Солдаты вышли из окопов… - Кирилл Левин

— Первый взвод, в ружье! Взводный и отделенные, за патронами!

Солдат построили. Роздали каждому по тридцати боевых патронов.

Васильев вышел перед взводом.

— Ребята! — сказал он. — По приказанию командира полка ваш отряд, под командованием штабс-капитана Блинникова, направляется в город для поддержания порядка. Там злонамеренные элементы осмеливаются бунтовать, выступать против закона. Ведите себя, как подобает русским солдатам.

Карцев шел в полном смятении, тяжелым, мерным шагом, с винтовкой на плече, с подсумком, набитым патронами. В ужасе думал: «Куда иду? Усмирять рабочих? Стрелять в них?.. Нет, нет! Не может этого быть!» Встретился глазами с Петровым. Тот в упор посмотрел на него. Сколько бешенства и муки было в его взгляде!

Блинников, покачиваясь всей своей рыхлой фигурой, шел во главе отряда. Рядом с ним бодро маршировал подпоручик Руткевич. Прохожие смотрели на солдат, не понимая, куда и зачем их ведут. И только вблизи фабрики какая-то молодая женщина в нагольном полушубке вдруг всплеснула руками и побежала вперед: она поняла.

Блинников, остановив отряд, пошел к фабричным воротам. Огромный двор казался черным от забивших его людей. Кто-то произносил речь. К Блинникову поспешил полицейский пристав. Они посовещались. Потом пристав направился во двор. Оттуда донесся его густой бас:

— Пока что добром вас просим: разойдитесь, не нарушайте законного порядка! Не подчинитесь — пеняйте на себя! Даю десять минут и предупреждаю…

Последних его слов нельзя было разобрать: они потонули в гуле и криках рабочих.

Пристав возвратился к Блинникову, вынул часы. Руткевич взялся за рукоятку шашки.

— Спокойствие, подпоручик, — остановил его Блинников. — Без моего приказа… прошу вас…

…Они развернулись фронтом, двинулись вперед, вошли во двор Карцев видел тысячи напряженных глаз, следящих за каждым движением солдат. Решительно шепнул Самохину:

— Если прикажут стрелять — не смей!

— Без тебя знаю!.. Отстань…

Послышался пронзительный голос Руткевича:

— На ру-ку!

Он поднял обнаженный клинок.

Карцев исполнил приказ последним и уже в тот момент, когда перед ним возникло оскаленное лицо Руткевича.

— Равнение на середину, шагом марш!

…Идут ли они или стоят на месте? Кто-то тяжело, со свистом, дышал. Кто-то прижался к Карцеву плечом. Кто-то тихо застонал. Мертвые руки держали винтовку штыком вперед. Мертвые ноги несли вперед тело. В голове нестерпимо гудело. Карцев невольно, на какие-то секунды закрыл глаза. В нем росло странное, нечеловеческое напряжение, готовое прорваться каждый миг.

Столкновения не произошло. Рабочие отступили: сопротивление было бы напрасным. Двор опустел. Опустела и улица возле фабрики. Городовые вывели группу арестованных.

Руткевич смеялся.

Блинников равнодушно молчал…

Отряд вернулся в казармы. Солдаты не разговаривали друг с другом. Отвращение к самому себе мучило Карцева. Вечером он лежал на койке, повернувшись лицом к стене. Хотелось стонать, убежать, спрятаться от самого себя.

До него донеслись голоса. Он прислушался. Щеголь Загибин говорил:

— Прямо скажу — трусливые они, сволочи! Увидели нас и давай тикать, от страха дрожат… Гнусь, а нелюди, ей-ей, гнусь… Жалко, не пришлось выстрелить..

Карцев поднялся, медленно подошел к Загибину и ударил его кулаком в челюсть.

Он стоял под ружьем в полной походной выкладке — со скаткой, патронташем, двумя подсумками, с саперной лопаткой в чехле, подвешенной к поясу, и с вещевым мешком, наполненным кирпичами, стоял против входной двери, под надписью, сделанной на стене черной краской: «Нет почетнее звания солдата — все уважают и ценят его».

Винтовка застыла на плече, ноги были сдвинуты, носки развернуты на ширину приклада: попробуй шевельнись — и получишь лишний час.

Завтра десятая рота должна идти в караул, а он, Карцев, пойдет отсиживать двое суток ареста. Это даже хорошо, лишь бы уйти, куда угодно уйти из роты!

Раздалась команда «смирно». Пришел Бредов. Он три дня не являлся на занятия, сказавшись больным. Дежурный по роте отрапортовал ему, а потом сделал шаг в сторону, и Бредов заметил Карцева.

— В чем провинился? — спросил он.

— Ударил рядового Загибина, ваше благородие!

— За что?

— За то, что он подлец!

— Кто тебя поставил?

— Фельдфебель, ваше благородие!

Бредов скомандовал Карцеву — «взять к ноге».

— Передай фельдфебелю, что я приказал отставить.

Вернувшись в казарму, Карцев увидел возле своей койки Петрова. Тот посмотрел на него виновато и грустно.

— Плохо! — сказал Петров. — Чувствую себя мерзко, словно совершил преступление… Давай, брат, закурим.

К Карцеву подходили солдаты, дружески заговаривали.

Писарь Шпунт, встретившись, шепнул:

— Держись аккуратнее. Под тебя копают.

Карцев и сам это знал; уже был у него разговор с Мазуриным, который тоже посоветовал быть сдержаннее. Ну как тут стерпишь, когда фельдфебель и взводный только и знают, что придираются. Однажды пришел Мазурин и сел возле него, Машков начальственно окликнул:

— Карцев, сюда!

И когда Карцев подошел, он сказал с кривой усмешкой:

— Не по уставу являешься. Явись по полной форме.

Карцев исполнил приказание. Машков осмотрел его с ног до головы и рявкнул:

— Не аккуратно ходишь! Заправь как положено гимнастерку!.. Вот так… Наряд за неисправность возьмешь не в очередь.

— Слушаю, — спокойно ответил Карцев.

У Машкова перекосилось лицо.

— Отвечай, что такое есть внутренний враг?.. Да как ты, сволочь, стоишь перед начальством? Подтянуться! Живот убрать! Носки развернуть! То-то ж… Ну, отвечай.

Было ясно, что Машков издевается, хочет вызвать на дерзость. Карцев чуть было не вспылил. Но увидел твердый, успокаивающий взгляд Мазурина и ответил ясно, четко:

— Внутренними врагами называются люди, живущие в России и оказывающие неповиновение царю и законным властям.

— Вызубрил, черт!.. А какие самые святые слова для русского солдата?

— Вера, царь и отечество, господин взводный!

— Хитер, как муха, все знает… А ну-ка скажи шестую заповедь.

— Не убий, господин взводный!

— А если начальство прикажет убить?

— Убьем, господин взводный!

Ярость душила Машкова. Невыносимо хотелось ударить солдата, но он не решался.

— П-шел! — прохрипел он. — Скройся! В другой раз доберусь до тебя.

Карцев вместе с Мазуриным и Петровым примостились в углу за шкафом. Как-то стало легче после нападения Машкова, спокойнее на душе, словно после выигранного боя. Петров рассказал Мазурину, как усмиряли рабочих. Мазурин слушал внимательно. Достал бумагу, свернул «собачью ножку», набил ее махоркой, закурил.

— На фабрике плохо говорят о нас, — печально сказал он. — А ведь были в нашем полку хорошие работники… настоящие.

— Где же они? — спросил Петров.

— Одни ушли в запас, другие — на каторге… Одного расстреляли. Подпольщиком был… Завязал связи с фабрикой, выступал на тайных рабочих сходках, носил в казармы литературу… Одним словом, выдала какая-то сволочь. На допросах его мучили. Но никого не выдал. Допрашивал Вернер… Судили при закрытых дверях… Вот и все.

Чья-то тень мелькнула у окна.

— Кто тут? — окликнул Карцев.

Вошел Черницкий.

— Вот они где! А я думал — пошли в гости к фельдфебелю, водку с ним пьете. Дай закурить, Мазурин!

Вспыхнула спичка. Минуту было тихо. Карцев придвинулся к Мазурину.

— Нет, так нельзя, — сказал он. — Соберемся, поговорим. Спокойно мне тут все равно не жить.

Широкая рука Мазурина легла на его плечо.

— Потолкуем в другой раз, — вставая, сказал он. — Еще будет время. А сейчас поздно. Пойду.

Утром офицеры пришли в казарму раньше обычного. Васильев, Бредов и Руткевич заперлись в канцелярии и вызвали Смирнова. Зауряд-прапорщик тяжелой рысью пробежал по коридору. Наружные двери были заперты, дежурному запретили кого-либо впускать или выпускать. Вскоре все вышли из канцелярии и приказали взводным построить роту.

Васильев недовольно теребил соломенные усики. Бредов был равнодушен. На лице Руткевича, как всегда, светилось выражение радостной готовности.

— Взводных унтер-офицеров ко мне! — распорядился Васильев. Он приказал развести взводы к койкам и открыть солдатские сундучки. Предстоял повальный обыск.

Васильев ходил насупившись, едва глядел на вынутые вещи. Бредов то и дело отворачивался. Руткевич искал запретное с упоением. Заставлял солдат вываливать вещи на койки и, натянув предварительно серые лайковые перчатки, с азартом перебирал разные тряпки, карточки, письма.

Нашли несколько книжек, хранившихся у солдат без разрешения ротного командира, неотправленные письма с жалобами на тяжелую жизнь.