Свидание - Сидони-Габриель Колетт

Бернар перешагнул через камни, присел, чтобы пощупать зелёный ковёр, и тут же рывком выпрямился.

– Что? Там твари? Я так и знала, Бернар! Тихий голос умолял, заклинал Бернара, который, стоя, пристально смотрел под ноги.

– Не бойся, – начал он.

При первом же слове она сжала руками виски, и Бернар удержал готовый вырваться с её губ крик, предостерегающе подняв раскрытую ладонь. Он снова наклонился и приподнял две смуглые руки в белых рукавах, которые тотчас выскользнули из его пальцев и бессильно упали.

– Это не мёртвый, – сказал он. – Рука совсем тёплая, но…

Он поднял фонарик в собственной руке, приблизил её к глазам, вытер пальцы о траву и только тогда вспомнил, что надо успокоить Розу. Она не убежала, но в свете, который рассеивался на уровне её лица, он увидел, как дрожит у неё подбородок.

– Ты только не падай в обморок, – произнёс он как можно мягче. – Это просто раненый человек, у него идёт кровь, только и всего.

Инстинктивно он вгляделся в окружающую черноту.

– Если бы… Если бы здесь были ещё люди, птицы бы не уснули. Никого больше нет.

Колени Розы под измятым платьем вздрогнули.

– Иди сюда, детка, помоги мне.

Она отпрянула.

– Он ещё жив, Роза. Мы не можем его так оставить. Она молчала, и Бернар потерял терпение.

– Дай-ка мне свой фонарик.

Роза отступила ещё на шаг и вышла из освещённого круга. Он слышал, как она неловко рылась в сумочке.

– Скорее!

Ладонь Розы с маленьким дешёвым фонариком появилась в луче света, но дотянуться до неё Бернар не мог. Он присел на корточки, и, подняв белый рукав, ощупывал руку раненого от локтя к плечу.

– Ну же! Принеси мне его сюда!

– Нет – пробормотала она сдавленным голосом. – Не хочу. Я боюсь.

– Идиотка… – буркнул Боннемен. – Положи хотя бы фонарик на камень. И включи его. Я, кажется, не слишком многого прошу. Этот человек ранен, Роза, пойми же!

Он приподнял двумя руками за плечи худенькое, лёгкое тело и прислонил его к каменной кладке: словно в знак протеста против такого обращения, голова откинулась назад, стукнувшись затылком о край; глаза были закрыты.

– Да это же Ахмед! – вырвалось у Боннемена. Длинные ресницы раненого дрогнули, веки приоткрылись и тотчас сомкнулись вновь.

– Ахмед! Бедный малыш! Роза, это Ахмед! Слышишь, Роза?

– Да, – отозвался голос из темноты. – Ну и что?

– Как это – ну и что? Он, наверное… Ну, не знаю… Упал, поранился… Какое счастье, что мы оказались здесь.

– Какое счастье, – повторил голос с ноткой враждебности.

Ослеплённый лучом фонарика, Бернар едва различал место, где стояла в тени Роза. Он опустил глаза, увидел свои руки, перепачканные кровью манжеты и проглотил вертевшиеся на языке слова. «Он потерял много крови… Но где же рана?»

Положив два фонарика так, чтобы было как можно светлее, он осторожно пробежался пальцами по ребрам Ахмеда. Кровь не текла ни из груди, ни из спины, ни из живота, впалого, как у борзой. «Горло? Нет он не хрипит, дышит тихо…» Наконец пальцы обнаружили источник крови – на плече, и снова Ахмед, застонав, приоткрыл глаза.

– У тебя есть ножик? – спросил Бернар не оборачиваясь.

– Что?

– Ножик или что-нибудь такое… всё равно, что режет!.. Скорее, Бога ради, скорее!

Скрипя зубами от бешенства, он слушал, как она звякает чем-то в сумочке.

– Есть маленькие ножницы…

– Только не бросай их, они затеряются в траве. Принеси сюда, – скомандовал он.

Роза послушно подошла, но тут же снова отступила в темноту.

– Я могу забрать свой плащ? – спросила она минуту спустя.

Бернар, распарывая белый рукав Ахмеда, даже не поднял головы.

– Твой плащ? Нет-нет, я его разрежу, а то нечем перевязать ему плечо. Сколько же он потерял крови, бедный малыш!

Роза не решилась возразить, но он услышал, как она прерывисто, со всхлипами задышала, сдерживая слёзы.

– Нет, это надо же… Мой плащ… Чтобы перевязать какого-то бико[2]… мог бы взять его рубашку или свою…

– А может, твою комбинацию? – отрезал Бернар. Он ощущал странную приподнятость; ему было почти весело, когда он с хладнокровием врача обнажал плечо раненого, одновременно прислушиваясь к хрусту веточек, к шорохам и вздохам лесной чащи. Короткое лезвие валявшегося в траве ножа блеснуло в луче света.

– Вот оно что! – воскликнул Бернар. – Посмотрите-ка!

Он подобрал нож, держа его за остриё, и положил его на каменный край фонтана.

– Ахмед! Ахмед, ты слышишь меня?

Чёрные ресницы приподнялись; открылись глаза, спокойные и строгие, глаза юноши, почти ребёнка. Но отяжелевшие веки вновь закрыли их. Бернар нашёл наконец рану, не очень широкую, но нанесённую явно изо всей силы; её коричневые набухшие края, похожие на губы, всё ещё кровоточили. Он прижал обе ладони к окровавленному плечу, пытаясь сдвинуть края.

«А это чертовски трудно», – сказал он себе.

– Ахмед! Кто это сделал?

Губы Ахмеда дрогнули, но не проронили ни слова, потом дрогнули ещё раз, и он пробормотал:

– Бен-Касем…

– Вы поссорились?

– Фатима…

– Фатима? Это не та ли симпатичная девчушка, что я видел внизу?

– Да…

– Ладно, ясно в общих чертах.

– Что он говорит? – спросил издали голос Розы.

– Ничего для тебя интересного. Ахмед, ты сможешь опереться на руки, только на минуту? Нет? Тогда не двигайся. Я так и знал, что ты понимаешь по-французски.

Он рванул на себя разрезанный рукав и разодрал его на три полосы: получилось достаточно длинное подобие бинта.

Охваченный всё тем же лихорадочным весельем, он действовал теперь торопливо, едва сдерживаясь, чтобы не засвистеть или не замурлыкать песенку. Если продеть бинт под мышку, потом через плечо, есть шанс остановить кровь, которая уже не текла, а сочилась, как будто иссякла… Он чувствовал неподвижный взгляд Ахмеда: тот смотрел на его руки.

– Фонарь! – вдруг крикнула Роза. Действительно, лампочка в одном из фонариков засветилась красноватым светом, угасая. «Вот это уже совсем не смешно…»

– Приподнимись, – сказал он Ахмеду. – Постарайся посидеть прямо, пока я тебя перевяжу. Я сделал тебе больно? Ничего, старина, потерпи… Эта детка могла бы нам помочь, но попробуй-ка втолковать ей…

Пот капал на повязку, на рану; утирая лоб, он перепачкал его красным и липким.

– Ладно, какая уж тут антисептика!.. Чёрт побери, это ты для Фатимы надушился? От тебя так и шибает в нос сандалом. Ну-ка… Вот всё и в порядке.

Он приподнял Ахмеда за талию, усадил и поднёс фонарик к юному, без малейшего изъяна лицу. На губах, утративших свой пурпурный цвет, в глазах, обведённых коричневыми и оливково-зеленоватыми кругами, мелькнула улыбка, и ответом ей была невидимая во тьме улыбка, скорее гримаса на мокром от пота лице Боннемена, которому вдруг стало неловко от переполнявших его чувств.