В кварталах дальних и печальных - Борис Рыжий

На бледно-голубой эмали

Березы ветви поднималии незаметно вечерели.Я ныне и не помню, как Вас звали.И были ль Вы со мною в самом деле?Увы, я вспоминаю только рощу,хрустящий снег и прочие детали.

Где как-то странно с приближеньем ночиотчетливее тени наши стали.И нынче, верно, там они чернеют,отпугивая всяческую живность.Все так же — снег не тает, вечереет.Лежат они — печальные, большие.

Места есть на земле, где расстаются,кто б ни забрел. Такие уж, поверьте,места. Так вот они и остаютсяв мозгах, сим подчеркнув свое бессмертье.Там, я считаю, с Вами и гуляли.Но я не помню, как глаза у Вас темнелина бледно-голубой эмали,какая мыслима в апреле.

1994, август

Черные скалы

Черные скалы над черной рекою,как вы красивы. Как печальны!О, не убейте меня покоем.Особенно — в момент прощанья.Я — заурядный усталый путник.Всех потерял. Иных — покинул.Я с вами пробыл лишь пару суток,но буду помнить до могилы.Я только затем и сошел с дороги,чтоб вы хранили меня ночами.С вами молчали богии звезды — молчали.Так познакомьтесь с одним человеком,что тихо молвит пред грозным ликом:«Вы меня не помяните даже эхом,ибо некому меня окликнуть в мире…»Но за ночлег — спасибо.Прощайте, вы тоже устали.Прощайте еще раз, огромные глыбы.Над черной рекою черные скалы.

1994, август

Трубач и осень

Полы шляпы висели, как уши слона.А на небе горела луна.На причале трубач нам с тобою играл —словно хобот, трубу поднимал.Я сказал: посмотри, как он низко берет,и из музыки город встает.Арки, лестницы, лица, дома и мосты —неужели не чувствуешь ты?Ты сказала: я чувствую город в груди —арки, люди, дома и дожди.Ты сказала: как только он кончит играть,все исчезнет, исчезнет опять.О, скажи мне, зачем я его не держал,не просил, чтоб он дальше играл?И трубач удалялся — печален, как слон.Мы стояли у пасмурных волн.И висели всю ночь напролет фонари.Говори же со мной, говори.Но настало туманное утро, и вдругвсе бесформенным стало вокруг —арки, лестницы, лица, дома и мосты.И дожди, и речные цветы.Это таял наш город и тек по рукам —навсегда, навсегда — по щекам.

1994, сентябрь, Санкт-Петербург

«В сентябре, на простой тротуар…»

В сентябре, на простой тротуар —где растут фонари как цветы —лица нежные ветреных парвдруг осыпались, словно листы.Это дождик прошел, черно-бел.Наклониться над лужей любой —ты увидишь их, бледных, как мел,ты махнешь им холодной рукой.

«О, прощайте, — шепнешь, — навсегда,молодые ль вы, старые ль вы,пусть растут города, города —все же лица прекрасней листвы…»В этих лицах есть горечь и лед.В этих лицах есть боль и покой.«Пусть гербарий из вас соберетутром траурным школьник седой…»

1994, сентябрь

Фонарь над кустами

Ты помнишь темную аллею,где мы на лавочке сидели,о чем — не помню — говоря?Фонарь глядел на нас печально,он бледен был необычайнотогда, в начале сентября.

Кусты заламывали кисти.Как слезы, осыпались листья.Какая снилась им беда?Быть может, то, что станет с нами,во сне осознано кустамиеще осенними тогда.

Коль так, то бремя нашей болимы им отдали поневоле,мой ангел милый, так давно,что улыбнись — твоя улыбкав печаль ударится, как рыбка —в аквариумное стекло.

И собирайся поскореетуда, на темную аллею —ходьбы туда всего лишь час —быть с теми, кто за нас рыдает,кто понимает, помнит, знает,ждет. И тревожится за нас.

1994, октябрь

Элегия Эле

Как-то школьной осенью печальной,от которой шел мороз по коже,наши взгляды встретились случайно —ты была на ангела похожа.Комсомольские бурлили массы,в гаражах курили пионеры.Мы в одном должны учиться классе,собрались на встречу в школьном сквере.

В белой блузке, с личиком ребенка,слушала ты речи педагога.Никого не слушал, думал только —милый ангел, что в тебе земного.Миг спустя, любуясь башмаками,мог ли ведать, что смотрелмоими школьными и синими глазамиБог — в твои небесно-голубые.

Знал ли — не пройдет четыре года,я приеду с практики на лето,позвонит мне кто-нибудь — всего-тобольше нет тебя, и всё на этом.Подойти к окну. И что увижу? —только то, что мир не изменилсяот Москвы — как в песенке — и ближе.Все живут. Никто не застрелился.

И победно небеса застыли.По стене сползти на пол бетонный,чтоб он вбил навеки в сей затылокпамять, ударяя монотонно.Ты была на ангела похожа —как ты умерла на самом деле.Эля! — восклицаю я. — О Боже!В потолок смотрю и плачу, Эля.

1994, октябрь

«Уток хлебом кормила с руки…»

Уток хлебом кормила с руки —так проста — у холодной Невы.Было, кажется, пасмурно итак ей холодно было — увы.Отражались в воде облака,падал снег, и казалось иным —белых ангелов кормит она —с грустью ангельской — хлебом своим.

Так пройдут за годами года,и, быть может, — безмозглый дурак —в октябре я случайно тудазабреду и увижу: все также грустна, молода и проста —кормит карликов-ангелов — ах.Очарован, не брошусь с моста,но умру у нее на руках.

1994, октябрь

«Я скажу тебе тихо так, чтоб не услышали львы…»

Ибо я надеюсь вернуться

Т.-С. Элиот[16]

Я скажу тебе тихо так, чтоб не услышали львы,ибо знаю их норов над обсидианом Невы.Ибо шпиль-перописец выводит на небе «прощай»,я скажу тебе нежно, мой ангел, шепну невзначай.Все темней и темней и страшней, и прохладней вокруг.И туда, где теплей, скоро статуи двинут — на юг.Потому и шепну, что мы вместе останемся здесь —вся останешься ты и твой спутник встревоженный — весь.Они грузно пройдут, на снегу оставляя следы.Мимо нас навсегда, покидая фасады, сады.Они жутко пройдут, наши смертные лица презрев, —снисходительны будем, к лицу нам, милая, гнев.Мы проводим их молча и после не вымолвим слов,ибо с ними уйдет наше счастье и наша любовь.Отвернемся, заплачем, махнув им холодной рукойв Ленинграде — скажу — в Петербурге над черной рекой.

1994, октябрь

«Мой друг, так умирают мотыльки…»

Мой друг, так умирают мотыльки —на землю осыпаются, легки,как будто снегопад в конце июля.За горсточкою белой наклонись,ладонь сожми, чтоб ветерком не сдулообратно наземь, а, отнюдь, не ввысь.

Что держишь ты, живет не больше дня,вернее — ночи, и тепло огнявсегда воспринимает так буквально.Ты разжимаешь теплую ладоньи говоришь с улыбкою прощальной:«Кто был из вас в кого из вас влюблен».

И их уносит ветер, ветер прочьуносит их, и остается ночьв руке твоей, протянутой на встречунебытию. И я сжимаюсь весь —что я скажу тебе и что отвечуи чем закончу этот стих — бог весть.

Что кажется, что так и мы умрем,единственная разница лишь в том,что человек над нами не склонитсяи, не полив слезами, как дождем,не удостоит праздным любопытством —кто был из нас в кого из нас влюблен.

1994, октябрь

Бледный всадник