Последние дни Русской Америки - Томас Аллунд

несчастного калеки вскарабкаться на борт настолько не заладились, что на корабль он так и не забрался, а плюхнулся в море, откуда его потом остальным надо было вытаскивать.

Следующий появившийся на трапе был совершенно ужасного вида: все его тело было в ножевых порезах, а кожа на голове была местами сильно ободрана. Он так истекал кровью, что наверняка умер бы на том самом месте, если бы не был так крепко сложен. В довершение ко всем несчастьям фельдшер тоже оказался пьян, так что помощи от него добиться было невозможно. В результате раны бедняги пришлось залечивать полупьяным, не знающим лекарского ремесла товарищам.

Третий же так измазался и таким причудливым образом изорвал свою одежду, что и рассказывать подробно не стоит. «Смотрите не разбейте зеркало Максимова! — прокричал капитан, который как раз оказался поблизости. — Жалко будет, если он себя со стороны не увидит! Напрасно все-таки мы на корабле фотографа не держим!»

10 мая мы наконец покинули это место, хотя работа, конечно, при таком-то образе жизни никак не спорилась. Не пробыли мы в пути долгого времени, как столкнулись с новым злосчастным препятствием: установилась такая безветренная погода, что сдвинуться с места ни туда, ни сюда не получалось, и так пришлось нам изнывать без движения под палящим солнцем две с половиной недели. Когда же наконец поднялся ветер, он оказался слишком сильным: как-то поутру на нас обрушился такой внезапный шквал, что команда не успела убрать все паруса, и ветер сломал-таки бушприт (дерево для крепления носовых парусов) и уволок его вместе со всеми парусами в море. На корабле все засуетились и заспешили — не оттого ли, думал я, что спешка — враг работы? Шторм, однако, продолжался не более часа, после чего опять наступила хорошая погода, и мы смогли уже спокойно исправить нанесенный судну ущерб.

Час от часу не легче — 16 июня мы опять попали в мертвый штиль. Исход дела в этот раз уже начал представляться ужасным, так как запасы воды были на исходе, и нам пришлось сократить суточное потребление вполовину. Питьевая вода стала выдаваться в сутки в объеме только одной четушки на человека. От постоянного пекла начала кружиться голова, ведь даже при сильной жажде воды можно было расходовать только по капле. Безветрие продолжалось непрерывно две недели.

Вид с высоты птичьего полета на железную дорогу Grand Junction Railway в Лондоне.

Раскрашенная литография Бувье. 1838 | The Board of Trustees of the Science Museum

Все это время теща капитана была больна. В один из дней она подозвала зятя к себе и сказала: «Похоже на то, что вы не сдвинетесь с места, пока я не умру, и я, по-видимому, надолго вас не задержу. Сделай мне только потом такой гроб, чтобы рыбы не смогли сожрать мое тело!»

Вскоре после этого старуха действительно умерла; это произошло поздним вечером, а с рассветом на море уже дул приятный ветерок. Утром покойнице изготовили такой гроб, какой она просила — обитый изнутри толстыми железными листами; в ноги ей положили к тому же железные чушки, чтобы гроб вернее пошел ко дну. И вот произошло чудо: как только гроб был опущен в воду и из пушки, согласно обычаю, был произведен выстрел, тут же принялся и ветер дуть в полную силу, неся корабль со скоростью девять узлов.

В Атлантическом океане навигация была совсем иная, чем на просторах Тихого. Там мы за все путешествие встретили не больше одного корабля, за исключением, конечно, портов, где мы стояли на рейде; здесь же, наоборот, они появлялись почти каждый день то на одном, то на другом горизонте. Однажды утром большой английский корабль проходил мимо нас так близко, что можно было переброситься парой слов с экипажем. Услышав, что мы идем в Лондон, сказали и они, что туда направляются, — и корабль понесся дальше с великой важностью, поднимая и спуская флаг, будто говоря: так-то, счастливо оставаться, я передам от вас привет! Но вот незадача: как раз когда они таким манером забавлялись, шнур для поднятия флага выскользнул из руки матроса, так что они никак больше не могли спустить полотнище. Это был знак о том, что не суждено им было оторваться от нас так скоро, как они себе воображали. Наш капитан свистал всех наверх добавить парусов, и вот наш старый «Винтарик» припустил за англичанином. Не пришлось бы долго ждать, как были бы мы с ним наравне, но пристыженный англичанин свернул в сторону и скоро скрылся за горизонтом.

Подгоняемые попутным ветром, 14 июля мы вошли в пролив Па-де-Кале, в котором увидели бесчисленное количество кораблей, но ни один из них не мог тягаться с нами в скорости. Все они, казалось нам, пятились куда-то назад.

16 июля мы достигли Лондона, и нам надо было пройти сквозь множество шлюзов и мостов и миновать многочисленные суда, прежде чем мы прибыли в пункт назначения — Лондонские доки. Все это место было окружено высокими складами, так что в город можно было попасть только через одни ворота, и ворота эти ночью были всегда заперты. И вот мы принялись за разгрузку, так как все бочки, набитые шкурами морских котиков, должны были остаться здесь.

Томас Аллунд с женой и детьми. Конец 1880-х — начало 1890-х годов | Keski-Suomen Museo

Когда у меня выдалось время, я отправился по своему обычаю посмотреть город и нравы его обитателей. Как только вышел я за ворота доков, ко мне подбежала целая орава уличных мальчишек с обувными щетками в руках. Я поставил ногу одному на доску и спросил, сколько стоит. Мальчик показал один палец и сказал: «Won pens!»[46] Но, проведя щеткой по моему сапогу пару раз, он показал уже два пальца и сказал: «Duu pens!»[47], из чего я понял, что он повысил цену до двух пенсов (приблизительно 17 финских пенни). Я снял ногу с его доски и пошел дальше, только он, показывая палец, все не отставал и кричал мне: «Won pens!» Я позволил ему продолжить, но, взмахнув щеткой пару раз, он стал показывать полтора пальца, требуя столько же пенсов. Я опять восвояси, а он бежит за мной и голосит: «Won pens!» Тогда я плюнул этому мошеннику в лицо, с тем он и остался, отстав от меня.

Затем я долго бродил по узким и кривым улицам. Некоторые были такие