На пути в Эммаус - Дэвид Смит

Что это за человек?

Почему он так нас выспрашивает?

Не приведет ли этот разговор к тому, что нас обвинят и арестуют как преступников?

Резкий поворот

Давайте посмотрим, что ответил им незнакомец. Его первые слова оказываются полной неожиданностью: вместо утешения и соболезнований он резко (по крайней мере, для западного уха) обвиняет их в безответственности: «Какие же вы бестолковые!» [38] Иными словами, он дает им понять, что они — по крайней мере, отчасти — сами виноваты в своем нынешнем чувстве полной безнадежности. В конечном счете, они пребывали в отчаянии, потому что в свое время усвоили ложное мировоззрение, основанное на весьма избирательном чтении еврейских Писаний. Чуть раньше в тексте сказано, что глаза учеников «были удержаны, так что они не узнали Его»; это значит, что причиной их неведения было не какое-то волшебство со стороны Бога, а их собственное неверное прочтение Писания. Будучи частью сформировавшей их культуры, они вместе с другими последователями Иисуса были введены в заблуждение, читая и толкуя Писание с идеологической точки зрения. Та толковательная традиция, на которой основывались все их чаяния относительно пророка Иисуса, была ложной. Их надежды были беспочвенными. Несмотря на ее сакральное словесное облачение, идеология, в путах которой они оказались, была неверной и обманчивой.

Неожиданно собеседники меняются ролями. «Несведущий» незнакомец начинает толковать Писание — да так, что от этого преображается вся ситуация. Ученики же, считавшие, что обладают всеми нужными фактами, вдруг понимают, что в их познаниях зияют огромные прорехи.

Прислушиваясь к этому разговору, мы понимаем, что дорога на Эммаус, предлагая нам надежду на радикальное обновление, при этом не дает того, что Дитрих Бонхеффер называл «дешевой благодатью». Христос не предлагает нам психологическую таблетку, которая снимет боль и дискомфорт. Напротив, Он обнажает глубины происходящего и помогает нам увидеть, насколько мы сами повинны в собственном несчастье. Он не утешает отчаявшихся людей словами о том, что в конце концов все обернется так, как им хотелось; напротив, Он заставляет нас спросить себя, насколько обоснованными являются наши нынешние надежды. По словам Кристера Стендаля, сейчас, как и тогда, наше понимание ситуации может оказаться искаженным «не столько из-за нашего неведения, сколько из-за того что, как нам кажется, мы знаем» [39]. Поэтому, хотя дорога на Эммаус действительно обещает исцеление, это исцеление произойдет только в том случае, если, оказавшись на ней, мы снова посмотрим на то, что, казалось, так хорошо знали, и смиренно признаем, что знали и понимали Божьи пути лишь отчасти.

Мания величия

Давайте посмотрим, как именно Иисус заставляет наших учеников признать собственную долю ответственности за утрату былой надежды. Мне кажется, эти двое допустили две ключевые ошибки, из которых и современным христианам не менее важно сделать верные выводы. Во-первых, весьма избирательное, обусловленное тогдашней культурой толкование пророческих Писаний до неузнаваемости исказило подлинную библейскую надежду. Незнакомец на дороге обвиняет их именно в том, что они не верят «всему, что предсказывали пророки». Он начинает разъяснять им Писание явно для того, чтобы исправить искаженное понимание Библии: «Начав от Моисея, из всех пророков, Он изъяснял им сказанное о Нем во всем Писании».

Короче говоря, ученики определяли такие термины как «Мессия» и «искупление» в свете исключительно тех пророческих ожиданий, которые подчеркивают силу, власть и славу мессианского века. Эта традиция явно присутствует в Библии, но она неизменно сосуществует и тесно переплетается с другим, противоположным ожиданием того, что Мессию ждут страдания, отвержение и смерть. Неузнанный странник на дороге в Эммаус показывает, как при должной взаимосвязи этих двух традиций становится ясно, что царство Мессии явится во всей своей славе только после того, как Тот перенесет скорби, утраты и унижения. Потому любые попытки преобразить мир и установить царство справедливости и истины посредством обычной силы и власти — это путь «обычной» политики, неизменно приводящий к бесконечным циклам насилия и трагедии. Более того, еврейская Библия, если не читать ее через призму узкого национализма, обещает радикально новый, Божий путь к окончательному оправданию и славе: путь, на котором Мессия должен принять на Себя страдание.

Мы, идущие в Эммаус в двадцать первом веке, должны как следует задуматься и заставить себя понять и признать то, как наше собственное мировоззрение искажает наше понимание Писания, а также проследить, в каких отношениях наши разочарования являются плодом нашей самоуверенности в том, как мы воспринимаем истину и реальность. Мне кажется, что все наши современники должны попытаться честно ответить на эти вопросы, но сейчас меня интересует то, как сделают это христиане. Живя среди руин «христианской цивилизации», они должны спросить себя, в какой степени мрак и пессимизм нынешней жизни (особенно в Европе) является плодом их собственной «не- смысленности». По-моему, по мере того, как верующие пытаются поддерживать унаследованные ими институционные формы христианства, они нередко поддаются искушению и делают вывод, что источник проблемы находится «извне», что во всем виноват сбившийся с пути мир, а Церковь все так же продолжает давать релевантные ответы на дилеммы и кризисы современности. И протестанты, и католики нередко анализируют современную западную культуру, опираясь именно на эти предпосылки; это видно, например, в заявлении папы Иоанна Павла II о том, что для объединения Европы необходимо восстановить «ценности, наиболее полно явленные в христианской традиции» [40].

Но так ли это на самом деле? Можно ли сказать, что церкви Европы строят свою жизнь и деятельность согласно евангельским ценностям? Если прислушаться к тем голосам, которые уже прозвучали для нас с дороги в Эммаус, ответ на этот вопрос далеко не однозначен. Свидетельства истории, скорее, оправдывают то сокрушительное предложение, с которого Ричард Нибур начинает свое революционное исследование разделений и фракционности западного христианства: «Христианство нередко достигало внешнего успеха, игнорируя принципы своего Основателя». Далее в книге Нибур демонстрирует, как стремление к земной власти и престижу снова и снова шло вразрез с духом Евангелия, и приходит к выводу, что земной церкви «куда легче отдавать кесарево кесарю», если «не слишком настаивать на том, что принадлежит Богу» [41].

Итак, голос «неузнанного Христа» звучит во всех столетиях, требуя, чтобы мы еще раз проанализировали основания своих разбитых надежд и угасших мечтаний и подумали, не является ли причиной наших нынешних горестей то, что воспринятые нами модели церкви и служения опираются на одностороннее и очень избирательное прочтение Писания. Подобно двум ученикам на дороге в Эммаус, мы часто «не веруем всему, что предсказывали пророки», отфильтровывая те элементы традиции, которые призывают нас воистину обратиться и стать сообществом, отбросившим своих идолов и получившим свободу для новой жизни во Христе. Одного критического анализа истории будет мало; нам необходимо спросить себя, что значит быть воистину «христианами» в наше время, когда высокотехнологичная, индивидуалистическая, ориентированная на успех западная культура более чем способна исказить наше прочтение Священного Писания. Такое подрывное влияние культуры подвергает нас опасности синкретизма, который нередко «освящает» и благословляет ценности и действия, прямо противоположные образцу подлинно человеческой жизни в Божьем Царстве, явленному нам в Иисусе из Назарета [42]. В этом контексте призыв распятого Христа — к тому, чтобы мы признали глупость небиблейских мечтаний о силе и славе и покаялись в том, как мы искажаем образ Христа, представляя Его миру, — доносится до нас как слово благодати, показывающее нам выход из тьмы века сего к новой, настоящей надежде. Как это может выглядеть на практике, хорошо описывает католический богослов Иоганн-Баптист Метц:

«Кризис (или недуг) церковной жизни состоит не только в том, что перемена сердца либо вовсе не происходит, либо происходит слишком медленно. Он состоит в том, что отсутствие такой перемены сердца скрывается под личиной веры, которая всего лишь верит. Воистину ли мы, христиане… меняем свои сердца? Или мы только верим в перемену сердца и скрываемся под плащом этой веры в христианское обращение, оставаясь, по сути, прежними? Живем ли мы как ученики Христа или, под прикрытием веры в христианское ученичество, ходим прежними, неизменными путями? Являем ли мы истинную любовь или всего лишь верим в любовь и, под покровом веры в любовь, остаемся теми же эгоистами и конформистами, какими были раньше? Разделяем ли мы чужие страдания или всего лишь верим в то, что их надо разделять, и под прикрытием веры в сострадание, сохраняем прежнюю апатию?» [43]