и застал врасплох, по-домашнему одетым, без парика, что давало возможность любоваться его обширной лысиной.

— Антонио Ринальди, неаполитанец, — назвался тот в ответ на вежливое представление гостя.

Соотечественник кавалера, он не имел в лице ничего южного, экзотического; приклей ему бороду, надень парик со стрижкой под горшок, облачи в тулуп, он сошел бы за московита. Не совсем старик, лет под шестьдесят, он выглядел гораздо старше: щеки были изрезаны глубокими складками, курчавые волосы сползли с темени далеко за уши, отчего его невысокий лоб казался больше. Выражение невзрачного лица было усталое, но глаза быстрые и живые.

— В Италии, помнится, я встречал графа