Сердцедер - Борис Виан

— Ну как? — спросил кузнец. — Не жмет?

Мерин покачал головой — мол, в самую пору, — положил ее на плечо кузнецу. Тот погладил ему ноздри. После чего животное с достоинством удалилось. На земле остались клочки волос, как на полу в парикмахерской.

— Эй! — крикнул кузнец подмастерью. — Подмети-ка здесь!

— Слушаюсь, — ответил подмастерье.

Кузнец развернулся, но Жакмор удержал его за руку.

— Скажите…

— Чего? — спросил кузнец.

— Не могли бы вы зайти в дом на скале? Один из детей уже пошел.

— Вам срочно?

— Да.

— А сюда он прийти не может?

— Нет.

— Сейчас посмотрю, — сказал кузнец и ушел в кузницу.

Навстречу ему выскочил вооруженный старой метлой подмастерье, который принялся собирать шерсть в одну омерзительную кучу. В кузнице было темно, оранжевое огненное пятно слепило и перекидывало тень с предмета на предмет. Заглянув внутрь, Жакмор различил около огня наковальню и лежащую на железном верстаке расплывчатую, вроде бы человеческую фигуру, от которой свет дверного проема оторвал серый металлический отблеск.

Появился кузнец с записной книжкой в руках. Увидев заглядывающего внутрь Жакмора, он нахмурился.

— Сюда не заходить, — проворчал он. — Здесь кузница, а не ризница.

— Прошу прощения, — прошептал заинтригованный Жакмор.

— Я зайду завтра, — сказал кузнец. — Завтра утром в десять часов. Чтобы все было готово. У меня мало времени.

— Договорились, — кивнул Жакмор. — И спасибо вам.

Мужчина вернулся в кузницу. Подмастерье закончил сбор шерсти и поджег кучу. Чуть не потеряв сознание от чудовищной вони, Жакмор поспешил ретироваться.

На обратном пути он заметил лавку портнихи-галантерейщицы. В окне он увидел старую женщину, сидящую посреди освещенной комнаты. Она дошивала английской гладью бело-зеленое платье. Задумавшись, Жакмор остановился, затем снова пустился в путь. Не доходя до дома он вспомнил, что несколько дней тому назад Клементина надевала точно такое же платье. Полосатое бело-зеленое платье с воротником и манжетами английской глади. Но ведь Клементина никогда в деревне одежду не заказывала? Или заказывала?

VI

Жакмор проснулся. Всю ночь он безуспешно пытался разговорить служанку. И, как всегда, все закончилось случкой, и опять в этой странной позе на четвереньках, единственной, на которую она соглашалась. Жакмора начинала утомлять эта изнурительная немота, эти абстрактные ответы на конкретные вопросы, и только запах женской похоти, остающийся на его пальцах, мог утешить незадачливого экспериментатора. В ее отсутствие он негодовал, выдумывал наивные аргументы; в ее присутствии не знал, что и делать, — молчание было столь естественным, что нарушить его представлялось невозможным, а отупение — столь безыскусным, что борьба с ним казалась делом совершенно безнадежным. Он вновь понюхал свою ладонь, представил себя завоебателем, членотвердеющим по мере продвижения, — от таких мыслей плоть, прозябающая в тоскливой вялости, оживала.

Так и не помыв руки, он закончил свой туалет и направился к Ангелю. Ему очень не хватало собеседника.

Ангеля в комнате не было, что подтверждалось отсутствием реакции на три серии тройных постукиваний в дверь; идентичная процедура, предпринятая с целью проверки остальных помещений, позволила сделать вывод о выходе вон разыскиваемого лица.

В саду звенела пила. Вот он где.

Свернув на аллею, психиатр понюхал украдкой свои пальцы. Запах держался. Визг пилы приближался. У гаража он увидел Ангеля в синих хлопчатобумажных штанах, но без куртки; тот распиливал на козлах толстый брус.

Жакмор подошел поближе. Коряво расщепленный конец бруса упал на землю с глухим звуком. Под козлами росла внушительная куча желтых опилок, свежих и смолистых.

Ангель выпрямился и отложил пилу. Протянул руку психиатру.

— Видите, — сказал он. — Следую вашим советам.

— Лодка? — спросил Жакмор.

— Лодка.

— А вы знаете, как ее делать?

— Великих подвигов от нее не потребуется, — ответил Ангель. — Лишь бы держалась на плаву.

— Тогда сбейте плот, — посоветовал Жакмор. — Простой квадрат. И делать его легче.

— Да, но это не так красиво, — заметил Ангель.

— Ну, как акварель, — сказал Жакмор.

— Ну, как акварель.

Ангель снял пилу с козел и приподнял распиленный брус.

— А это для чего? — спросил Жакмор.

— Пока еще не знаю, — ответил Ангель. — Пока я только зачищаю неровные концы. Хочется работать начисто.

— Вы усложняете себе задачу…

— Это неважно. Все равно делать нечего.

— Забавно, — прошептал психиатр. — Вы не можете работать, не упорядочив рабочий материал.

— Могу, но не хочу.

— И давно это у вас?

Во взгляде Ангеля блеснула лукавинка.

— Это что же, форменный допрос?

— Да нет! — возразил Жакмор и поднес руку к лицу, делая вид, что хочет высморкаться и прочистить ноздрю.

— Профессиональный навык?

— Нет, — сказал Жакмор. — Если я не буду интересоваться другими, кем же интересоваться вообще?

— Собой, — сказал Ангель.

— Вы же знаете, что я пуст.

— А вы бы у самого себя спросили: почему?! Глядишь, этого, может быть, хватило бы, чтобы чуть-чуть наполниться.

— Это все пустое.

— По-прежнему некого психоанализировать?

— Некого…

— Попробуйте на животных. Теперь это в моде.

— А вы откуда знаете?

— Читал.

— Нельзя верить всему, что пишут, — назидательно изрек психиатр.

От большого пальца на правой руке исходил характерный запах.

— Может быть, все-таки попробуете? — продолжал Ангель.

— Я хочу вам сказать… — начал психиатр и внезапно замолчал.

— Что именно?

— Ничего, — произнес Жакмор. — Я не буду вам это говорить. Сам проверю.

— Предположение?

— Гипотеза.

— Ладно, в конце концов это ваше дело.

Ангель повернулся к гаражу. Через открытую дверь можно было различить капот машины, а справа, у стены, — штабеля связанных прогибающихся досок.

— Дерева у вас достаточно, — заметил Жакмор.

— Так ведь и лодка будет не маленькой, — отозвался Ангель.

Он пошел за очередной доской. Жакмор посмотрел на небо. Ни единого облачка.

— Я вас оставляю, — сказал он. — Схожу в деревню.

— Желаю удачи!

Вновь завизжала пила, визг затихал по мере того, как Жакмор удалялся от гаража. У решетки сада звук пропал вообще. Психиатр вышел на пыльную тропинку. Разговаривая с Ангелем, он вдруг подумал о жирном черном коте, сидевшим обычно на стене перед деревней. Единственный из немногих, кто его хоть как-то поддержал.

Эта стена была, вне всякого сомнения, излюбленным местом кота. Жакмор ускорил шаг, чтобы в этом убедиться. На ходу он поднес палец к носу и глубоко втянул воздух. Запах материализовывался; сначала оформилась крепкая спина служанки, затем и он сам, прикованный к ее круглой заднице, которая вздымалась от мощных коловращений. Образы подстегивали психовращевателя.

VII

Ветер ворошил солому без разбору; выдранную из подстилок, пролезающую под дверьми, порхающую над амбарными завалинками и скукожившуюся от старости в забытых на солнце мельничных жерновах. Ветер поднялся еще с утра. Он соскабливал с поверхности моря сахарную пену волн, облетал скалу, неистово звоня в колокольный вереск, кружил вокруг дома, выжимая свист из самых глухих закоулков, со скрипом срывая то там, то сям шаткие черепицы, раскатывал прошлогодние, филигранно забуревшие листья, чудом спасшиеся от торфяного засоса, выдувал из дорожных колдобин завесы серой пыли, сдирая шершавым языком сухую корку пожилых луж.

За околицей зарождался вихрь. Шальные ветки и травы завлекались в круговорот — зыбкий остроконечный конус. Какое-то время его капризную вершину водило из стороны в сторону, словно грифель карандаша, повторяющий все неровности бумаги, пока не бросило резким зигзагом к податливому пористому предмету, что чернел у подножия высокой серой стены. То был пустой, легкий фантик, неосязаемая и высохшая оболочка черного кота, лишенного своей кошачьей сути. Гонимый вихрем, тонкий, рвущийся на клочки, он закувыркался по дороге подобно газете, чьи помпезные развороты так нелепы на пустынном пляже. Сильно натянулись струны высоких стеблей — призрак кота оторвался от земли, неуклюже завис в воздухе и повалился на бок. Очередной порыв ветра отбросил его к изгороди, потом отлепил и вновь пустил в пляс — вальсирующим бескостным паяцем. Внезапно кошачий силуэт подкинуло над обочиной повернувшей дороги, понесло через пустошь, заметало среди остроигольной зелени нарождающихся колосьев, которые заряжали его электричеством при каждом соприкосновении, зашатало пьяной вороной с места на место, пустопорожнего той совершенной пустотой, что кукожит от старости солому в забытых на солнце мельничных жерновах.