Свидание - Сидони-Габриель Колетт

– Можете вы, наконец, называть меня просто «Одетта», как все?

– О, с радостью, – поспешно откликнулся он.

«Плохи мои дела, – подумалось ему, – на следующей неделе она, чего доброго, предложит перейти на «ты». Но у меня нет ни малейшего желания делать то, что требуется, чтобы исправить положение». Тем не менее лицом к лицу с противником он пустил в ход своё оружие – ослепительную улыбку, ту самую, которая покорила Розу.

– Я хотел кое-что предложить, Одетта… Вы слышите меня, Одетта? О-о-одетта?

Она расхохоталась, откинув голову, широко раскрыв сочные, как ягоды инжира, губы, так что обнажилось влажное нёбо в оправе бесподобных зубов.

– Ну, так вот… О! Я не претендую на то, что вы сочтёте мой план гениальным… Что, если мы попросим принести нам полдник сюда? Чай с мятой – Ахмед умеет его заваривать, – апельсиновое питьё… И сладости. Всякие там «рожки кадия» и «уши газели»…

– Наоборот, – простодушно поправила Роза.

– Потом, эти маленькие штучки с миндалем и фисташками…

– Еще одно слово, и меня вырвет, – сказала Одетта. – Не хватает только префекта и директора коллежа для полного счастья. Ну и чем же вы всё это увенчаете?

– А вот чем, – продолжал Бернар лукавым голосом, который был ему самому отвратителен. – Мы не будем обедать и ляжем спать в десять часов – вот достойный венец для сегодняшнего дня. Мы отправимся спать и, слава Богу, обойдёмся без глазения на танцовщиц в трикотиновых лифчиках, без планов на вечер, без экзотических местных кинофильмов, без утомительного шатания по крутым улочкам этого окаянного города, – да, мы ляжем спать, и даже не в десять, а в половине десятого. Вот, сам придумал, и горжусь этим!

Женщины помолчали. Одетта зевнула. Роза ждала, что скажет Одетта, которая никогда не спешила одобрить чью-либо идею.

– Вообще-то… – начала она.

– О, – подхватила Роза, – кто-кто, а я всегда пойму человека, которому хочется завалиться спать.

Все трое вспомнили бесконечный вчерашний вечер, начавшийся в кафешантане, в маленьком дворике под полотняным навесом, где пахло ацетиленом от множества ламп. В сопровождении молодого словоохотливого чичероне – тщательно напомаженного, затянутого в смокинг, но без шляпы – они смешались с местной публикой; за столиками пили анисовую настойку и жевали нугу. На эстраде испанка в жёлтых чулках, похожая на продавленную корзину, и две перезрелые туниски цвета свежего масла время от времени принимались петь… Потом они оказались в чистеньком, походившем на пещеру погребке, где их вниманию были предложены танцы, исполненные молоденькой девушкой – судя по всему, дни она проводила за скучной работой в какой-нибудь конторе. Обнажённая, гибкая, с крепкими грудями; босые ноги резво и деловито порхали по каменным плитам. Она демонстрировала всё, кроме волос, упрятанных под шелковый платок, и глаз, которых ни разу не подняла на посетителей. Закончив очередной танец, она садилась по-турецки на кожаную подушку. Все её искусство состояло в непринуждённости движений и умении ловко прятать от любопытных взглядов темный треугольник между бёдер.

– Какое было печальное зрелище – та малышка, что танцевала голой, – вздохнула Роза.

Бернар почувствовал признательность: она подумала о том же, о чём и он, одновременно с ним… Одетта передёрнула плечами.

– Вовсе не печальное. Неизбежное. В Мадриде смотрят Гойю. Здесь – голых кабильских девиц, куда денешься? Но я согласна, что зрелище того не стоило в половине четвёртого ночи…

«Да нет, стоило, – подумал Бернар, – если бы без тебя и без Розы. Без женщин. Женщины – что с них взять? Они не способны обуздать свои непристойные мысли – чисто женские – и подсознательное стремление сравнивать. Взгляд Одетты может отравить любое удовольствие. Всё, что она думала, было написано у неё на лице. Она говорила себе: «Груди у этой Зоры года через три совсем отвиснут. Спина у меня куда стройнее. Её груди – как лимоны, никакого сравнения с моими, у меня – как яблоки. И эта маленькая штучка у меня соблазнительнее…»

Он смутился, поймав себя на том, что представляет во всех подробностях женское тело, принадлежащее другому мужчине, и покраснел от быстрого взгляда Одетты. «Эта стерва догадывается обо всём… Ничего у меня не получится сегодня вечером… Да и Роза не осмелится…»

Ахмед, казалось, прислушивался к дальним голосам невидимого Танжера, и Бернар приподнял рукав белой рубашки, чтобы взглянуть на часы на запястье. Юноша нагнулся над кружком бархатистой примятой травы, сорвал голубой цветок шалфея и засунул его за ухо под феску. Потом снова застыл в неподвижности; опущенные веки и ресницы почти закрыли большие тёмные глаза.

– Ахмед…

Бернар позвал его вполголоса; Ахмед вздрогнул.

– Возвращаемся, Ахмед.

Словно спрашивая согласия Одетты и Розы, Ахмед обернулся к ним со своей широкой улыбкой, на которую обе женщины не замедлили ответить одинаково снисходительными гримасами; Бернару это не понравилось. Башмаки без задников и проворные, словно бесплотные лодыжки Ахмеда указывали дорогу; Бернар отмечал про себя все повороты и ориентиры: «Проще простого… От первой развилки вверх по большой аллее… Да и журчание воды слышно издалека…» Но он ощущал смутное недовольство, усталость, хотя было едва за полдень, и какую-то вялость от слишком яркого света и усиливающейся жары. А неплохо было бы, вдруг пришло ему в голову, обзавестись большим домом с усадьбой, типично восточным, по его представлениям.

«Я распрощался бы с Одеттой и Бесье. Заперся бы там с Розой. Со мной остался бы Ахмед и та девочка-марокканка, что мы видели внизу, такая маленькая дикарка…»

Ниже на склоне они вновь увидели синеватые кедры и сосны, потом – заросли аронника; Ахмед небрежно сшибал на ходу их белые головки.

Когда они спустились ещё ниже, очень смуглая черноволосая девочка в окружении стайки белых кур пересекла перед ними дорогу. Волосы её были заплетены в косички и закручены наподобие маленьких рожек, сползшее платье наполовину обнажило одно плечо, острые груди оттопыривали арабский муслин.

– А! Вот и та славная девчушка, которую мы видели возле кухни! – воскликнула Одетта.

Славная девчушка метнула на неё презрительный взгляд и скрылась, не проронив ни слова.

– Афронт!.. Ахмед, как её зовут? Малышку, да-да, эту самую… Не прикидывайся дурачком, со мной этот номер не пройдёт. Так как её зовут?

Ахмед в нерешительности поморгал длинными ресницами.

– Фатима, – произнёс он наконец.

– Фатима, – повторила Роза. – Как это мило… Она только Ахмеду улыбнулась. А нам такую мину состроила!..

– У неё изумительный рот, – сказал Бернар, – и дивные крепкие зубы – я такие обожаю…