Сын повелителя сирот - Адам Джонсон

– А как же офицер Со? Разве дорогой виски поможет тебе забыть, что он долбит руду в темноте, в Тюрьме 9?

– Из-за него и надо бежать оттуда, – возразил Джил, – чтобы не стать таким, как он.

– Что ж, он просил передать тебе привет, – сказал Чон До, накидывая нейлоновую петлю на шею Джилу и затягивая ее.

Джил опустил стакан с виски.

– Я всего лишь человек, – произнес он. – Просто никто, который хочет исчезнуть.

Барменша увидела ремень. Прикрыв рот рукой, она прошептала: «Хомо джанай».

– Думаю, это переводить не нужно, – сказал Джил.

Чон До дернул ремень, и они оба встали.

Джил захлопнул коробочку с красками и поклонился барменше.

– Соусенджин ни туресарареру йо, – сказал он ей.

Она сфотографировала их на свой телефон, а затем налила себе выпить и подняла стакан за Джила, прежде чем осушить его.

– Гребаные японцы, – сказал Джил. – Как их не любить! Я сказал, что меня похищают в Северную Корею, а ты посмотри на нее.

– Да, посмотри хорошенько, – сказал Чон До и взял ключ от мотоцикла с барной стойки.

Они пересекли берег и въехали прямо в волны, вздымаемые ветром, – черная лодка то поднималась, то стремительно опускалась, словно в пропасть. Все держались за спасательный трос, закрепленный по бортам, чтобы не свалиться в воду. Румина сидела на носу, руки связаны новым скотчем. Офицер Со накинул ей на плечи свою куртку – только это укрывало ее голое, посиневшее от холода тело.

Чон До и Джил сели на противоположные стороны лодки, но Джил не смотрел на него. Когда они вышли в открытое море, офицер Со приглушил мотор, чтобы услышать Чон До.

– Я дал ему слово, – сказал он офицеру Со. – Я обещал, что мы забудем, как он пытался бежать.

Румина сидела спиной к ветру, трепавшему ее волосы.

– Посадите его в сумку, – предложила она.

Офицер Со расхохотался.

– Наша оперная дива права, – заметил он. – Ты поймал дезертира, сынок. Он приставил ружье к нашей голове. Но не смог нас перехитрить. Скоро ты получишь свою награду, – сказала он. – Можешь уже предвкушать.

Мысль о награде, о том, чтобы отыскать мать и избавить ее от мучений в Пхеньяне, вызвала у него тошноту. В туннелях они иногда натыкались на газовую завесу. Ее невозможно обнаружить – просто начинается головная боль, и перед глазами мелькают красные точки. Он почувствовал это сейчас, под пристальным взглядом Румины. Ему вдруг показалось, что она имела в виду его, чтобы Чон До посадили в сумку. Но ведь не он избил ее и скрутил. И не его отец приказал похитить ее. Да и какой у него был выбор?

Не его вина, что он вырос в городке, где не хватало электричества, тепла и топлива, где фабрики стояли без дела, где трудоспособные мужчины либо находились в лагерях, либо умирали от голода, безразличные ко всему. Не его вина, что все мальчишки под его опекой умирали от голода, холода и одиночества, даже не надеясь, что когда-нибудь их возьмут тюремщиками или запишут в отряд самоубийц.

Петля все еще висела на шее Джила. Ради смеха офицер Со нагнулся и рванул ее изо всех сил, чтобы затянуть потуже.

– Я бы скинул тебя за борт, – сказал он. – Но тогда я не увижу, что они с тобой сделают.

Джил вздрогнул от боли.

– Чон До теперь знает, как это делается, – заметил он. – Этот парень займет ваше место, а вас отправят в лагерь, чтобы вы не болтали обо всем этом.

– Ты ничего не знаешь, – ответил офицер Со. – Ты изнежен и слаб. Я придумал эту игру, черт возьми. Я похитил личного суши-повара Ким Чен Ира. Я вырвал личного врача нашего Дорогого Вождя прямо из больницы в Осаке, среди бела дня, вот этими руками.

– Вы не понимаете, что такое Пхеньян, – настаивал Джил. – Как только другие министры увидят ее, им всем захочется иметь собственных оперных певиц.

Холодные белые брызги обдали их. Румина жадно вдохнула воздух, словно любая мелочь могла лишить ее жизни. Она обернулась к Чон До, сверкнув глазами, собираясь что-то сказать, слово вот-вот слетит с ее губ.

Чон До достал американские очки. Надев их, он увидел синяки у нее на шее, распухшие и побагровевшие запястья, стянутые скотчем. Он заметил обручальное кольцо и шрам от кесарева сечения. Она продолжала буравить его взглядом. Ее глаза – они видели решения, которые он принимал. Они видели, что именно Чон До выбирал, кто из сирот будет есть первым, а кому достанутся жалкие остатки. Они видели, что это он решал, кому спать рядом с печкой, а кому – в коридоре, где бродила чума. Он отбирал мальчишек на завод, где те ослепли от электропечи в плавильном цехе. Он отбирал мальчишек, которых отправили на химзавод, когда небо пожелтело. Он отправил Ха Шина, немого мальчика, не способного отказать, чистить цистерны на лакокрасочной фабрике. Именно Чон До вложил багор в руки Бо Сона.

– Разве у меня был выбор? – спросил он ее. Ему правда надо было это узнать, так же как судьбу тех юноши и девушки из ее арии.

Она подняла ногу – в кромешной тьме блеснул красный лак на ногтях. Произнеся какое-то слово, она ударила его ногой в лицо.

Кровь потекла по его рубашке – по рубашке того парня, которого они похитили с берега. Ноготь на большом пальце рассек ему десну, но это ничего – ему стало лучше, теперь он понял слово, которое замерло тогда у нее на губах. Не надо говорить по-японски, чтобы понять слово «смерть». Так заканчивалась и опера, он был уверен. Вот что случилось с юношей и девушкой в лодке. На самом деле их история не была печальной. Это была любовная история – юноша и девушка, по крайней мере, знали свою судьбу, и они никогда не будут одиноки.

Впереди их ждали новые похищения – год за годом. Была престарелая женщина, на которую они напали на берегу острова Нишино. Она закатала штаны и смотрела в фотоаппарат, установленный на трех деревянных ножках. У нее были седые, растрепанные волосы, и она пошла с ними, не сопротивляясь, – в обмен на портрет Чон До. Был японский климатолог, которого они отыскали на айсберге в проливе Цугару. Они забрали все его научное снаряжение и красный каяк. Был и фермер на рисовом поле, инженер, проектирующий дамбы, и женщина, которая призналась, что пришла на берег утопиться.

А потом похищения прекратились – так же неожиданно, как и начались. Чон До направили в языковую школу, где он должен был целый год учить английский. Он спросил дежурного офицера, считается ли новое назначение вознаграждением за то, что он не позволил сыну министра сбежать. Офицер взял старую военную форму Чон До, его книжку с карточкой на алкогольные напитки и купоном на проституток. Увидев, что книжка заполнена почти до конца, он улыбнулся. «Конечно», – сказал он.

Маджон-ни, в горах Онджин, оказался намного холоднее Чхонджина. Чон До радовался, что приходилось носить голубые наушники, потому что они заглушали бесконечный грохот танковых учений расположенной здесь Девятой механизированной роты. В школе никто не горел желанием учить Чон До английскому. Он просто транскрибировал, учил слова и грамматику по записям в наушниках, а затем печатал все это – буква за буквой – на пишущей машинке. «I would like to purchase a puppy», – говорил женский голос в наушниках, и Чон До печатал это. Под конец в школе появился настоящий учитель – печальный человек, склонный к депрессии, которого Пхеньян вызвал из Африки. Он не говорил по-корейски и постоянно задавал ученикам мудреные вопросы, на которые невозможно было ответить, что помогло им мастерски овладеть вопросительными предложениями.

Целый год Чон До удавалось избегать ядовитых змей, занятий по самокритике и столбняка, который поражал солдат почти каждую неделю. Начинался он вполне безобидно – поцарапаешься о колючую проволоку, порежешься о край жестяной банки, а потом поднимается температура, начинается дрожь и, наконец, происходит спазм мышц, после которого тело становится скрюченным и одеревеневшим настолько, что его невозможно положить в гроб. За такие достижения Чон Дон получил в награду пост радиста на борту рыболовного судна «Чонма», для прослушивания военных сообщений в Восточном море. Его разместили в кормовом трюме, в стальной комнате, где помещались только стол, стул, пишущая машинка и радиоприемники, выкраденные с затонувших во время войны американских самолетов. Трюм освещался только зеленоватым свечением прослушивающего оборудования, которое отражалось в сочившейся из-под двери воде, отчего пол всегда был скользким. Даже после трех месяцев пребывания на корабле Чон До не мог не представлять себе того, что находится по другую сторону этих металлических стен: помещения с плотно уложенной рыбой, жадно глотающей воздух в ледяном сумраке.

Они пробыли в международных водах семь дней, опустив северокорейский флаг, чтобы не нарваться на неприятности. Сначала гнались за глубоководной макрелью, затем за косяками пугливой скумбрии, которая поднималась на поверхность в редких лучах солнца. А теперь охотились на акул. Всю ночь «Чонма» преследовала акул, закинув ярус с сотнями крючков на краю морской впадины, а на рассвете Чон До услышал скрежет лебедки и шлепки – акул поднимали из воды и бросали на палубу.