Богуруслан, послевоенное детство - Валентина Михайловна Фонина

сокровенное, даже рассказывал такое, о чём бы и не надо говорить дочери. Вторую ночь ночевала у Валюшки Старостиной, дочери Пети Большого, третью — в Бугуруслане у Мити и в последний раз видела живой двоюродную сестру Катю, в больнице. Утром, 22-го августа, я ехала в Отрадный, чтобы навестить в больнице Галю. А она в это время умирала. Когда я приехала и вошла в квартиру, ещё пахло Галей. Ещё воздух был горячий от её тела. Галя лежала на снятой двери и остывала. На лице у неё было выражение такого гнева, раздражения, боли и стыда. Потом пришла врач и вылила из её живота ведро жидкости. У моей мамочки, и у Гали и у Петра Илларионовича была больная печень. У меня тоже что-то потягивает в правом боку. И тоже замечаю желтизну белков глаз. Но я живу уже 66 год. Сегодня 25 марта 2008 года. (прим. Автора не стало 15.09.09, рак желудка; родилась 12.05.42.) Я похожа на отца, но и от мамочки есть в моей внешности, особенно, когда подкрашу ресницы. У неё были черные ресницы. У меня подбородок и «брыли» под подбородком как у неё. Но я бесцветная, серая, как мышь. И характер не мамочкин. Она весёлая была, оптимистка, в руках у неё всё горело. А я вечно унылая, недовольная, в работе медлительная (стала сейчас), юмор тонко чувствую и понимаю, а сама остроумное слово сказать вовремя не умею. (прим. Валентина Михайловна к себе всегда очень строго относилась. Видимо это и отразилось в её внешности и аристократических манерах. Для окружающих же, она была светильником добра и олицетворением самых возвышенных человеческих чувств.)

СМЕРТЬ МАТЕРИ

Приступаю к самым скорбным страницам жизни. Мамочка наша слегла. Галю увезли в деревню к тёте Шуре. Незадолго до смерти, Галю привезли из деревни, попрощаться. Её положили к мамочке. Мамочка, грустно улыбаясь, предложила ей свою иссохшую грудь. Галя дотронулась до соска и отвернулась. Шапочка на ней была такая с двумя ушками над глазками. Хорошенькая.

Пролежала мамочка один месяц. У неё были страшные боли. Она стала жёлтая, очень похудела. В туалет вставала на ведро, потом зажигала длинную бумагу и водила факелом, чтобы нейтрализовать запах. Кушать стало нечего. Помню, был разговор, что Михаила Трофимовича нечем кормить. Спасала меня, конечно, моя дорогая крёстная. Она тюрей меня кормила. Мне 12 мая 1949 года исполнилось уже 7 лет, и я хорошо помню, как приходил навещать мамочку Илларион. Помню, что мне это не нравилось; и я как-то ревниво смотрела, как он присел у её изголовья, как они тихо говорили. Он положил рядом с кроватью французскую булочку и крупное румяное яблоко.

Был Илларион высоченного роста, всё лицо в оспинах. Илларион не женился больше и только пил и пил. Фамилия Ратановых в Бугуруслане распространенная.

За несколько дней до смерти мама подозвала меня к себе: «Валя, подойди ко мне. Ближе. Я скоро умру. Отец тебя будет бить».

У мамочки начались жестокие боли. По вечерам она кричала: «Убейте меня! Дайте нож — я зарежусь сама!» Тогда обезболивающих не кололи. Или, может, денег на них не было, я не знаю. Только страдала мамочка ужасно. Дня за два до смерти ей парализовало правую сторону. Мамочка лежала на спине, и правый глаз её не слушался. Умерла она, наверное, 23 мая, потому что хоронили 25-го.

Я сидела за столом и рисовала, за стеной жена дяди Лёши-электромонтёра укачивала ребёнка. Ребёнок уснул. Тихо-тихо стало. Было часов 14–15. Тихо уснула и наша родная мамочка. Навсегда. Чтобы уже никогда не проснуться…

Пришла крёстная Васёна: «Клава, Клава». И вдруг как закричит: «Умерла!» Я и сейчас без слёз не могу этого вспоминать. Тогда я тоже заплакала, а крёстная мне говорит: «Беги к тёте Лене, скажи, чтобы шла сюда». Я бросилась бежать и громко плакала всю дорогу. Какая-то женщина спросила: «Девочка, ты что плачешь?» — «Мама умерла».

Когда вернулась домой, мамочку уже обмыли женщины. В нашем подвале сделалась тишина, говорили шёпотом. Крёстная вынесла мне во двор ту французскую булочку и румяное яблоко Иллариона. Я села во дворе на что-то и тут же съела.

К нашему подвалу потянулся народ. Ночь перед похоронами отец один сидел у гроба. Все ушли. Крёстная взяла меня за руку и повела к себе домой. Было поздно. У Анисимовых все спали. Крёстная достала из печки чугунок с манной кашей и мы, стоя, ели ложками холодную кашу.

В день похорон во дворе стало больше и больше народу. Около входа в подвал мы с девчонками играли во что-то: толи в классики, то ли прыгали со скакалкой. Все обращали на меня внимание, жалели, а детвора спрашивала, дадут ли детям покушать на поминках. Я легкомысленно обещала, а потом оказалось, что никто про детей и не вспомнил. А пока что я сигала-играла, выходит Зина во двор (ей 17 лет): «Что прыгаешь, корова? У тебя мать умерла», — как ножом резанула.

Ближе к полудню позвали к гробу: «Прощайся с матерью» и велели поцеловать в венчик на лбу. А дальше гроб поставили на грузовую машину и меня посадили рядом с гробом. Заиграл духовой оркестр и сопровождал до могилы (Заказ сделал дядя Федя, а расплачивался отец, который сокрушался и от беды, и от нищеты.) На улицах люди останавливались и сочувствовали, качали головами. Около столовой машина остановилась. Вышли мамины сотрудницы и громко все плакали. Я сидела, как застывшая. Приехали на кладбище, поставили гроб на землю. И тут дядька с молотком сказал: «Прощайся, больше ты своей матери не увидишь». Я поцеловала свою мамочку в губы. И дядька вогнал в крышку огромные гвозди под мой громкий плач и плач родных Бедный Петька! Он как раз лежал в больнице с тифом. Когда гроб вынесли из дома, приехала санэпидемстанция и матрацы, одеяла и прочее загрузили в спецмашину и увезли на дезинфекцию Здесь и похороны и сироты остались, особенно Галя. А тут нависла угроза страшной болезни. Помню, ругали тех, кто безоговорочно распорядился вывезти вещи из дома. А ведь как правильно сделали. Безплатно. Прожарили наше барахло в камере и вернули. Зато никто больше не заболел. Вечером Петька убежал из больницы и попросил отца показать ему могилу. А на другой день Михаил Трофимович спрашивал у Петьки: не он ли раскапывал могилу? — Да. Бедный Петька! Его сердце разрывалось от горя. Он хотел разрыть могилу, попрощаться, но сил не хватило. Сколько же слёз он пролил!

Несчастные сироты. Все. И Петя Старостин, рос