Креолка. Тайна аристократки - Сойер Шерил

Мадемуазель взяла веер и раскрыла его.

— Перечитай эту страницу снова.

Шарлотта повиновалась, и фразы мерно потекли из ее уст. Мадемуазель поглядывала на девушку сквозь кружево своего веера.

— «Что заставляет этих вельмож, доброжелательных и любезных, становиться в битве неукротимыми львами? Здесь соединились отменная доблесть и привлекательность: Буфле, Мез, Д’Айен, Дюра, вы все устремляетесь на зов Луи. Вы — бесстрашный отряд.

Как велики французы под командованием монарха!

Они любят его, они победят, потому что ими предводительствует их отец.

Он смел, но не совершает нелепых и опрометчивых поступков.

Да, даже разгневавшись, он царит, проявляя высокое мужество, но сердце его спокойно.

Он руководит, не подчиняясь своим чувствам. Его взгляд ясен.

Луи на марше подобен Юпитеру, который поражает титанов, низвергая на их головы молнии. Его руки величественно поднимаются. Облака грозят разразиться бурей. Луи на марше, земля сотрясается, река Шельда отступает, моря стонут, и небо затягивает туман».

— Ах, да, — вздохнула мадемуазель Антуанетта. — Мы никогда больше не увидим ничего подобного.

— Ну почему же, если мы будем воевать с Англией…

— Мы никогда не увидим его во главе войск, никогда. Теперь он на десять лет старше; король в сорок пять лет не станет подставлять себя под огонь неприятеля. А кроме того, влияние маркизы де Помпадур. Все знают, что она начинает сомневаться в своем положении, если не видит его величество хотя бы один день. Военная кампания может окончиться и поражением — для нее по крайней мере.

Девушка улыбнулась, но ее глаза как-то странно сверкнули. Ее трогал образ короля-солдата.

— Он храбр, но не разыгрывает спектакль из этого, он идет в битву почти так же, как если бы отправлялся на охоту. Вы говорили мне, что он любит охоту.

— Не разыгрывать спектакль, как ты сказала, — это особое благородное свойство королей. Они приобретают его с того момента, когда осознают свое высокое призвание. Луи XV надел мантию в пять лет, когда стоял у смертного одра своего прадедушки, Короля-Солнце. — Мадемуазель взмахнула веером и улыбнулась. — И конечно, везет тому, кого возвеличивают самые лучшие писатели. Если бы Вольтер не бежал, то мог бы занять пост историографа.

Доброжелательность побудила ее объясниться.

— Писателю хорошо платят, если он увековечивает великие моменты правления. У Вольтера была комната в Версале, доступ в апартаменты мадам де Помпадур, и ему даже разрешали смотреть его собственные пьесы, которые ставили в королевском театре. Неблагодарный плебей.

— Помнится, вы говорили, что король никогда не любил Вольтера, даже когда он был в Версале.

— Он постоянно задевал короля. Его величество очень точно судит о людях, даже его самые яростные недоброжелатели не отрицают того, что он человек большого ума. Король мыслит глубоко и более верно, чем Вольтер.

— Король, должно быть, добр и справедлив. Ему не мог бы понравиться такой поэт, как Вольтер, чьи произведения, по меньшей мере те, что мы читали…

— Фривольны, — быстро подсказала мадемуазель. — Не более того. У Вольтера есть такие книги, какие я никогда бы не принесла в свой дом, не говоря уже о том, чтобы пополнить ими свою библиотеку. Ну конечно же, нельзя отрицать того, что наслаждаешься, читая произведения самого остроумного человека в Европе. То, что ты сказала о короле, хорошо продумано. Он, как я уже объяснила тебе раньше, верховный судья нашего королевства. Все правосудие доверено ему.

Девушка отвела глаза, и мадемуазель ясно расслышала ее вздох. Она застыла, поскольку не ожидала, что ее вознаградят безразличием после всех неслыханных милостей, оказанных ею этому созданию.

— Продолжай читать.

Девушка достигла того места, где граф де Эстре вот-вот собирался вести наступление против британских гренадеров. Внезапно на покрытой гравием дорожке послышался цокот конских копыт, и верхом на скакуне появился Поль-Арман, брат мадемуазель. Он остановился перед сестрой. Его большая черная лошадь беспокойно перебирала ногами и фыркала. Хозяин пристально смотрел на молодую рабыню до тех пор, пока она не подняла голову. Потом он потянулся к книге и подозвал девушку движением своего хлыста. Девушка встала, быстро спустилась на дорожку, прижимая томик к себе, а затем подала его господину, не поднимая при этом головы. Взглянув на тисненные золотом буквы на обложке, он холодно бросил сестре:

— Извини, что прервал тебя.

— Шарлотта, можешь идти. — Мадемуазель с раздражением смотрела, как та кланяется и уходит. Когда девушка завернула за угол дома, Поль-Арман спрыгнул с лошади, протянул поводья садовнику и поднялся по ступенькам. Он бросил книгу на колени сестре.

— Играть в уроки, Антуанетта, это одно, а вышколить ее до такого предела — безумие. О чем ты думала?

— Это безобидная забава. Я сказала тебе с самого начала, когда ты предложил мне ее услуги.

— Я не предлагал, я позволил тебе отрывать ее от работы, чтобы она рассказывала, о чем болтают негры.

— Я так и хотела, но у нее нет склонности к сплетням.

— Чепуха, ты просто не любишь делать мне одолжения. — Он вошел в салон, взял стул, поставил его напротив сестры, сел и скрестил ноги, похлопывая по ним рукояткой хлыста.

Мадемуазель позвонила в маленький колокольчик, висевший возле нее, и велела слугам принести освежающие напитки. Затем она вяло продолжила разговор с того места, на котором брат оборвал его:

— Я постоянно делаю тебе одолжения. Кто сопровождает твоих дочерей во Францию и добивается того, чтобы их приглашали в лучшее общество? Тебе противно заниматься этим, а что касается Лилианы… — Не было необходимости напоминать о том, что его тихая жена не справилась бы с подобным заданием. — Я нужна им. Я обеспечиваю кареты, подыскиваю место для проживания, получаю приглашения, заказываю им платья.

— Я согласен, тратить мои деньги — сложное занятие. — Его полные губы тронула веселая улыбка, обнажив крепкие белые зубы. Он заложил руки за голову, запустив пальцы в свои светлые волосы и откинувшись на стуле. Несмотря на резкость тона, Поль-Арман был в этот день в очень хорошем настроении. Мадемуазель удивлялась, отчего, и хотела бы это выяснить.

— Скорее я экономила их. В последний сезон приемлемое бальное платье в Париже стоило целое состояние. Мне удалось заказать им платья по тысяче ливров каждое только потому, что я сумела расспросить элегантно одетых женщин моего возраста.

Голубые глаза, чуть темнее, чем у мадемуазель, устремились на нее.

— В этом году они говорят об Испании и Португалии. Ты отвезешь их туда?

— Испания еще сошла бы, испанцы способны хотя бы говорить на ломаном французском, но мне трудно найти оправдания для поездки в Португалию. Если португальцы похожи на тех невообразимых бразильцев, которые недавно продали тебе корабль с неграми, твоим дочерям придется искать другое общество. А дороги! Не могу даже вообразить их!

— Полагаю, даже ты сочтешь Лиссабон и Порту вполне цивилизованными. Там торгуют вином многие иностранцы.

Мадемуазель Антуанетта вздохнула. Неужели брат ожидал, что ее приведет в восторг слово «торговля». Он посылал ее каждый год во Францию, надеясь выдать замуж своих дочерей, но мадемуазель знала, что если кто-либо и сделает предложение одной из них, то она и Поль-Арман, вероятно, не придут к согласию по поводу того, выгоден ли жених.

— Я скоро заберу у тебя эту девушку.

— Что ты имеешь в виду?

— Сделать из нее игрушку было самой глупейшей твоей идеей, но у меня на нее теперь другие планы.

— Ты не можешь забрать ее просто так.

— Ну ты же забрала ее просто так и сделала из нее несущую чепуху марионетку.

— Она стала мне читать, ни больше ни меньше. У каждой женщины из общества должна быть такая девушка. Кого ты предлагаешь мне на ее место, мою бургундскую прачку?

— А почему бы тебе не взять компаньонку?

— О! Ужасная мысль. Льстящая мне идиотка, не способная поддержать разговор. Конечно же, нет, Поль-Арман. Если ты не проявишь великодушия, мне придется обратиться к собственным средствам.