Бандитская губерния - Евгений Сухов

— А в котором часу к вам постучал дворник?

— В четверть шестого или около того, — ответила Наталья.

— Вы оделись и пошли с Ефимкой в дом, так?

— Так. Черным ходом мы поднялись на кухню. Пахло дымом. Сильно. Дверь хозяйки, как обычно, была заперта, и мы стали стучаться…

— Что значит «дверь хозяйки, как обычно, была заперта»? — быстро спросил Воловцов.

— А она у нее всегда заперта. И днем, и ночью, — с некоторым укором пояснила Квасникова.

— Она чего-то опасалась? — поинтересовался Иван Федорович как бы между прочим.

Наталья задумалась и после некоторого молчания ответила:

— Не знаю. Кажется, она как-то говорила, что опасается воров.

— А что, у нее было чего красть? — задал Воловцов вопрос, заставивший Петухова поднять голову от бумаг.

— Не знаю, в комнате у хозяйки я никогда не была. Она ведь никого к себе не пускала…

— Ну, хорошо, — отметил что-то для себя Иван Федорович. — Вы с дворником постучали, никто вам не открывал, а в комнате у хозяйки что-то горело. Что вы далее предприняли?

— Я сказала Ефимке, чтобы он побег в участок, — сказала Наталья.

— И он тотчас побег?

— Да, он побег. И вернулся уже с городовым…

— Дальше что вы делали?

— Мы снова стали стучаться, — ответила Квасникова. — Хозяйка не открывала. А дым начал валить уже из всех щелей. И тогда городовой взял топор и взломал дверь.

— А она была заперта изнутри? — быстро спросил Иван Федорович.

— Да, на двери стоит аглицкий замок. Так он сам защелкивается, когда дверь закрывают… — пояснила Наталья.

— Вот как? — протянул Воловцов и оглянулся на околоточного надзирателя.

— Ага…

— А что вы увидели за дверью, когда ее взломал городовой?

— Сразу-то и не разглядишь. Прихожая была полна дыма, — сказала девица, и по ее телу пробежала дрожь.

— Так, продолжайте дальше, — попросил ее Воловцов.

— Городовой стал стучаться в покои хозяйки и кричать, чтобы она открыла. Но она не открывала… Тогда полицейский отошел и ударил в дверь плечом. Дверь открылась, и мы едва не задохнулись от дыма, что был в покоях хозяйки. Городовой взял стул и выбил им стекло. Дым стал быстро уходить, и мы увидели, что хозяйка лежит возле стола, и она… и ее лицо… — Квасникова закрыла лицо руками и заплакала. — Она добрая была, — глухо донеслось до Воловцова из-за ладоней. — Если я оплату за комнату задерживала, она хоть и ругалась, но не гнала. А сын ее приедет — и погонит. Куда я пойду-у-у… — Теперь она зарыдала уже в голос.

Воловцов перегнулся через стол и погладил ее по плечу:

— Успокойтесь, Наталья Григорьевна. Никто вас не погонит. — Он посмотрел на околоточного надзирателя: — Ведь верно, господин Петухов?

— Верно, — отозвался тот.

— Ну, вот видите, — мягко произнес Иван Федорович. — Господин Петухов, как представитель власти, не позволит, чтобы вас выселили из дома невесть куда. Лишние бродяги и люди без определенного места жительства полиции тоже без надобности…

— Спаси вас Бог. — Наталья убрала ладони от лица и благодарно посмотрела на Воловцова. — И вас спаси Бог, — обернулась она к Петухову.

— Ну, вот и все. Вы свободны, — сказал Иван Федорович.

Когда Наталья вышла, Петухов, немного помолчав, произнес с явной долей уважения:

— Умеете вы допросы чинить, господин судебный следователь. Прямо мастерски…

— И вы будете уметь. Коли захотите… Теперь давайте допросим городового Еременко, а потом поговорим с врачом. Как его зовут, подскажите, будьте любезны?

— Андрей Игоревич Живаго, — ответил Петухов.

— Благодарю вас, — кивнул Воловцов. — Так вот, после снятия показаний с городового Еременко поговорим с доктором Живаго. И на сегодня хватит, как вы думаете?

— Согласен с вами, — ответил околоточный надзиратель и крикнул: — Еременко! Заходи!

Городовой Еременко верою и правдою служил на поприще правопорядка и благочиния вот уже шестнадцать лет без малого. Имел достойную награду — серебряную медаль с профилем государя императора Николая Александровича с одной стороны и надписью «За беспорочную службу в полиции» с другой. Его пост находился в самом южном конце Ямской слободы, за коей лежали луга и выгоны, принадлежащие крестьянским обществам и прочим частным лицам.

Допрос Еременко также проводил Воловцов. Дойдя до места, когда его позвал в дом Кокошиной дворник Ефимка, Иван Федорович поинтересовался:

— А вы его спросили, в чем дело?

— Спросил, — ответил Еременко.

— И что сказал дворник?

— Он сказал, что из покоев его хозяйки сочится дым.

— И вы поспешили к дому Кокошиной…

— Так точно.

— Что вы увидели, поднявшись на второй этаж?

— Жиличку Кокошиной поденщицу Наталью Квасникову, — ответил полицейский. — Она сидела и поджидала нас.

— Что потом? — задал новый вопрос Воловцов.

— Потом мы втроем подошли к двери квартиры Кокошиной и стали стучаться. Но никто нам не открывал, а дым все шел и шел…

— И тогда вы приняли решение выломать входную дверь, так? — посмотрел на Еременко Иван Федорович.

— Так точно, — снова по-военному ответил Еременко. — Вдруг Кокошина была еще жива и ей требовалась помощь? — Он немного помолчал, потом вопросительно посмотрел на Воловцова: — А что, надо было дожидаться околоточного надзирателя господина Петухова, а затем уж ломать дверь?

— Нет, вы все правильно сделали, — успокоил его Воловцов. — Рассказывайте, что было дальше.

— Дальше мы вошли в прихожую. В ней было полно дыма, — продолжил дачу показаний Еременко. — Стали стучаться в покои хозяйки — снова молчок. Я подумал, что, коли выломали входную дверь, надо ломать и эту. И выдавил дверь в покои Кокошиной, сорвав накидной крюк…

— Значит, дверь была заперта на крюк?

— На крюк, — ответил городовой. — Я надавил, и он отвалился. Вернее, отвалилась запорная петля. Ну, мы вошли, значит. Дымина стоял — ничего не видать. И дышать было совсем невмочь. Тогда я взял стул и выбил окно…

— Что потом? — спросил Иван Федорович.

— А потом мы увидели Кокошину. Она лежала на полу вся обгорелая и никаких признаков жизни не подавала, — с печалью в голосе ответил городовой Еременко. — Я ничего не велел трогать и послал дворника в околоточный участок…

— Погодите, — перебил его Воловцов. — Наталья Квасникова ведь уже посылала Ефимку в участок.

— Значит, он побежал не в участок на Ямскую площадь, а совсем в обратную сторону, и прибег ко мне, — ответил городовой. — Но вы же видели его, господин судебный следователь. Он же это… — Еременко опять произвел уже знакомый Воловцову неопределенный жест рукой. — Чего с него такого возьмешь?

— Да, верно, растерялся наш Ефимка, — заключил Воловцов. Он оглянулся на Петухова, все ли он успел записать, и тот кивнул Ивану Федоровичу головой: мол, записывать успеваю, продолжайте. Но допрос, собственно, был уже закончен. Ради общей картины Воловцов задал городовому еще вопрос:

— А вы лично знали Марью Степановну Кокошину?

— Знал, — кивнул Еременко. — Всех домовладельцев, сдающих квартиры и комнаты внаем, нам положено знать.

— А дворника, что служил прежде, знали? — спросил Иван Федорович.

— Степана-то? — Городовой как-то странно посмотрел на следователя. — Знал, конечно. Это тоже входит в наши обязанности — знать дворников. Через них можно сведения о сомнительных постояльцах добыть, и вообще, дворники для полиции люди оченно полезные…

— Знаю, знаю, — усмехнулся Воловцов. — Дворники — первейшие помощники полиции…

— Точно так, господин судебный следователь… — с большой готовностью подтвердил городовой и продолжил: — Ну, так вот, как запропал он, Степан-то, Марья Степановна Ефимку в дворники и взяла. Потому как на ней постояльцы и прочее хозяйство, а стало быть, двор и прилегающую к дому территорию надлежит содержать в чистоте и полном порядке. Чего без дворников никак не можно.

— Ясно, — сказал Воловцов и улыбнулся. — Благодарю вас за столь обстоятельный рассказ. И не смею вас больше задерживать. Да, позовите к нам доктора Живаго, если он уже осмотрел труп…

Городовой доктор Андрей Игоревич Живаго оказался плотным лысоватым мужчиной, необычайно подвижным и резвым для своей солидной комплекции. Есть такая порода толстяков, которые, несмотря на полноту и одышку, везде бывают, всюду поспевают, обо всем ведают, и все их знают.

Доктор Живаго был как раз из таковых, его знали. И не только потому, что в бытность практикующим врачом он срывался из дома в ночь-полночь к больному, который жил на другом конце города, оказывал ему всяческую помощь, а ежели семья больного была бедна, еще и не брал за визит денег. Его пускали даже в мусульманские дома на женскую половину, и он осматривал женщин беспрепятственно, поскольку доверием и авторитетом пользовался безграничным.