Сердцедер - Борис Виан

— Да будет дождь! — заорал мужчина на скамье, а грозная толпа отозвалась настоящим громовым раскатом.

— Возвращайтесь на свои фермы! — рявкнул из динамиков голос кюре. — Возвращайтесь на свои фермы! Бог — это наслаждение бесполезным. А вы думаете только о необходимом. Для Него вы потеряны.

Мужчина, стоявший рядом, оттолкнул Жакмора, размахнулся и со всей силы метнул в сторону амвона увесистый булыжник. Ставни уже захлопнулись, голос священника продолжал вещать, но уже изнутри. С глухим стуком булыжник отрикошетил прямо в большое панно.

— Дождя не будет! Бог — не в пользу! Бог — не в помощь! Бог — это праздничный подарок, безвозмездный дар, платиновый слиток, художественный образ, сладкая карамелька. Бог — в придачу. Бог — добавка. Бог — прибавка. Бог — ни против, и ни за.

Град булыжников обрушился на крышку амвона.

— Дождя! Дождя! Дождя! — скандировала толпа.

И Жакмор, зачарованный страстностью этих людей, поймал себя на том, что его голос вливается в общий хор. Вокруг него топали ногами, и громкий стук крестьянских башмаков в церкви резонировал, как топот солдатских сапог по железному мосту. Толпа вытолкнула вперед нескольких человек, они принялись раскачивать четыре мощных столба, на которых держался амвон.

— Дождя не будет! — твердил за закрытыми ставнями кюре, впавший — насколько можно было судить по его голосу — в полный транс. — Пойдет дождь из крыл ангельских! Пойдет дождь из пуха изумрудного, из ваз алебастровых, из картин изумительных… но только не из воды! Богу наплевать на святокос, овес, пшеницу, рожь, ячмень, хмель, гречиху, клевер, люцерну, белую орпинию и шалфей…

Не успел восхищенный Жакмор отметить эрудицию выступающего, как четыре дубовые подпорки одновременно подломились, а у кюре, ударившегося при падении головой, вырвалось грязное ругательство, отчетливо разглашенное коварными динамиками.

— Ладно! Ладно! — крикнул он. — Пойдет ваш дождь! Уже пошел!

Вмиг толпа откатилась к распахнувшимся настежь церковным вратам. Небо внезапно покрылось тучами, и первые капли расползлись по ступеням, как раздавленные лягушки. Затем хлынул ливень, настоящий потоп, низвергшийся на крытую шифером крышу. Амвон кое-как водрузили на прежнее место, и кюре открыл ставни.

— Месса окончена, — сказал он просто.

Прихожане перекрестились, мужчины нахлобучили картузы, женщины встали, и все потянулись к выходу. Жакмор направился к ризнице; ему приходилось цепляться за деревянные скамьи, чтобы толпа не вынесла его на улицу. Продираясь вперед, психиатр столкнулся со столяром, которого он узнал по большому рту и свекольному носу. Столяр злорадно ухмыльнулся.

— Видал? Вот здесь в Бога верят. И кюре нам не помеха. Он, можно подумать, знает, для чего на свете Бог.

Он пожал плечами и добавил:

— Ну! Пускай! Кому от этого плохо? Одно развлечение. Здесь мессы любят. С кюре или без. Что бы там ни было, а мои ставни выдержали.

Он пошел к выходу. Жакмор не заметил, куда подевалась служанка, но решил ее не искать. Людской поток редел, и он смог протиснуться к двери в ризничную. Он открыл дверь и прошел во вторую комнату.

Кюре вальяжно кружил по ризнице, размякнув от потока комплиментов, который выплескивал на него ризничий — рыжеватый человечек, настолько неприметный, что Жакмор с трудом вспомнил о его присутствии во время предыдущего посещения церкви.

— Вы изволили быть грандиозны! — лепетал ризничий. — Вы изволили быть само совершенство! Какое мастерство! Ваша самая прекрасная роль!

— Ax! — вздохнул кюре, — Кажется, я разделал их в пух и прах.

На лбу у него красовалась здоровая шишка.

— Вы изволили быть сенсационны! — продолжал ризничий. — Какой подъем! Какое воодушевление! А какое понимание проблемы! Клянусь самим собой, я преклонялся, я преклоняюсь!

— Ну, будет, — сказал кюре. — Ты преувеличиваешь… Я действительно был неплох. Что, в самом деле?.. До такой степени?

— Позвольте мне, — вмешался Жакмор, — присоединиться к комплиментам господина ризничего.

— Ах! — задыхался от восторга ризничий. — Какой талант!.. Вы изволили быть… восхитительны!

— Послушайте, — сказал кюре, — вы мне льстите.

Он выпятил грудь и милостиво улыбнулся Жакмору.

— Присаживайтесь, пожалуйста.

Жакмор опустился на стул.

— Ах!.. — трепетал ризничий. — Когда вы им сказали: «Это храм, а не дождевальня!», я потерял сознание. Какой заряд! Какой талант, отче, какой талант! А «Бог не любит святокос»… Настоящее искусство!

— Так оно и есть! — согласился кюре. — Но не будем задерживать нашего гостя.

— Я уже приходил по поводу крещения, — напомнил психиатр.

— Припоминаю, припоминаю, — затараторил кюре. — Итак… Мы это быстро устроим. Подходите к четырем. Я отзвоню без двадцати четыре. Чтобы побыстрее. И не опаздывайте.

— Благодарю вас, господин кюре, — произнес Жакмор, поднимаясь. — Примите еще раз мои поздравления. Вы изволили быть… эпически эпохальны!

— Ох! — встрепенулся ризничий. — Эпически, вот это эпитет! Эпически. Ох, отче.

Радостный кюре подал руку и энергично пожал жакморовскую, протянутую в ответ.

— Жаль, что вы так скоро нас покидаете, — сказал кюре. — Я бы с удовольствием пригласил вас на обед… Но не смею занимать ваши драгоценные минуты…

— Я и в самом деле спешу, — подтвердил Жакмор. — В другой раз. Спасибо. И еще раз браво!

Он большими шагами вышел из ризницы, неф погрузился в сумрак и тишину. Дожць почти закончился. Выглянуло солнце. Теплый пар поднимался от земли.

XVIII

«Свою дозу я сегодня получу, — подумал Жакмор. — Два раза в церкви за один день… в ближайшие десять лет духу моего там не будет. Ну, может быть, в девять с половиной».

Он сидел в холле и ждал. Сиделка, Ангель и Клементина расхаживали наверху; шум их шагов скрадывался толщиной потолка и керамичностью плитки. Временами засранцы издавали истошный вопль, который, легко заглушая все остальные звуки, растекался по ушным раковинам Жакмора. Это Ноэль или Жоэль. Ситроэн никогда не кричал.

Белянка томилась в праздничном — по случаю крестин — платье из розовой тафты, окаймленном широкой лиловой тесьмой, черных туфлях и черной шляпе. Она боялась лишний раз пошевелиться. Страх покалывал кончики пальцев. Она уже успела разбить три вазы.

Ангель был одет как обычно. Клементина остановила свой выбор на черных брюках и подходящем к ним пиджаке. Засранцы красовались во всем блеске обшитых целлофаном конвертов.

Ангель спустился в гараж.

Клементина несла Ноэля и Жоэля, доверив Ситроэна служанке. Он поглядывал на мать. Брезгливо топорщилась капризная губенка, но он не плакал. Ситроэн никогда не плакал. Клементина бросала в его сторону насмешливые взгляды и делала вид, что целует Ноэля и Жоэля.

Машина подъехала к дому, и все вышли на крыльцо. Жакмор последним. Он нес кульки, сосульки, шкварки, монетки, предназначенные для фермерских детей и животных после церемонии.

Небо привычно хранило неизменную голубизну, сад сверкал пурпуром и златом.

Машина тронулась. Ангель повел ее медленно из-за детей.

При малейшем движении служанки громко шуршала тафта очень красивого платья. Хотя Жакмору больше нравилось другое, пикейное, которое так хорошо облегало. В этом же — ну просто деревенщина.

XIX

Тень сгущалась вокруг Жакмора. Сидя за письменным столом, он предавался размышлениям; вяло мечталось в темноте, и так не хотелось тащиться к выключателю. День выдался тяжелый, как, впрочем, и все предыдущие, и он пытался обрести душевный покой. В эту бурную лихорадочную неделю было не до психоанализов, но сейчас к уединившемуся, расслабившемуся психиатру возвращалось страшное и сильное ощущение пустоты, полного отсутствия страсти, временно замаскированное мельтешением заманчивых образов. Неприкрытый желаниями, Жакмор рассеянно ждал, когда служанка постучит в дверь.

В отведенной ему лакированной комнате было жарко, и приятно пахло деревом; близость моря смягчала знойное дыхание природы, воздух ласкал и нежил. Снаружи доносились птичьи крики, сдобренные звонким брюзжанием насекомых.

Кто-то заскребся под дверью. Жакмор открыл. Вошла служанка и, смутившись, застыла посреди комнаты. Жакмор улыбнулся, зажег свет и плотно закрыл дверь.

— Ну? Какие мы пугливые! — приступил он.

Психиатр сразу же обвинил себя в пошлости, но, поразмыслив и решив, что пошлое не опошляется, сам себя же и оправдал.

— Садись, — предложил он. — Сюда… На кровать.

— Как можно… — пролепетала она.

— Да ладно тебе, — сказал Жакмор. — Не робей. Располагайся и расслабляйся.

— Мне раздеться? — спросила она.

— Делай, что хочешь, — сказал Жакмор. — Если тебе хочется, раздевайся, если нет, то не надо. Веди себя естественно… Это единственное, о чем я тебя прошу.