Судите и судимы будете - Stashe

Яша тем временем зашел в помещение, не оглядываясь и не пытаясь забрать коробки обратно. Дан с удивлением обнаружил, что современные технологии здесь переплетались и скрещивались с давно устаревшими, и непонятно каким образом слаженно работали. Яша поманил инспектора рукой и направился к длинному столу, заваленному кучей самого разного хлама. Молчаливое указание Шептунов истолковал, как мог. Богдан аккуратно сгрузил коробки на пластиковую поверхность, с любопытством наблюдая за учеными.

На столе со свободным местом было туго. Коробки, макеты, папки с листовыми схемами, какие-то вовсе непонятные штуковины. Устаревшие мини-диски россыпью разноцветных кружочков, каждый чуть меньше ногтя, теснили коробочки нанодисков. В одной такой коробочке умещалась информация о целой планете. Начиная от географических данных и заканчивая… много чем заканчивая. Богдан снова с уважением покосился на парочку, увлеченно о чем-то спорящую. Он мог себе представать объемы и сложность их работы только приблизительно.

Судя по разговору, Лео не одобрял легкомысленного отношения Яши к приказам начальства. Но чудика трепка не взволновала совершенно. Он отмахнулся и бросился к коробкам, восторженно бурча:

— Наконец-то! Наконец-то пришли!

— Богдан, — нерешительно обратился Леопольд.

Инспектор ловко стянул с шеи капсулу и, держа за цепочку, протянул серебряную каплю гному.

— Здесь вся информация. Ознакомьтесь и успокойтесь, наконец. А я сегодня поинтересуюсь у Альберта, почему моя карта не работает.

Дан уже предполагал, что услышит в качестве оправдания. 'Кто знал, что вы сразу метнетесь изучать станцию?' Не успел ввести личные коды, типа.

Лео взял капсулу и вставил ее в гнездо считывающего устройства. Зажужжала, мягко разворачивая визуальный экран, черная шишечка галоустройства. Приподнялись над столом голубоватые кнопки клавиатуры. Лео погрузился в процесс, ловко хлопая по ним толстыми пальцами, перемежая письменные команды устными. Богдан потерял всякий интерес к 'гному' и принялся рассматривать обстановку лаборатории. Слева от Леопольда располагались три огромнейших экрана, изготовленных еще по старой технологии. Конечно, наука уже не развивалась такими темпами как раньше, но новинки появлялись. Эти экраны еще не формировались при помощи хитрого устройства буквально из воздуха, точнее из молекул, а были изготовлены из тончайшего материала. Толщина коего равнялась человеческому волосу, но по прочности не уступала сплавам для обшивки кораблей. На одном из экранов Богдан опознал изучаемую планету, на втором она же красовалась в приближенном варианте — спутник отслеживал миграцию каких-то животных. На третьем мелькали диаграммы и графики неизвестного назначения. Несколько мониторов поменьше висели справа, а море разномасштабного оборудования стояло, лежало и весело везде — по бокам над экранами, сверху и даже под ногами, на полу. Наименование и назначение его представлялись Богдану столь же сложным, как китайская грамота. Повсюду он натыкался взглядом на образцы пород в колбах и силовых капсулах, у стен теснились какие-то стеллажи заставленные неразборчиво подписанными коробками. Но ученые явно чувствовали себя в этом хаосе как рыбы в воде. Особенно Яша, который извлек некий загадочный прибор из принесенной коробки и, попискивая от удовольствия, расчищал под него место.

— Что это? — спросил Богдан, подходя ближе.

— Уникальный микроскоп с широчайшим спектром возможностей.

На Дана потоком полился ливень профессиональных терминов, он смутился, растерялся и отступил. Яшу потеря слушателя совершенно не смутила, он вдохновенно размахивал руками и продолжал разговаривать сам с собой.

Леопольд успокоено вздохнул и протянул капсулу обратно.

— Кофе хотите? Я так понимаю, есть вопросы?

Дан широко улыбнулся:

— Хочу. Да, думаю, нам придется какое-то время довольно тесно общаться.

6 глава

Я почти не помню первый день пути. Усталость, переизбыток впечатлений, ощущение какой-то скованности, дурнота. Едва после утомительной поездки я переступила порог дома, места, куда не возвращалась более десяти лет, как Стоуш заторопил с уходом. Я успела лишь ополоснуть лицо и снова оказалась в дороге.

Мы так долго не общались с отцом, что после приступа ностальгии, вдруг возникла неловкость, как вести себя дальше? На мгновение душу словно обдало холодом. Совсем непонятно что говорить, а о чем молчать. Возможно, Стоуша посетили те же мысли. А может, и нет. Он от природы не был болтливым. Поэтому мы шли в тишине, прерываемой периодически веселым треньканьем рут. Эти птицы охотились и жили небольшими стайками — шесть-восемь пар, обычно. Они имели удивительно мелодичные голоса и весомые размеры. Голова на жилистой шее, увенчанной массивным клювом, возвышалась над длинными пальцами ног-палок метра на полтора. Рута охотились на гусениц и животных помельче себя. Время от времени они переговаривались меж собой вслух. Деловито и нежно, словно воркующие влюбленные парочки.

Поначалу родимые Холмогоры казались такими привычными — ласково припекало весеннее солнышко, вокруг раскинулись сочно-зеленые поля, поросшие бродячей травой и мерцающими в ночи кустами. Ветерок едва колыхал нежные бородки первой листвы на деревьях. Весенняя прохлада почти не чувствовалась, так, слегка холодило ноги и шею. Но вскоре пейзаж начал изменяться. Деревьев становилось все больше, а откуда-то из-за горизонта неспешно выползали темные зубцы леса. Холмистая местность становилась гористой, а подъемы, как и спуски, все круче и круче.

На равнинах, кроме кустарников и травы, выживали только мощные амаки, стволы которых — плотные, в броне из ромбовидных щитков — покрывали круглые тарелочки грибов-паразитов. Практически прозрачные, невесомые, с мягкой, бархатистой шкуркой эти грибы выделяли смолу, помогающую щиткам окостенеть. Так амаки становились неуязвимыми для паразитов, стремящихся проникнуть в его беззащитную, пористую плоть. Грибницы же закреплялись между неокостеневшими пластинами еще до взросления гриба. Летом, лохматые щетки листьев (что выгонялись из ствола высоко от земли), разворачивались днем, напоминая гигантские опахала, а к вечеру сворачивались, превращаясь в узкие бахромчатые зонты. Сейчас из почек как раз проклевывались вверх первые темно-оранжевые липкие стрелы.

По сторонам пока что еще тянулись волнистые поля, поросшие высоким золотисто-оранжевым злаком. Исмаи легко душил все сорняки, поскольку сам по сути был культивированным сорняком. Могучие стебли его, в обхват ладоней, упругие и плотные возносились метра на три с лишним от земли. На макушке среди плотно прижатых к стеблю листьев проглядывали шишки — темно-фиолетового цвета. Початки еще только набирали сок, но к осени они превратятся в длинные, черные, полные сладковатых семечек плоды. Из этих семечек, насколько я помню, делают муку, отжимают масло, варят каши и даже жарят как деликатес на сковороде. Раньше, я никогда не приглядывалась к полям исмаи, не знаю, почему внезапно потянуло. Словно напоминала себе самой: я есть, я думаю, я существую. Пусть даже способ выбрала странный, перебирать в памяти рецепты из исмаи.