Повесть о братстве и небратстве: 100 лет вместе - Лев Рэмович Вершинин

холодный и закрытый для всех, кто не близок, плакал, не стесняясь слез», Баттенберг изложил свои горести Александру Александровичу, упирая на то, что вот такие же уроды в Софии у власти и, если их не пресечь, Болгарию ожидает «такая же анархия, как в Испании, с той только разницей, что испанские анархисты всё же происходят из образованных слоев культурной страны».

Излишне говорить, что новый «хозяин земли Русской», всякого рода нигилистов ненавидевший, «балаболкам» не доверявший, демократию не любивший, зато «пагубного влияния» болгарских либералов на российских вполне обоснованно опасавшийся, балканского коллегу выслушал с полным вниманием и задумки его одобрил, пообещав оказать любую необходимую помощь. Далее воодушевленный донельзя Баттенберг, возвращаясь домой, заехал сперва в Берлин к дядюшке Вильгельму, а затем — в Вену к дядюшке Францу Иосифу и в обеих столицах получил полное одобрение, с единственной просьбой сохранить согласие дядюшек в тайне.

Так и сталось. Сразу после возвращения князь приватно пообщался с десятком депутатов, которых ему в Вене, имевшей досье на всех, рекомендовали как «людей государственных, надежных и ответственных», и заручился их полной поддержкой, после чего «Български глас», главная газета консерваторов, и спонсируемые ими СМИ помельче начали раскрутку темы о неэффективности и безответственности «нервического курса» правящих либералов. Особенно они нажимали на то, что вот примерно такие же «умники» убили бесконечно чтимого всеми болгарами Царя-Освободителя, да и в Испании лютуют, и в Италии; дай им волю — отнимут у крестьян землю, а церкви превратят в конюшни. Ну и, конечно, не обошлось без едких наездов на «коррупционеров».

Пропаганда, проводимая напористо и талантливо, с участием опытных журналистов, приглашенных из Вены, очень быстро дала плоды. Люди читали о воровстве и взятках (в аппарате, сформированном по «политическому» принципу, такие явления, разумеется, уже имелись), о бюрократии и волоките (учитывая постоянные склоки министров, вполне естественных), о хроническом кризисе бюджета, о наплевательстве на Македонию, о намерении правительства повысить налоги — и возмущались. Доверие к властям в городах падало, а на селе, где политику не очень-то понимали, активничали «батьки», получившие указания от архиереев, в свою очередь получивших «рекомендации» от российского Синода. Так что никто особо не удивился, когда 27 апреля 1879 года в Софии расклеили княжеское обращение по поводу Конституции, «которая расстроила страну внутри и дискредитирует ее извне». Поскольку, как указывалось далее, «такой порядок вещей поколебал в народе веру в законность и правду, внушая ему опасение за будущее», князь «решился созвать в наикратчайший срок Народное собрание», добавив: «и возвратить ему вместе с короной управление судьбами болгарского народа, если Собрание не одобрит условий, которые я ему предложу для управления страной».

Иными словами, такой себе легкий шантаж: или геть Конституцию, или ищите другого дурака в князья. И финал: правительство — в отставку, а новое, временное, для поддержания порядка в предвыборный период, возглавил военный министр — русский генерал Казимир Эрнрот.

ОДНАЖДЫ РУССКИЙ ГЕНЕРАЛ...

Эффект был громоподобен, но только в «верхах» — в первую очередь, разумеется, либеральных, дико недовольных столь резкой утратой всего и сразу. Хотя, отдадим должное либералам, многим из них и за демократию было обидно. На баррикады, правда, не полезли, но в прессе и письмах протеста душу изливали вовсю, по тем временам весьма жестко. «Говорю во всеуслышание: наша святыня оскорблена; наша Конституция потоптана ногами, как действительно "miserable morceau de papier"!»[7] — писал русскому консулу «приличный человек» Драган Цанков, а уж молодежь и вовсе в выражениях не стеснялась. Но не слишком долго: замолчали, как только Цанкова и еще нескольких либеральных гуру отправили в глухомань под гласный надзор, а из Габрова, обвинив в «подстрекательстве», выслали в Восточную Румелию экс-премьера.

Выяснив, что слишком уж буйных больше нет, князь, созвав 9 мая сессию Великого Народного собрания в Свиштове, объявил о «приостановлении» действия Конституции и намерении — конечно, после выборов — установить «режим полномочий», а по сути — княжескую диктатуру. И сглотнули. Слегка, безусловно, повозражали: столкнувшись с тем, что плюшки кончились, народные избранники устроили крик, но это запоздалое «фэ» Его Высочество надменно проигнорировал.

Реальное значение имело мнение армии. Закладываясь на возможность всякого сценария, Баттенберг созвал сессию в придунайском порту, приказав держать наготове катер, — но армия однозначно встала на сторону князя. Генерал Эрнрот, и сам-то убежденный в том, что «игра в парламентаризм, мало пригодная для Болгарии, только вредит ей», имея соответствующие инструкции из Петербурга, уведомил господ офицеров, что «государь уважает волю князя, и нам должно ее уважать», — а солдатики своих офицеров любили и приказы исполняли беспрекословно.

Так что разошлись и начали вновь бороться за мандаты. Разве что Петко Каравелов, сидя в безопасном Пловдиве, раздавал интервью, вопия, что-де «переворот совершен с русской подсказки, силами русских, которые ведут себя как оккупанты, и отныне болгарам ничего доброго ожидать от России не следует». Учитывая «фактор Эрнрота», это заявление (при том, что переворот одобрили и Вена, и Берлин) было вполне обоснованным, и такое положение вещей Петербург не очень красило, однако иных вариантов Баттенберг попросту не имел.

Все «приличные люди», которым он предлагал лестное назначение, опасаясь, как бы чего не вышло, соглашались брать только портфели, но не ответственность за всё, так что Казимиру Густавовичу альтернативы не было. Правда, «временный кабинет» по требованию Александра III «уравновесили» рекомендованным Веной на пост министра просвещения профессором Константином Иречеком, а лично князь сообщил прессе, что «как глава государства вынужден взять на службу представителей дружественных держав, поскольку болгарские министры запятнали себя интригами, а в иных случаях и злоупотреблениями». И такое объяснение было принято, тем паче что мелкие бюргеры, аграрии и т. д., устав от либерального хаоса, тому факту, что «майка Русия» сама взялась за дело, были даже рады.

Этот важнейший фактор — веру «простого болгарина» в Россию, которая знает, что делает и никогда не подведет, — князь Александр, следует отметить, отыграл на все 146 процентов. Весь июнь он колесил по стране, выступая перед «чистой публикой» с объяснениями причин принятия «непростого, но необходимого решения», и во всех поездках его сопровождали если не сам Эрнрот, то российский консул Михаил Хитрово, говоривший мало и обтекаемо, однако самим фактом своего присутствия недвусмысленно показывавший, что Россия за Баттенберга.

В итоге князь, которого глубинка до тех пор практически не знала (типа, нас не спросили, но если есть, значит надо), быстро набирал популярность. Молодой, серьезный, прекрасно говорящий по-болгарски и — даром, что католик — целующий подносимые «батями» иконы, да еще с русским генералом обочь, — при