Русские чернила - Татьяна де Ронэ

В повинном списке осталось еще одно имя: Франсуа. Он пойдет по легкому пути: пошлет ему сообщение, чтобы избежать телефонного разговора.

«Привет, мужик! Как дела? Мне тебя не хватает! Я в укромном уголке пишу свою новую книгу. Уже почти закончил! Что у тебя новенького? Второгодник».

На сердце было тяжело: он знал, что Франсуа не ответит. Что с того, что он подписал письмо своим старым школьным прозвищем? Это вряд ли что изменит. Даже если Николя позвонит другу и назначит ему встречу, нет уверенности, что тот придет.

Молчание Франсуа имело вполне понятные корни: злость, ревность и горечь. Он, конечно, читал статьи в газетах (как же без этого?), видел фото с Робин Райт, репортажи о новой двухуровневой квартире Николя, упоминания в светской хронике, какие часы он носит, каким одеколоном пользуется. Наверное, он прочел и более серьезные статьи в «Figaro littéraire», «Mond des livres», «New York Revieu of Books». Все они анализировали ошеломляющий успех никому не известного молодого француза, который сумел тронуть сердца стольких читателей. Франсуа не смог бы войти ни в один книжный магазин ни в Европе, ни в Штатах, не наткнувшись на рекламный плакат Николя с упоминанием головокружительных тиражей его книги на всех языках. Лара как-то заметила, когда они обедали вместе:

– Ясное дело, Франсуа тебе завидует.

С Ларой их объединяла старинная дружба, они подружились еще на подготовительных курсах в коллеже.

– А ты как думал? Весь мир тебе завидует, и я тоже. Иногда…

Это было с усмешкой сказано между двумя кусочками буше и киш-лорена.

– Ну признай, Николя… Ты столько лет был никем… Провалил экзамены, и тебя содержали мать и Дельфина, которая намного тебя старше. А потом ты вдруг получаешь новый паспорт и – бац! – пишешь роман. И его читают во всем мире. Читают все: двенадцатилетние оболтусы, вообще презирающие книги, их матери и бабушки, пятидесятилетние менеджеры, бизнесмены, первые леди, киноактеры… Тебя все любят, и все тебе завидуют, и еще как! И твой Франсуа тоже, только он не осмеливается сказать тебе это в лицо.

Николя уже приготовился прочесть сообщение от Сабины, когда у него над головой раздался мягкий женский голос. Он поднял глаза и тут же зажмурился от яркого солнца.

– Простите, пожалуйста, это ведь вы Николя Кольт?

Акцент стопроцентно итальянский. Дама лет сорока, в бесформенной шляпе и черных очках. Вместо ответа он только кивнул.

– Я хотела вас поблагодарить за книгу… Наверное, столько людей говорят вам то же самое, но… Мне очень хотелось… Это чудесная книга… Она мне помогла в трудный момент… У меня… у меня тоже есть семейная тайна… И когда я прочла историю Марго, это мне очень помогло…

– Спасибо…

– Алессандра, – представилась она.

– Спасибо, Алессандра.

Он улыбнулся, напустив на себя чопорно-отрешенный вид, как делал всегда, когда ему хотелось, чтобы его оставили в покое и не задавали надоевших вопросов. А то все начинают спрашивать, как и над чем он работает… Главное – отделаться от собеседника, не обидев его.

Женщина отошла, и он вздохнул с облегчением. Поначалу его волновало, когда его кто-нибудь узнавал. В метро глаза пассажиров останавливались на нем, и за спиной слышалось:

– А это не тот самый писатель?

Все произошло очень быстро, после фоторепортажей в «Пари матч», телепередач в прайм-тайм и гигантских афиш, развешенных по книжным магазинам. Его лицо вмиг стало известным повсюду, и за пределами Франции тоже. Серые глаза, квадратный подбородок, детская улыбка. И пристрастие к длинным пальто. Теперь, чтобы его не узнавали, он носил бейсболку с большим козырьком.

Николя вернулся к сообщению Сабины и набрал: «Скажи мне, что ты собираешься делать. Уточни». Он сознавал опасность ситуации, понимал, что ведет себя как дурак, и все-таки… Он не виделся с ней с прошлого апреля, с их первой встречи в Берлине, но за это время они обменялись бесчисленным количеством сообщений. Сначала их тон был сдержанным, чисто дружеским. Потом, в один из майских вечеров, когда он приехал в Эльзас на книжный салон, тон Сабины сильно изменился. Сообщения оставались сердечными, но в них появилась неприкрытая сексуальность. И с тех пор Николя был начеку, чтобы сообщения не обнаружила Мальвина. Сабина, как всегда, ответила сразу, словно знала, когда он выйдет на связь, и ждала. Когда он прочел «Сабина написала сообщение», сердце его заколотилось и эрекция вздыбила плавки.

«Николя Кольт в плену у женщин гораздо старше его». Такое откровение выдал один из прошлогодних выпусков журнала «Elle» в статье, посвященной ему. В интервью двадцатилетней журналистке с кожей бархатистой, как персик, он этого и не отрицал. Да, ему нравятся зрелые женщины, да, у него был длительный роман с женщиной на девять лет его старше, да, Марго Дансор, сорока восьми лет, – его идеал женщины, и Робин Райт на удивление точно воплотила его на экране. Конечно, он ничего не рассказал журналистке о Гранвиле, но прекрасно понимал, что толчком к его пристрастиям послужила та давняя сцена на пляже с Вероникой и Натали, когда ему было семнадцать.

Появилось сообщение от Сабины. «Уточняю. Я беру тебя в рот и сосу». Сердце у него выдало барабанную дробь.

Он решил еще поплавать, а то эрекция начнет бросаться посторонним в глаза. Прохладная вода сладостно коснулась бедер. В море больше никого не было, и он наслаждался этой привилегией. Подернутый дымкой воздух вибрировал от немилосердной жары. Большинство постояльцев сидели в ресторане возле бассейна. Николя плавал, пока не разболелись плечи и ноги и не сбилось дыхание. Он на секунду присел на бетонный пирс, и солнце сразу обожгло просоленную кожу. Теперь о сообщении Сабины он думал с улыбкой, ведь, в сущности, ни он, ни она не сделали ничего дурного. Никто не пострадал.

Те клиенты отеля, что начали день в море, собирались на берег к обеду. Моторные катера с гудением шли вдоль роскошных яхт и парусников, стоявших на якоре в заливе, доставляли пассажиров и уносились обратно, чертя за собой пенный след. Николя наблюдал за потоком прибывающих. Вот ступила на берег какая-то весьма аристократическая семья, вероятно римляне или флорентинцы. Впереди с достоинством выступали бабушка с дедушкой, следом шествовали мать и отец семейства, а за ними целая команда вышколенных детей. Девочки все как одна в платьях в цветочек, с лентами в волосах, мальчики в белых рубашках и бермудах. Немного погодя на берег сошли две сестры-близняшки невиданной красоты. Одна прижимала к груди ярко-синюю сумку работы знаменитого нью-йоркского ювелира, другая вела на поводке веселого щенка лабрадора, который чуть не свалился в воду, немало позабавив Николя. На сестрах были громадные солнечные очки, а прически копировали небрежный начес Натали Портман. Они легко и грациозно спрыгнули на пирс, хохоча над проделками щенка.

Было около двух часов дня. Николя решил все-таки подняться в номер. В прохладном полумраке Мальвина спала, уютно устроившись на постели. Он осторожно положил ей руку на лоб. Лоб был влажный, но не горячий. Ничего не оставалось, кроме как идти обедать в одиночестве.

Его усадили за тот самый столик, за которым он завтракал. Французы снова оказались слева. Муж с аппетитом набросился на еду. Он играл в теннис и не успел переодеться. Щеки у него горели, на висках блестели капельки пота, на белом поло под мышками виднелись влажные пятна. Дама была в тюрбане, который вовсе ей не шел, и деловито, тщательно пережевывая, поглощала кусочки пармской ветчины. Оба не обменялись ни словом. Справа брюнетка с пышной грудью в одиночестве расправлялась с брускеттой[6]. Семейство бельгийцев заказало охлажденное белое вино. Швейцарцы вяло клевали салат и, увидев, что Николя смотрит в их сторону, раскланялись с ним. Он тоже кивнул. Спрятавшись под зонтиком, он потихоньку наблюдал за кипевшей на террасе жизнью. Его поклонница Алессандра обедала в компании собственного клона, только старше: несомненно, это была ее мать. К счастью, они не могли его видеть. Члены аристократического семейства, словно сошедшего со страниц «Ярмарки тщеславия», выказывали друг к другу преувеличенное внимание и на протяжении всего обеда без конца целовались. Он забавлялся, глядя на них и жуя свой сэндвич с крабовым мясом. Однако, когда появились двойники Натали Портман, он отложил сэндвич в сторону. Близняшки были похожи как две капли воды, а на руках у них красовались абсолютно одинаковые часы «Hermès Cape Cod». Запыхавшийся лабрадор устроился у их ног. Официант принес ему мисочку с водой, и он принялся шумно лакать. Николя напряг слух, чтобы понять, на каком языке они разговаривают.

– А ты нагнись еще чуть-чуть, приятель, и точно свалишься со стула, – раздался у него за спиной гнусавый голос.

Николя вздрогнул и обернулся. Какой-то сутулый тип лет сорока, в мятой футболке и линялых джинсах, одиноко сидел неподалеку, держа в руке бокал розового вина. Он еще что-то проговорил, и Николя с удивлением узнал романиста Нельсона Новезана, лауреата Гонкуровской премии. Они не раз пересекались на разных встречах, телепередачах и литературных салонах. Удивительно, что Новезан, слывший человеком нелюдимым, его признал.