Ария длиною в жизнь - Денис Александрович Королев

студентами. Гондольфи говорил, что нельзя петь «открытым звуком» надо всегда «прикрывать». Мой профессор добивался от нас именно этого. Тогда звук становился особенно красивым, собранным. Гуго Ионатанович очень следил и за высокой вокальной позицией, и говорил, что с высокой позицией должны петь все даже басы, а уж тенора и подавно. Забегая вперед, скажу, что когда я потом преподавал в консерватории, у меня был студент – бас. Как и все басы, он очень настороженно относился к педагогу-тенору. А с нижним регистром у него были большие проблемы. Максимум он с большим трудом мог опуститься до ля бемоль малой октавы. И вот я ему рассказал про высокую позицию. Он с недоверием слушал. Тогда я ему предложил, в виде эксперимента, медленно спеть три ноты: ми, ре, до, первой октавы. Просто траля-ля, но все время следить за высокой позицией. Я попросил его петь совершенно свободно и искусственно не доставать нижние ноты откуда-то из глубины. Как получится, так и получится. Ну, он спел три ноты. Потом еще на пол тона ниже – спел, потом еще, и еще и так дошли до ми бемоля малой октавы. Я уверен, что он мог бы еще спеть на пол тона ниже, но я уже не стал его насиловать. И вот я держу клавишу ми-бемоль и у нас с ним маленький диалог:

– Какая нота?

– Наверное, соль».

– Иди, посмотри, я держу эту клавишу.

Он обошел рояль, посмотрел и от удивления у него глаза расширились. О такой ноте он даже не мечтал. Вот, говорю, что значит высокая позиция.

Очень большое значение мой профессор предавал дикции. Это важно не только для того, чтобы слушатели понимали, о чем ты поешь. Хотя это тоже очень важно. Гуго Ионатанович говорил, что дикция – это фундамент пения. Она снимает часть нагрузки с голосовых связок. Потом, в процессе работы, я убедился в правильности его слов. Действительно, при активной дикции связки устают меньше. Большое внимание Гуго Ионатанович уделял фразировке и передаче смысла текста. Он говорил «Думай, о чем поешь, о смысле текста, а не просто издавай звуки». Певцов даже с очень красивым голосом, но поющих без смысла, через пять минут становится скучно слушать. Таких он называл «звучкодуями». Помню, у нас на курсе была такая певица с великолепным голосом, но с полным отсутствием понимания, о чем она поет. Действительно, ее красивое пение очень быстро надоедало. И еще, Гуго Ионатанович очень большое внимание уделял так называемому процессу впевания музыкального материала. Он говорил, что мало произведение выучить, его надо еще хорошо впеть. Именно тогда произведение становится на свое место и по звуковедению и по дыханию. Эта кухня должна быть доведена до автоматизма, чтобы во время пения уже не думать, как дышать и прочее, а думать о выразительности. Партию Ленского я впевал год. Гуго Ионатанович очень бережно относился к новым ученикам, не желая их сразу переделывать. Он говорил, что процесс обучения, а особенно исправления каких-то вокальных огрехов, это процесс эволюционный, и никогда не революционный. Нельзя, дергая дерево за макушку, заставить его тем самым расти быстрее.

Прекрасно знал Гуго Ионатанович не только камерный репертуар немецких и русских композиторов, но и сам пел в опере баритоновые партии Онегина, Фигаро, Дон Жуана и другие. Он был прекрасный человек, добрый, веселый, остроумный. Очень любил шутить и всегда сам заразительно смеялся. Профессор очень заботился о студентах, и не только из своих, но и из других классов тоже. В частности на моих глазах был пример: два студента не из класса Тица подрались. Декан факультета должен был исключить их обоих. Но у одного из них был очень хороший голос. И вот декан Тиц звонит в Ленинград декану вокального факультета Ленинградской консерватории, рассказывает ситуацию, и просит принять этого студента в консерваторию. Студента приняли. Таким образом, Гуго Ионатанович помог студенту, не сломал ему жизнь. А ведь мог подойти формально, исключить и все. А сколько раз Тиц добивался стипендии для студентов, которым она была не положена. Также случай с преподаванием Лемешева. Он же мог сказать нам: «Вот приедет Лемешев, тогда и будете с ним заниматься. А пока можете учить вокализы с концертмейстером». Но он все три месяца с нами занимался. Для меня Гуго Ионатанович стал вторым отцом. Нет, можно даже сказать, первым (прости меня, папа!). Всему, что я потом умел делать на вокальном поприще, да и в жизни тоже, я обязан моему профессору. Всем моим музыкальным, вокальным, да и жизненным представлениям я был также обязан только ему. Позднее во всех конкурсах половина побед, если не две трети, по праву принадлежали Гуго Ионатановичу. Он учил меня не только пению, но и жизни, и мировоззрению и правильному мышлению, а это очень важно для певца. Не знаю, смог бы я состояться, как личность и певец без влияния Гуго Ионатановича. До сих пор я ношу в сердце глубокую благодарность этому замечательному человеку.

Иногда в класс к Гуго Ионатановичу заходил его бывший студент, замечательный баритон, солист Музыкального театра им. Станиславского и Немировича-Данченко Лев Морозов, чтобы подстроить голос, избавить его от ненужных наслоений. Певец не может жить без корректировки голоса. Без этого голос куда-то уползает. Я сам, когда уже работал в театре, неоднократно приходил к Гуго Ионатановичу, чтобы подстроиться. Мы, студенты, смотрели на этого певца с благоговением, как же – профессионал! У него был прекрасный бархатный баритон. И взрывной темперамент. Он мог сразу же зажечь всех. Мы с восхищением слушали его. Позднее он уехал в Ленинград и стал солистом Ленинградского театра им. Кирова (ныне Мариининка) К сожалению, жизнь его была коротка. Учениками Гуго Ионатановича был и Миша Егоров (солист Мириининского театра), и Петя Глубокий (солист Большого театра), и Саша Сибирцев (солист Пермской оперы, Народный артист РФ), и Анатолий Соколовский (солист Якутской оперы), и Володя Высокинский, принятый в Большой, но потом, по семейным обстоятельствам, ушедший из него, и многие другие, успешно служившие потом в разных оперных театрах Советского Союза.

Но вернемся к подготовительному отделению. В то время в консерватории студент подготовительного отделения уже считался студентом консерватории. В частности, по этой причине я избежал службы в армии. В консерватории в то время была своя военная кафедра. Мне выдали студенческий билет. Тогда был такой порядок, если студент после второго курса подготовительного отделения мог показать какой-то необходимый уровень, его без экзаменов переводили на первый курс уже самой консерватории. Если же возникали сомнения, то предлагали поступать