Атомная бомба - Владимир Губарев

Почему это так? Во мне, человеке абстрактного склада! Красота?

Меня значительно менее трогает красота в природе, горы, море, но вот следы культуры, развалины вместе с природой, итальянский «культурный пейзаж» — это волнует всегда».

Вождь народов, конечно же, не догадывался о существовании дневника ученого. Ему и в голову не могло прийти, что у Вавилова хватает времени, чтобы фиксировать почти каждый прожитый день. Да и опасны такие записи: они могут стать главными документами для следователей. Кстати, в создании обвинительного заключения для брата — великого Николая Ивановича Вавилова — именно его записи помогли «обосновать» даже самые чудовищные обвинения. Стоило ему сказать несколько добрых слов о правителях той или иной страны, и уже это становилось основанием для обвинений в шпионаже. Наспех записанные дневниковые строки удачно «вписывались» в архитектуру обвинений.

С августа по декабрь 1940 года дневники Вавилова пронизаны трагедией:

«За эти дни столько перемен и самое страшное несчастье. У брата Николая 7-го на квартире был обыск. Сам он сейчас во Львове. Значит, грянет арест, значит, рушится большая нужная жизнь, его и близких! За что? Всю жизнь неустанная, бешеная работа для родной страны, для народа. Вся жизнь в работе, никаких других увлечений. Неужто это было не видно и не ясно всем? Да что же еще нужно и можно требовать от людей? Это жестокая ошибка и несправедливость. Тем более жестокая, что она хуже смерти. Конец научной работы, ошельмование, разрушение жизни близких. Все это грозит… Хорошо, что мать умерла до этого, и так жаль, что сам не успел умереть. Мучительно все это, невыносимо…

У науки, конечно, только практические цели, и в конце концов бессмысленен спор «об основах».

Руки опускаются. Город с его домами, памятниками, петербургскою красотой кажется гробом повапленным, а люди — мертвецами, еще не успевшими залезть в гробы…

Смотря в стекло на письменном столе, в своем отражении узнаю Николая. Словно привидение. Так это страшно.

В эти жуткие дни я отчетливо ощутил, что старею. До сих пор почти всегда казался себе самому почти мальчишкой.

Старею, чувствую полное ослабление творческих стимулов, беспомощность, бездарность и слабость.

Люди кажутся мало отличимыми от кузнечиков и автомобилей, война не ужаснее обвала и грозы. Сам для себя превращаюсь в предмет неодушевленный. При таких условиях жить — трудная задача.

Постепенно исчезает самолюбие и эгоизм. Безо всякого удивления, безошибочно угадываю и вижу эгоизм окружающих, желание меня «исполосовать», и к этому эгоизму отношусь совершенно снисходительно, как к биологической неизбежности.

Кончается год, который для меня был самым тяжелым до сих пор в жизни. Тяжелый по безысходности, по нелепой безжалостности и по отсутствию сопротивляемости у меня. Развивающийся с каждым месяцем «материалистический объективизм» спасает от отчаяния. На будущее начинаю смотреть так же просто, спокойно и хладнокровно, как «смотрит» камень на пыльной дороге или луна. Окаменение, окостенение — это результат года и самозащита».

Он был убежден, что следом за Николаем арестуют и его. В этом не сомневались и другие, с кем он сталкивался и работал. Но его не трогали. Более того, Сергей Иванович вновь был выдвинут кандидатом в депутаты верховного Совета РСФСР, и из Москвы приехал знаменитый фотокорреспондент, чтобы снять его для газеты.

Всем стало ясно, что «Хозяин» распорядился не трогать академика Сергея Вавилова, мол, не только «сын за отца не отвечает», но и брат за брата.

Кстати, из тюрем и лагерей начали возвращаться заключенные. Неужели правда начинает торжествовать?

«5 февраля 1941 г. Ленинград.

Вечер после депутатского приема. Слезы, квартиры, реабилитированные. А завтра — полгода несчастья Николая. Какая бессмыслица и безжалостность. Жизнь — сплошная сутолока около науки, о науке, только о ней одной, и вот — тюрьма».

Хлопоты за брата не прекращаются ни на день. Но голос его не слышат. Да и что он может сказать, если уже доказано, что академик Николай Иванович Вавилов — враг народа?! Как говорится, дело сделано, и приговор вынесен…

И тут все личное отошло на второй план, потому что началась война. Николай вавилов не был военным, а «генералы от генетики» не нужны были на полях сражений. Создавалось впечатление, что власть забыла о том, что великий ученый томится в ее тюремных застенках. И каждое напоминание о нем лишь вызывало раздражение.

Может показаться, что Сергей Иванович смирился с участью брата, но это было не так. Трагедия по-прежнему разъедала душу. Личная беда умножалась бедой всего народа.

Из дневников военных лет:

«Собираемся уезжать из города с институтом, бросать установившуюся жизнь. Страшно, грустно.

Ощущение закапывания живым в могилу. Разор, разборка института, отъезд в казанские леса неизвестно на что, бросание квартиры с книгами… В молодости это показалось бы невероятной авантюрой. Сейчас это почти самопогребение.

В пути исполнилась годовщина исчезновения Николая. О войне ничего толком не знаем. Завтра собираюсь в Йошкар-Олу. До чего еще убога Россия!

На фронте, по-видимому, положение тяжелое. О Николае сведений никаких, и еще становится мрачнее и страшнее, и «одно в целом свете верно то, что сердцу сердце говорит в немом привете». Помимо Олюшки — ничего больше не осталось. Готов рухнуть в любую бездну.

Тяжело невыносимо. Во сне видел Николая, исхудавшего, с рубцами запекшейся крови. Голова бездейственна. Чувствую страшный отрыв. Случайность, вздорность, ошибочность бытия.

Военные вести почти катастрофические. Николай, война, сын, исковерканная жизнь. Жить на редкость трудно. Чувствую старость, усталость.

У меня страшное. Все умерли. Николай хуже, чем умер, осталась Олюшка, инстинкты совсем замерли, и вот я лицом к лицу с «философией».

Месяц в Москве, как за границу приехал. О войне здесь не думают и не говорят. Город наполнен аферистами, ловящими рыбу в мутной воде. Пользуются тем, что люди, учреждения на востоке, грабят имущество. Каждый день ходил по генералам, главным инженерам. Толкотня по улицам, метро, трамваи. Люди автоматические.

Концерт органной музыки Баха (Гедике). Словно голос Бога. Но в огромном зале консерватории мороз, люди в шубах. «Три сестры» в Художественном театре. Улетел на «машине времени» в свое сложное живое прошлое. Со всей его нелепостью, красотой, смыслом, человечностью, душой. А в зале люди с другой планеты. Гогочут в самые трагические минуты. Для новых людей Чехов — тарабарщина. А он на самом деле гениален.

Вернулся и погибаю в сложности мелочей.

Непостижимое «разрешение» Академии реэвакуироваться в Москву. В итоге академические институты заняты только переездными делами. Предстоящие выборы в Академии с ограниченными специальностями.

Получил 2-ю Сталинскую премию. Митинг по этому случаю. Наговорили много хороших слов…»

Сталин еще трижды «одарит» ученого своими премиями. Что это, одна из форм «извинения» за брата?

Впрочем, поступки вождя всегда были непредсказуемы и непонятны. Ясно лишь одно: присуждение Сталинской премии вольно или невольно совпало с гибелью Николая Ивановича Вавилова. 3 июля 1943 года это становится известно…

Из дневника С.И. Вавилова:

«Страшная телеграмма от Олега о смерти Николая. Не верю. Из всех родных смертей самая жестокая. Обрываются последние нити. Реакция — самому умереть любым способом. А Николаю так хотелось жить.

Не забуду никогда вчерашнего Олюшкиного крика, плача, когда сказал ей о Николае. А у меня замерла окаменевшая душа. Работаю, живу как автомат, зажав мысль… Сейчас так хочется тихой, быстрой и незаметной смерти.

В понедельник — Физический институт. Пустующий Казанский университет, из которого выбирается ошалевшая Академия наук. В ФИАНе грустно. Явное отсутствие «оживляющего» фактора. Чувствую, что у них одна надежда на меня. Словно малые дети. О науке мало говорить приходится. Телефоны, посетители с 8 утра до 12 ночи.

Николай. С ужасом смотрю на себя в зеркало, узнаю его жесты и черты. Хожу в его пальто.

Не писал почти месяц. Балаган академических выборов. По специальности «теоретическая физика» особая рекомендация — выбрать Курчатова.

Получил приглашение в НКВД. Пришла бумага относительно Николая о его смерти 26 января в Саратове. Прочел и расписался. Последняя тоненькая ниточка надежды оборвалась. Надо понять полностью — Николай умер».