Казанова в Петербурге - Галина Грушина

некоего сановника. Его любвеобильное, легко воспламенявшееся сердце было свободно, ибо не чулочница могла его надолго удержать. Но обладание Прот должно было стоить немалых денег, а он ими не располагал, и эта мысль отрезвила его.

КРАСНЫЙ КАБАК

Наконец Зиновьев повез иностранца в Красный Кабак. Причиной его промедления был неоплаченный карточный должок и то, что некий невежа пообещал непозволительным образом коснуться ладонью его щеки. Впрочем, кавалеру знать все это было необязательно.

— Васька, ты? — удивился первый же встреченный офицер.

— Я с иностранцем, — осадил его Зиновьев, — по поручению самого Григория Григорьевича.

Кавалер не владел местным наречием, иначе слова веселого спутника заставили бы его, возможно, задуматься.

Имя Орлова произвело немедленное действие: их тотчас оставили в покое. В одной комнате шла довольно крупная игра, но ставки были сделаны, и со стороны никого больше не принимали. Понаблюдав досадливо за игрой, да к тому же потеряв Зиновьева, который, позабыв Орлова, юркнул куда-то, избегая своего неприятеля, кавалер прошел в другую комнату и присел невдалеке от группы офицеров, оживленно беседовавших между собой, сгрудившись у стола и перемежая болтовню громким смехом. Карт тут не было. Они курили глиняные голландские трубки с кнастером и прихлебывали пиво, из чего кавалер заключил, что это не московиты: он уже знал, что любое сборище московитов не обходится без обильного потребления продуктов Бахусовых.

Разговор шел по-немецки; как понял кавалер, гусары отмечали встречу с сослуживцем, вернувшимся после нескольких лет отсутствия снова наниматься на русскую службу. Тема заинтересовала кавалера. Он проделал сотни миль по трескучему морозу не только из-за мечтаний о Екатерине; на первых порах не худо было бы получить какое-нибудь место, приносящее твердый доход, — например, стать офицером. Однажды он уже побывал военным; двадцать лет назад служил Венецианской республике в чине прапорщика. Как шел ему мундир! А какая игра шла на Корфу, где стоял его полк! Не продай он тогда патент, нынче дослужился бы до генерала. Что ж, время не упущено: он сейчас как раз в генеральской поре. И кавалер вежливо обратился к поблизости сидевшему гусару с вопросом, как нанимаются в офицеры. Тот несколько удивился, но, оглядев могучего, красивого мужчину, дал нужные разъяснения. Его пригласили к общему столу. Назвавшись, он счел долгом рассказать о себе. Бойкий говорун, привыкший блистать в обществе, он несколько злоупотребил вниманием гусар, однако слушали его достаточно внимательно. Ганноверец, разливавшийся до того соловьем, тоже притих, поглядывая на кавалера маленькими сонными глазками.

— Я выехал в самую глухую пору, в трескучий мороз, — рассказывал кавалер, — и путь от Риги до Петербурга проделал за 60 часов. Борода моего возницы замерзла сосульками, лошади покрылись инеем; дыхание, и то застывало в воздухе…

— Это что! — подал голос ганноверец. — А вот когда я ехал в Петербург, мороз был такой, что замерзли звуки.

Слушатели с веселым оживлением повернулись к нему.

— Как так? — изумился кавалер. — Неужели в России и такое возможно?

— Представьте, колокольчики звенели, возница всю дорогу дудел в рожок, и ничего не было слышно. А ночью на постоялом дворе внезапно рожок начал издавать громкую музыку. Мы вскочили, ничего не понимая. И лишь когда услышали ругань нашего кучера, догадались, что замерзшие звуки оттаяли.

Кавалер молчал, не в силах понять, шутит ли рассказчик или говорит правду. Ганноверец хлопал сонными глазками, лицо его дышало правдивостью. Желая снова привлечь к себе внимание, кавалер продолжал рассказ о собственных приключениях.

— Всю дорогу вокруг нас завывали волки, так что я не выпускал из рук пистолета. Иногда вдалеке мелькали их оскаленные морды…

Тут кавалер немного приукрасил пережитое и с неприязнью покосился на ганноверца. Тот, мужчина средних лет, холеный и упитанный, с младенчески простодушным лицом, невинно моргал глазками.

— Со мною было не такое, — изрек он, едва кавалер замолчал. — Однажды я ехал в одноконных санях из Гатчины в Петербург. Вдруг вижу, что меня настигает чудовищной величины волк…

И болтун поведал восхищенным слушателям, будто волк перепрыгнул через его голову, набросился на лошадь, вгрызся в нее и сам оказался в упряжке.

— Так я и въехал в город на волке, — невозмутимо заключил враль.

Гусары восторженно гоготали.

— Правильно ли я вас понял, сударь? — попросил уточнить кавалер, не совсем свободно владевший немецким. — Вы утверждаете, будто въехали в Петербург на волке, который съел вашу лошадь?

— Совершенно верно.

— Но, позвольте, как же это возможно?

— Сам удивляюсь. Вся Литейная часть видела это. Перед ним был лжец, и кавалер решил его изобличить:

— Тогда где же волчья шкура? Ганноверец ничуть не смутился:

— Ужасное чудовище вывалило меня в сугроб и умчалось по льду на правый берег Невы.

Над ним смеялись. Кавалер уже подумывал, не схватиться ли за шпагу и не продемонстрировать ли господам гусарам свой неотразимый удар справа, но, вспомнив о намерении сохранять в Петербурге доброе имя, отвернулся, полный негодования, бормоча строки Горация:

Дерзко рвется изведать все род людской

И грешит, став на запретный путь…

У гусар в ход пошли охотничьи истории, одна невероятнее другой. Кавалер молчал, насупившись. Зачем он в этом Кабаке? Играть офицеры не собирались, предпочитая развлекаться чудовищными небылицами вроде истории о том, как, попав где-то под Петербургом в болото, враль вытащил себя за волосы. Противный, пухлый ганноверец с пальцами-колбасками, которые, наверно, и шпагу-то держать не умели, торжествовал победу, а на пренебрежительное замечание кавалера об охотничьих побасенках дерзко ответил:

— Охота, как и воинские подвиги, более к лицу дворянину, чем затхлая латынь или кружевные манжеты.

Тут уж кавалер не выдержал и встал:

— Перед вами кавалер де Сенгальт. С кем имею честь?

— Барон фон Мюнхгаузен-ауф-Боденведдер, — вежливо привстав, поклонился тот.

Это была знатная фамилия, и не безродному венецианцу, найденному однажды в капусте веселой Коломбиной, тягаться бы с ее носителем, однако, давно считая себя дворянином, кавалер пошел напролом:

— Господин барон, ваши истории неправдоподобны.

Все молчали в ожидании. Барон сострадательно разглядывал кавалера.

— Как, сударь? Неужели вам никогда не приходилось вытаскивать себя из болота за волосы?

Кавалер задумался. Пожалуй, он делал это довольно часто. Наглец был прав! Хитрые маленькие глазки добродушно ждали ответа.

— Иногда приходилось, — серьезно кивнул венецианец.

— Стало быть, вы более не сомневаетесь в моей правдивости?

Крыть было нечем. Любезно раскланявшись, они отвернулись друг от друга.

КРЕЩЕНЬЕ

Помимо генерала Мелиссимо и княгини Дашковой у кавалера де Сенгальта не было рекомендательных писем ни в один богатый петербургский дом, где можно было обрести нужные знакомства. К сожалению, волнующая воображение княгиня была в отъезде, а генерал Мелиссимо к сановному кругу не принадлежал и к тому же был