Слезы Макиавелли - Рафаэль Кардетти

Погрузившись в сладостные эротические сны, он не слышал, как в дом постучали, и не проснулся, когда скрипнула открывшаяся дверь. Прислушиваясь к густому храпу, неизвестный добрался до порога комнаты, в которой заснул юноша.

Жуткий беспорядок царил в том, что Гвиччардини высокопарно именовал «кабинетом для занятий», в действительности представлявшим собой тесную комнатку, заваленную немыслимым хламом. Создавалось впечатление, что ее основную часть — книжные полки — с каким-то тупым упорством использовали не по назначению, судя по немногим книгам, которым с трудом находилось место среди объедков и перепачканных чернилами пергаментов.

Гвиччардини не солгал, заверив отца, обеспокоенного несерьезным отношением сына к учебе, что почти не выходит из кабинета. Именно здесь он отсыпался до середины дня всякий раз, когда бывал слишком пьян, чтобы решиться преодолеть пять грозных ступенек, ведущих в его спальню. И здесь он сочинял непристойные песенки, которые прославили его во всех кабаках города.

Вероятно, затем, чтобы скрыть толстый слой грязи, придававший ровный серый цвет полу, он всюду разбросал залитую вином одежду, которую носил накануне. Все его знакомые давно поняли, что слово «опрятность» не входит в его лексикон. Отчаявшись что-либо изменить, его мать взяла за правило ходить в церковь Санта-Феличита и ставить свечку перед алтарем, посвященным святой Рите, покровительнице безнадежных дел.

Несмотря на ее ежедневные мольбы о божественном посредничестве, сын так до сих пор и не открыл для себя, что вода годна не только на то, чтобы разбавлять дешевое вино, слишком прокисшее и не пригодное для употребления в чистом виде.

Гостья задержалась на пороге, брезгливо озирая заросшую грязью комнату: она опасалась подцепить какую-нибудь хворь, едва ступив в этот свинарник. Собравшись с духом, она глубоко вздохнула и задержала дыхание. Не глядя себе под ноги, направилась к окну, которое, похоже, не открывалось уже не одну неделю.

Решительным движением она распахнула деревянные ставни. Чистый воздух ворвался в комнату одновременно с лучами солнца. Такое двойное вторжение оказалось слишком тяжким ударом для Гвиччардини, и он мгновенно проснулся.

— Черт! Кто это задумал прикончить меня столь варварским способом?

— Поднимайся, жирный лентяй! — бросила ему стоявшая перед ним девушка. — Давно пора!

— Да ладно тебе, Аннализа, который час?

— Полвосьмого, Чиччо. Ну-ка вставай!

— Не время еще выгонять христианина на улицу… Спокойной ночи…

И, словно появление девушки было лишь частью эротических грез, пухлое тело Гвиччардини медленно перекатилось к стене, противоположной окну, туда, где еще оставалась возможность укрыться от зловредного света. Он что-то пробурчал, прежде чем снова погрузиться в сон, а девушка осталась стоять, глядя на него с недоумением.

Озорная улыбка появилась на ее губах, когда она заметила на круглом столике, между грязной тряпкой и свечным огарком, старый кувшин, полный застоявшейся воды. Не раздумывая, она схватила его и опрокинула на голову юноши, чьи грезы в один миг обернулись кошмаром.

Он проворчал в адрес своей мучительницы:

— Что вам угодно, синьорина? Если поцелуй, так приходите завтра. Сегодня у меня не слишком свежее дыхание.

— И не мечтай, Чиччо. Свои ласки я лучше приберегу для молодых людей, которые хоть немного следят за чистотой.

— А раз тебя не прельщает мое необычайно соблазнительное тело, что же ты тут делаешь?

— Меня прислала Тереза. Вчера ты пообещал ей быть на мессе.

— Ты, наверное, меня с кем-то путаешь. Что мне делать на мессе? Вот уже много лет, как моей ноги там не было.

— Ты ей сказал, что хочешь послушать проповедь Савонаролы.

— Да плевать мне на этого паршивого монаха. Я хочу спать, и все тут!

— А Тереза говорит, ты весь вечер орал, что обаяние Савонаролы — я повторяю твои собственные слова — «похоже на вульгарную мужскую силу низкопробного сутенера» в сравнении с твоей утонченностью. Нечего сказать, ты был в ударе!

— О Господи! Я так накачался, что ничего не помню. В таких случаях все должно быть немедленно забыто.

— Как жаль, что ты не помнишь своих подвигов! А ведь Тереза выгнала метлой тебя и Никколо, застав вас, когда вы мочились на стену ее трактира.

— Этой мегере не хватает чувства юмора. В конце концов, мы просто вернули ей то, что у нее выпили. Отстань от меня, я спать хочу! Если я стану просыпаться ни свет ни заря, какой же из меня получится первый в городе гуляка!

— Все, хватит! Быстро вставай! — потребовала Аннализа, которую все больше выводил из себя развалившийся перед ней толстяк.

Тон девушки не допускал возражений, и Гвиччардини понял, что выспаться ему не дадут. Он неохотно поднялся и наспех натянул на себя что попало из валявшейся на полу одежды.

— Все, я готов.

Аннализа брезгливо поморщилась, в чем Гвиччардини усмотрел скрытый комплимент, и молодые люди поспешили к собору Санта-Мария дель Фьоре. Запыхавшись, они подоспели всего за несколько минут до начала мессы. Терезу нашли без труда: едва завидев их, она помахала им рукой. Она заняла для них места рядом с собой у центрального прохода, как раз напротив кафедры, с которой проповедовал Савонарола.

— Бесподобно, — пожаловался Гвиччардини, опускаясь на сиденье рядом с ней. — Можно будет рассмотреть твоего монаха во всех подробностях.

— Замолчи сейчас же! И не забудь: как только кончится месса, я тебя жду в трактире с ведром и губкой — будешь отмывать стену, которую ты загадил вчера вечером.

Гвиччардини не осмелился возражать. Он лишь вздохнул, разглядывая свои грязные сапоги.

Процессия показалась в тот миг, когда колокола пробили восемь часов. Сотня детишек в веночках из боярышника, продрогших в тонких девственно-белых одеждах для первого причастия, вошли в церковь, неся свечи. За ними следовали сорок монахов из монастыря Сан-Марко в черно-белых сутанах ордена доминиканцев, распевая гимн «Salvum me fac, Domine»,[4] который подхватил хор верующих, заполнивших собор.

Савонарола шел в середине процессии в окружении четырех монахов, которые должны были его защищать. Даже посреди такого скопления народа в нем чувствовалась сила, притягивавшая все взоры. Хотя внешне он выглядел поразительно заурядным. Среднего телосложения, Савонарола был почти на голову ниже остальных монахов. Спина за годы чтения Священного Писания сгорбилась, так что шея как бы ушла в широкие плечи. Словно тело было создано таким обыкновенным специально, чтобы еще заметнее стали большие темные глаза, в которых светилась непоколебимая вера. За внешней формой предмета Савонарола всегда усматривал руку Всевышнего, который его создал, а когда он останавливал на ком-нибудь взор, то, казалось, проникал сквозь телесную оболочку и достигал глубин души.

Проходя мимо Аннализы, он невольно восхитился красотой девушки, чьи изумительные формы ввели бы в искушение и святого. Но у него не возникло ни вожделения, ни желания.

В течение тех мгновений, когда они смотрели друг на друга, Аннализе показалось, будто он пронзил ее до самых глубин. Она больше не видела окружающих ее людей, все звуки стали приглушенными, казалось, даже время застыло. Не в силах оторваться от этих зрачков, которые настойчиво вглядывались в нее, девушка почувствовала, как ее охватывает такой душевный покой, что она затрепетала от радости.

Савонарола резко отвел от Аннализы взгляд, и мистическая связь, соединявшая их, оборвалась. Когда звуки и образы снова возникли в ее сознании, она рухнула на скамью, задыхаясь и не в силах пошевелиться.

— Боже мой!.. — только и смогла она прошептать.

То же ощущение благодатного покоя охватило каждого из собравшихся, увы, за исключением Гвиччардини, который как раз в тот миг, когда монах проходил мимо, возвел очи к потолку, вздыхая от скуки.

Оказавшись на клиросе, Савонарола преклонил колени перед «Распятием», висящим над главным алтарем. По сравнению с мощным и мускулистым телом Христа кисти Джотто фигура монаха, склонившаяся в молитвенной позе, казалась удивительно тщедушной. Затем доминиканец сел на предназначенную для него скамью, в то время как в церкви по-прежнему царила тишина. Через несколько минут он медленно поднялся и в сопровождении двух юных певчих, которые размахивали кадилами, приблизился к кафедре, прислоненной к передней колонне нефа.

Вот уже почти полтора года как он проповедовал, стоя на этой кафедре. Вначале, когда на его ежедневных проповедях присутствовала лишь горстка верующих, он ограничивался простым толкованием Священного Писания. Однако уже через несколько месяцев молва о нем распространилась по всему городу, пользуясь тем, что верующие все прибывали, Савонарола стал призывать к установлению народного правления.