Судите и судимы будете - Stashe

По сторонам пока что еще тянулись волнистые поля, поросшие высоким золотисто-оранжевым злаком. Исмаи легко душил все сорняки, поскольку сам по сути был культивированным сорняком. Могучие стебли его, в обхват ладоней, упругие и плотные возносились метра на три с лишним от земли. На макушке среди плотно прижатых к стеблю листьев проглядывали шишки — темно-фиолетового цвета. Початки еще только набирали сок, но к осени они превратятся в длинные, черные, полные сладковатых семечек плоды. Из этих семечек, насколько я помню, делают муку, отжимают масло, варят каши и даже жарят как деликатес на сковороде. Раньше, я никогда не приглядывалась к полям исмаи, не знаю, почему внезапно потянуло. Словно напоминала себе самой: я есть, я думаю, я существую. Пусть даже способ выбрала странный, перебирать в памяти рецепты из исмаи.

Поля раскинулись слева и справа от тропы, на сколько хватало глаз. Лишь с одной стороны, впереди, их теснил курчавый, ядовито-зеленый с проблесками оранжевого подлесок. Он жил своей лихорадочной весенней жизнью, агрессивный, оживающий после затяжного сна. Настоящий лес начинался глубже. Поначалу он казался лишь продолжением подлеска, ненамного более густым, с небольшими островками-проплешинами. Эти залысины облюбовал горень, кажущаяся хрупкость и невзрачность которого были простой обманкой. Стоило кому-либо ступить на такую поляну, как земля под ногами начинала буквально гореть. Полыхать сине-оранжевыми языками пламени, от которого тянуло гарью, дымом и смертью. Поспешно покидающих поле боя разумных существ после кратковременного удивления и последующей досады, ждал еще 'подарочек'. Да, горень просто создавал убедительную иллюзию пожара, но ожоги от него появлялись самые настоящие. Там, где рос огонь-куст, обычно больше не росло ничего, кроме мелких несъедобных ягод. Лес, плотной завесой подступал к дороге, почти полностью сливаясь с ней, втягивая ее в себя, делая своей частью.

Красные великаны тои покрытые пучками полупрозрачных, бархатных на ощупь фиолетовых листьев, с багровым наростом мха-паразита на стволах угрюмо нависали над головой. Чем глубже забредаешь в такие дебри, тем больше вероятность встретится с чем-то опасным и незнакомым. Черные леса далеки от трактов, больших городов, механики, ученых лбов. Зато природа в них сохранилась почти в первозданном виде — дикой, опасной и голодной. Со Стоушем, конечно, бояться мне нечего. Он знает столько, сколько многим не выучить и за всю жизнь. Как себя вести, что говорить, делать. Упрямая уверенность — теперь уж не пропаду, теперь беды пройдут мимо — пугала меня. Давно такой необъяснимой, слепой веры в кого-либо не испытывала. Что на меня нашло, не пойму? То ли действительно, начинали проявляться странности беременности, то ли в детство по глупости впадала? Он же не бог, жевлар.

Мы уходили выше и выше в горы, оставив далеко позади все, в том числе и преследователей, как я надеялась. Хотя на это как раз рассчитывать, пожалуй, не стоило. Метались в голове обрывки мыслей, кусочки воспоминаний, но так и не сложились ни во что путное. К вечеру, зато, я едва волокла ноги, а уж ворочать языком не хотелось вовсе. Никаких проблем с неловкостью.

Плохо помню, как устраивались на ночлег, залезали под старую великаншу-тои и, привалившись к могучему стволу, дремали. Смутно, как съехала на душистую, пахнущую чем-то сладким и терпким землю, покрытую толстым слоем листьев. Как свернулась калачиком под плащом и провалилась в сон. Ничего мне не снилось, ни плохого, ни хорошего. А потом Стоуш разбудил и снова погнал вперед.

В полдень мы перекусили и снова шли до тех пор, пока крутые холмы не сменились скалами. Их местами лысые скаты темнели провалами и отблескивали крошевом камня на солнце. За эту холодную твердь цеплялись что есть сил лишь чахлая по виду ползучая трава, да кустики странных бледных цветов. Шуршали, вызывая обвал мелких камней на тропу, и пылили, перебегая от укрытия к укрытию, ящеры длиной до метра, ярко-синие, с переливающимися на солнце чешуйчатыми спинами. Яркое весеннее солнце сверху щедро поливало теплыми лучами траву, склоны, узкую тропу меж ними и нас.

К вечеру я уже не бодро рысила, а уныло плелась. За весь день мы с отцом от силы перекинулись парой слов. Какие беседы? Нужно как можно быстрее и дальше уйти, пока не пошла травля, пока след можно запутать, а намерения не вычислены. Я не знала, куда стремится Стоуш и узнать пока не пыталась. Усталость моя достигала предела. Я уже не ощущала весеннего холода, недостатка пищи или воды, боли в разбитых ногах. Держалась за единственную мысль — надо, и продолжала идти.

Когда солнце село, ночь наступила стремительно, как всегда бывает в горах. Зелень приобрела почти черный оттенок, длинные тени слились с землей и создали новый пейзаж. Таинственный, немного пугающий, разительно отличающийся от дневного. Высыпали нетерпеливой гурьбой звезды. Подмигивали злорадно с небес, словно знали некий секрет и умалчивали о нем. Я привалилась спиной к скале и безучастно смотрела вверх. Отец нашел хорошее место. Две скалы перекрывали друг друга слоистыми боками. В закутке не дул ветер, а со стороны не разглядишь и отсвета огня. Только здесь, впервые за два дня, Стоуш развел костер. Когда сушняк (ломкий и полый как трубки) разгорелся, он обратился ко мне.

— Устала?

Я кивнула. После долгого молчания казалось невозможным нарушать тишину. Я сроднилась с ней, сжилась даже. А тут вопросы, ответы. Пусть будет, если иначе нельзя краткий отдых и пора дальше, в путь. Что усталость? Она проходит, нет ее, просто привыкаешь к ритму, даже такому изнуряющему. Ко всему на свете можно привыкнуть.

Стоуш смотрел на огонь, и на его плоской морде эмоции не отражались.

— Чувствуешь?

— Что? — собственный голос показался мне охрипшим, резким.

— Не чувствуешь, значит, — жевлар протянул ладони к пламени, — знаю, тебе тяжело и страшно.

Я отрицательно помотала головой.

— Нет. Терпимо. Но хочу кое-что сказать…

Он отрицательно мотнул головой, и я замолчала на полуслове.

— Слушай, Келан, меня преследует ощущение слежки, взгляда в спину. Оно не покидает ни на минуту. Я привык верить инстинктам. А ты, моя дочь, которую я неплохо учил, ничего не чувствуешь. У тебя, конечно навыки похуже моих, но чтобы настолько…довольно странно, не находишь? Почему, не столь важно, но последствия! Кто знает, какие они могут быть? Я хочу предостеречь тебя. Келан, ты слишком доверчива. Вложила свое сердце, судьбу в чужие руки и не переживаешь о последствиях. Никому нельзя верить. Никому! Ни друзьям, ни родным. Мир — обманка, вокруг слишком много ловушек. Как только забудешь о том — погибнешь. Я же вижу, как с плеч твоих упал груз, как ты обрадовалась, поняв, что я — твердое плечо и можно расслабиться. Никогда не расслабляйся! Твой мир — иллюзия, Келан. Даже тогда, когда ты казалась себе независимой и самостоятельной, то была под присмотром. Спину прикрывали, а промашки покрывали. Подумай, что будешь делать, если останешься одна? По-настоящему одна. Кто знает, как игра повернется завтра?