Русские чернила - Татьяна де Ронэ

Через два дня после исчезновения отца море выбросило на берег черный «Hobie Cat» со сломанной мачтой и с порванным парусом. Тело так и не нашли. Случилось это жарким августовским днем тысяча девятьсот девяносто третьего года. Теодор Дюамель сказал жене, что возьмет лодку и поедет в Гетари, повидаться со знакомыми серфингистами. Ветер дул крепкий, и он должен был меньше чем за час добраться до Рыбачьего порта, где пришвартовалось их судно. Николя не видел, как он отплыл в то утро: у него была тренировка по теннису. Когда он вернулся домой обедать, ему показалось, что он различает вдали, за островерхой крышей виллы Бельца, крошечный парус. С такого расстояния отец, конечно, не мог его видеть, но он все равно помахал рукой. Ему очень хотелось поехать с отцом в Гетари, но мать не пустила: тренировка по теннису была уже оплачена. Если бы Николя все-таки поехал тогда, может, ему бы удалось спасти отца? А может, они погибли бы вместе? Прошло восемнадцать лет, а эта мысль все не дает ему покоя.

Николя помнил, какое встревоженное было у матери лицо, когда она уже вечером позвонила друзьям в Гетари.

– Теодор? Он приплыл и уплыл, – беспечно заявил Мерфи, его приятель-австралиец.

– Я очень волнуюсь, – призналась Эмма.

Николя было тогда всего одиннадцать лет, но при этих словах внутри у него все сжалось. Потом она тихо сказала:

– Надо позвонить в полицию.

Николя было невыносимо слушать, как она излагает суть дела полицейским, и он вышел на балкон, где еще утром стоял отец. Он встал на то самое место и, как Теодор, положил руки на перила. Небо быстро темнело, и луч прожектора начал медленно обшаривать сумрак. Ему стало страшно. Так страшно, как никогда еще не было, даже в самолете, когда в его иллюминатор попала молния. Сзади подошла мать и обняла его. Он не решился поднять на нее глаза и смотрел на море. Где-то там, в бесконечности океана, был отец. Николя заплакал.

Потекли нескончаемые, мучительные минуты. Ближе к ночи дом наполнился людьми. Кто-то налил ему воды, кто-то приготовил поесть. Все наперебой старались его приласкать, поцеловать, сказать что-нибудь веселое, но он их почти не слышал. Было совсем поздно, лицо матери осунулось, глаза запали. Измученный Николя прикорнул в уголке дивана, а вокруг него громко спорили знакомые и незнакомые люди, кто-то курил, кто-то потягивал вино. Когда он проснулся рано утром, с опухшими глазами, мать плакала в ванной, и он вдруг понял, что никогда больше не увидит отца.

– Когда не удается найти тело покойного, – говорил он потом журналистам, – то не бывает ни гроба, ни похоронной церемонии, ни могилы, ни уведомления о кончине. Трудно поверить, что человек умер. «Hobie Cat» нашли, а вот тело найти не получилось. До сих пор.

Это он повторял во всех интервью.

– Несмотря ни на что, я все еще надеюсь, что вот сейчас откроется дверь и войдет отец. Сейчас ему был бы пятьдесят один год. Я знаю, что этого не может быть, что он, скорее всего, утонул, но где-то в глубине души теплится надежда, что он все-таки жив. В отличие от меня, Марго Дансор удалось выяснить судьбу своего отца. Но это уже ее история, не моя. Скажем так: я сочинил эту историю, чтобы ответить на все вопросы, связанные с исчезновением Теодора Дюамеля.

Был еще вопрос, который журналисты не уставали задавать.

– А ваше имя? Вы поменяли имя, когда написали книгу? Как Николя Дюамель стал Николя Кольтом?

– Кольт – это сокращенная фамилия Колчин, настоящая фамилия моего отца. Когда я понял, что книгу опубликуют, фамилия Дюамель показалась мне лишенной всякого смысла.

Теодор Дюамель никогда не прочтет «Конверт», но эта книга посвящена ему.

Моему отцу, Федору Колчину (12 июня 1960,

Санкт-Петербург – 7 августа 1993, Гетари).

Солнце медленно садилось, но не в море, а за скалы. Николя был разочарован: он ожидал грандиозного розового заката. Большинство постояльцев подвинули стулья так, чтобы поймать последние лучи, пока их не поглотит гора. Месье Вонг и мадемуазель Минг играли в маджонг. Парочка геев слушала музыку на айподе, подергивая головой в такт ритму. Семейство бельгийцев решило в последний раз окунуться. Швейцарцы углубились в газеты. Алессандра с матушкой крепко спали. Волосатый парень, затягиваясь сигаретой, как был, так и остался с телефоном возле уха. Его совершенно не интересовало, что его пухленькая подружка затеяла оживленный разговор с французом, чья супруга принимала спа-процедуры. Нельсон Новезан к вечеру приобрел уже лиловатый оттенок. Пошатываясь, он ненадолго появился на пляже в мокрых купальных шортах, выписывая невероятные кренделя худыми, дряблыми ногами. Окунув ногу в воду, он как-то по-щенячьи взвизгнул и отступил обратно к лифту. Вид у него был довольно жалкий.

Катера выгружали на берег тех, кто торопился к вечернему коктейлю, к ужину, а может, собирался переночевать в отеле. Николя вспомнил о новом романе и о том вранье, которым он сам его окружил. Скоро все равно придется за него засесть. Он и так слишком тянет, откладывает, ему просто лень. Легко сказать: засесть! Можно подумать, что энергия, нужная, чтобы начать роман, прибудет сама собой, как эти пассажиры. Он помнит, как начинал писать «Конверт». Марго Дансор просто взяла его за руку и повела за собой. Эту руку он чувствовал постоянно: ладонь с гладкой, суховатой кожей то тащила его вперед, то заставляла остановиться. Представить ее было нетрудно. Марго вовсе не походила ни на его мать, Эмму Дюамель, ни на Дельфину, с ее золотисто-каштановыми волосами, белой кожей и зелеными глазами. У Марго глаза были светло-карие, густые волосы с проседью, а лицо удлиненное, как у женщин на картинах Модильяни. Она преподавала фортепиано и жила на улице Дагер со своим мужем, врачом Арно Дансором, и двумя дочерьми, Роз и Анжель. Однажды ей тоже понадобилось обновить паспорт. И она вдруг поняла, что задача почти невыполнима из-за новых жестких законов. Не важно, что она родилась в престижном пригороде Парижа, Нёйи-сюр-Сен. Дело заключалось в том, что ее мать, Клер Надельхоффер, родилась в Ландкарте, в Гризоне, в Швейцарии, а отец, Люк Дзек, – в Сан-Рокко-ди-Камольи, в Италии. Отец погиб под лавиной, когда она была маленькой. В доказательство того, что она француженка, в Центре французского гражданства от Марго потребовали предоставить документы о членах семьи отца: свидетельства о рождении, о браке и смерти до третьего колена, а также военные билеты, налоговые декларации и страховые свидетельства. Раскапывая все эти бумаги и вороша прошлое, Марго Дансор наткнулась на невероятные вещи.

В тот дождливый октябрьский день, пять лет назад, Эмма Дюамель долго откашливалась, услышав фамилию Колчин, когда ее сын показал ей свидетельство о рождении погибшего мужа. Ей нужно было выиграть время, чтобы найти логичное и приемлемое объяснение, и Николя видел, как нелегко ей приходится. Она встала, прошлась по комнате, то перебирая жемчужное колье, то приглаживая волосы, и Николя заметил, что она дрожит.

– Я полагаю, все началось с твоей бабушки, – начала она голосом, который он терпеть не мог: голосом преподавателя философии, более резким и громким, чем ее обычный голос.

– С папиной мамы?

– Да.

– С Нины?

– На самом деле ее звали Зинаида Колчина.

– Это русское имя?

– Да.

– Значит, она была русская?

– Русская.

– Не француженка?

– Она стала француженкой, когда вышла замуж за Лионеля Дюамеля.

Николя пристально взглянул на мать:

– И что ты пытаешься мне сказать?

Эмма Дюамель глубоко вздохнула.

– Твоя мать уехала из Советского Союза в начале шестидесятых. С маленьким сыном, Федором Колчиным.

– Она была замужем за человеком по фамилии Колчин?

– Нет, это была ее девичья фамилия.

Николя бросил быстрый взгляд на свидетельство о рождении. Родился 12 июня 1960 года.

– А сколько лет было Нине, когда она родила папу?

– Думаю, она была совсем девочка.

– Значит, Лионель Дюамель не мой дед?

– Фактически – нет. Но он усыновил твоего отца, дал ему свое имя и вырастил как сына.

– А кто мой настоящий дед?

– Никто не знает.

Николя молча переваривал информацию.

– Почему же ты ждала столько лет, чтобы мне об этом рассказать?

Эмма помолчала, прежде чем ответить. У нее перехватило дыхание, она выглядела загнанной и растерянной.

– Когда я выходила замуж за твоего отца, нам пришлось заполнять документы для заключения брака. Тогда я и увидела его свидетельство о рождении и настоящую фамилию.

Снова пауза.

– А ты его об этом спрашивала?

– Спрашивала, только он отказался ответить. И я поняла, что с ним об этом разговаривать не надо. Больше мы этой темы не касались. Единственным человеком, который после смерти отца упомянул о России, была твоя тетка Эльвира. Всего раз. Я тебе не говорила, потому что ждала, когда ты станешь достаточно взрослым, чтобы понять, и спросишь сам. Полагаю, это время пришло.