Всадник с улицы Сент-Урбан - Мордехай Рихлер

— Чем кончается лето и начинается осень?

— Вы слышите? — уважительно округляет глаза миссис Херш. — Это в его-то возрасте!

— Да ну тебя, Сэмми, перестань. Тебе пора одеваться. В школу опоздаешь.

— Тут хитрость есть, — не унимается Сэмми.

— Слышите: хитрость!

— Чем кончается лето и начинается осень?

— Не знаю.

— Мама не знает, золотце. И я не знаю.

— Сдаетесь?

— Сдаемся, сдаемся, деточка.

— Буквой «о»!

— Буквой «о»! — Миссис Херш всплескивает руками, обнимает Сэмми. — Умница ты моя!

Обогнув кровать, Нэнси удаляется в свою ванную, но миссис Херш неотступно следует за нею, сканирует глазами полки, с жадностью вбирая каждую деталь; наконец, поднимает бутылку «Arpege».

— Какая огромная бутылка духов!

— Это туалетная вода.

Миссис Херш дергает плечом, опускает глаза. Что бы у нас ни делалось, все не так. Ее взгляд падает на биде; сразу отворачивается. С точки зрения миссис Херш — и Нэнси это отчетливо понимает, — биде это зловещий в своей развратности гоише выверт. Приспособление для оргий.

— Вы меня извините, — ровным голосом произносит Нэнси. — Мне надо помыться.

— Гм. Пойду соберу Сэмми в школу. С большим удовольствием!

Пока сидел в кабинете и ждал, когда за ним заедет на дорогущем черном «хамбере»[39] его адвокат Ормсби-Флетчер, Джейк просмотрел остальную утреннюю почту в надежде на хоть какой-то знак сочувствия со стороны Люка. Нет, ничего. Первым из пачки вынулось письмо, написанное на листочке с дырочками сбоку — видимо, вырванном из перекидного блокнота.

Уважаемый мистер Херш!

Как Вы, конечно, поняли, увидев, какую бумагу я вынужден использовать для корреспонденции, находясь в стесненных обстоятельствах, я не склоняюсь перед ними, но без стеснения прошу о благосклонности, не обязательно для Вас обременительной.

Так, понятно. Всякую муру пропускаем… что в конце-то?

Несмотря на тяжелое состояние, в котором находится сегодня Театр, я все же вынужден кормиться своим единственным талантом, а потому полагаюсь на Вашу милость и нижайше молю не обрекать меня на профессиональную гибель. Мне быть или не быть — TV or not TV — то Вам решать.

Дальше косяком пошли просроченные счета. На розовых бланках… а, это из детского садика в Саннингдейле. Уведомление о задолженности из банка «Барклайс». Ежеквартальный отчет накопительного инвестиционного фонда. Просьба денег от движения «Борьба с апартеидом». Журнал «Сатердей найт». ТЕМЫ ДИСКУССИЙ: «НАШИ ДЕНЬГИ… ИЛИ ДЕНЬГИ ДЯДИ СЭМА?» «ЧТО ДУМАЮТ ФРАНКОЯЗЫЧНЫЕ КАНАДЦЫ О СЕКСЕ». Письмо какого-то секретаря недавно учрежденного общества всяческих меньшинств, в котором тот заверяет, что с неослабевающим интересом следит за делом Джейка и желает ему отменной британской удачи. Еще он просит Джейка поставить свою подпись под Сексуальным биллем о правах, который крайне необходим всем тем, кто нуждается в визуальной стимуляции либо кому требуется причинять и испытывать боль, а также некрофилам, тем, кто практикует любовь втроем, ну и трансвеститам, понятное дело, предусматривается создание клубов для встреч так называемых девиантов со взаимно встречными сексуальными запросами. К примеру, эксгибиционистам там можно будет без опаски выставляться напоказ перед избранной аудиторией вуайеристов. Еще это их общество намерено направить петицию в парламент, конкретно в адрес известных секс-девиантов среди парламентариев, — чтобы положили наконец начало порнографическому социальному обеспечению. В дальнейшем они надеются организовать мобильные публичные дома для обслуживания больниц и домов престарелых, а также отдельных индивидуумов с физическими недостатками, калек, парализованных, пожилых и психически неадекватных.

Пришла также обычная толика непристойных писем от незнакомок, которые следят за его делом по газетам, с той только разницей, что нынче утром свою фотографию приложила только одна из них. На фото красовалась рыхлая голая баба лет где-то, видимо, под сорок, стоящая на коленях в измятой и развороченной постели. Она зазывно улыбалась невидимому фотографу, руками поддерживая огромные круглые груди и пальцами сжимая соски. «КАК НАСЧЕТ ПОТРАХАТЬ МЕНЯ, ИЗВРАЩЕНЕЦ?» — было начертано помадой на обороте снимка.

Тут в комнату заскочил Сэмми и требовательно осведомился:

— А почему не ты меня сегодня в школу ведешь?

— Я не могу. Опять с утра надо быть в Вест-Энде. Тебя бабушка отведет.

— Похмелье мучит?

— Ну, как бы да. — Джейк поманил сына к себе. И, понизив голос, спросил: — Что нового слышно про Тиббита? — Его одноклассник по фамилии Тиббит уже успел прославиться как футбольный вундеркинд.

— А ты Молли не скажешь?

Джейк пообещал.

— Его переводят в Лидс. За него денег дали двадцать один фунт!

— Да он, поди, больше стоит!

Откуда-то уже неслись призывы миссис Херш.

— Ну, ты меня тогда веди в школу завтра, ладно?

— Завтра суббота… Да, кстати, Сэмми!

— Чего?

Что им положено говорить? В детстве я от отца был далек, а теперь уж поздно. Да и вообще, между прочим, со следующей недели я, не ровен час, могу на некоторое время оказаться постояльцем тюрьмы ее величества в Дартмуре. Пока не выйду, гордый и постройневший.

— Мне хорошо с тобой. И нравится всюду водить тебя. Ты молодец. Теперь поторопись, а то опоздаешь.

Пять минут спустя раздался звонок в дверь, и Джейк, отворив окно, крикнул Ормсби-Флетчеру:

— Иду, иду!

Ваша милость, взгляните на это следующим образом. Кругом вовсю ширится сексуальная революция. Все эти суперсовременные отчаянные белые негритянки готовы по сто раз на дню ноги раздвигать, лишь бы…

Вполне вас понимаю, мистер Херш.

Пока Джейк выкарабкивался из черного «хамбера» у здания Олд-Бейли, адвокат Ормсби-Флетчер, нынче опять, как всегда с утра, обескураживающе веселый, продолжал что-то чирикать, издавать какие-то ободряющие звуки…

Над главными воротами выбит в камне девиз:

Да защищен будет Бедняк и Дитя его;

Обидчик же их — покаран.

А если их Обидчик сам и Бедняк, и Дитя его, как тот же Гарри?

Напоследок Ормсби-Флетчер поднял вверх большой палец, на что Джейк в ответ подмигнул. Самым своим залихватским манером.

Джейк хорошо знал, что в позорных списках обвиняемых Лондонского уголовного суда номер один имена и евреев, и белых канадцев-протестантов присутствуют издавна и во множестве. Так что первым ему здесь уже не быть.

В 1710 году, когда Джонатан Уайлд, Князь грабителей, слыл неоспоримым numero uno всего лондонского дна, его незаменимым подручным был шахер-махер, но имени Авраам. «Этот израэлит, — говорится в „Ньюгейтском календаре“[40], — оказался удивительно верным и полезным его приспешником». Действительно, слишком уж часто фальшивомонетчики, разбойники, воры, шулера и мошенники всех мастей при поимке клялись, что всю свою неправедную добычу сбыли некоему еврею в Уайтчейпеле. Что же до более современного еврейства, то был такой лорд Джордж Гордон[41], зачинщик беспорядков, случившихся 2 июня 1780 года. Толпа под его водительством подожгла Ньюгейтскую тюрьму, причинив значительные разрушения, и разграбила здание суда на Олд-Бейли. На этом не успокоившись, лорд Гордон принялся распространять клевету на Марию-Антуанетту и графа д’Амедара, но определенно ненормальным его признали лишь после того как он «…был обнаружен в Бирмингеме с длинной, по еврейскому обычаю, бородой, и выяснилось, что, подвергшись обрезанию… он упорно исповедует иудейскую веру». Прежде лорд, а теперь реб, Гордон несколько лет еще влачил существование в Ньюгейте, ежедневно молясь и блюдя в камере кашрут, пока не умер от тюремной лихорадки. Когда-то властный предводитель толп, он умер, как свидетельствует «Ньюгейтский календарь», в окружении отбросов общества — «…негров, евреев, цыган и всяческого сброда».

Общественный климат мало улучшился и к 1880-м годам — во всяком случае, судя по тому, как утонченный Монтегю Уильямс, адвокат и королевский советник, жалуется в своих мемуарах на мешавших ему «обтерханных евреев с хмурыми лицами», которые слонялись около здания суда. В 1887 году обтерханные евреи вдруг объединились в дерзкие банды и объявили о своем намерении освободить приговоренного преступника — убийцу Эзру Липски[42], так что охранникам Ньюгейтской тюрьмы в день казни польского еврея пришлось даже вооружиться револьверами. Впервые в истории.

Что касается англо-канадских своих предшественников, по некоторому сходству обстоятельств Джейк выбрал из них для пристального рассмотрения лишь одного: косоглазого сексуального маньяка и наркомана, закончившего в Монреале Макгилльский университет, — доктора Томаса Нейлла Крима, растленного завсегдатая публичных домов Южного Ламбета, о котором Джон Холлингсхед в своем труде «Лондон в лохмотьях», опубликованном, правда, за тридцать лет до появления там Крима, писал так: «Дома здесь поражают всеми мыслимыми проявлениями жалкости и грязи», а «лица, что посматривают из узеньких окошек, желты и отвратны; да и выглядывают-то если не еврейки, то ирландки…»