Избушка на костях - Ксения Власова

вдохнула, пытаясь избавиться от него. Щеки что-то обожгло, и я не сразу поняла, что соленые капли, упавшие на губы, – это слезы. В позе Тима, в самом его теле, чувствовалось нарастающее напряжение. Он сжал тонкие губы в одну линию, стиснул правую ладонь в кулак, будто сдерживаясь, а второй прикоснулся к моему лицу – бережно и нежно.

– Расскажи мне, – мягко попросил друг. Его голос так плохо сочетался с взглядом – острым, как нож. Как тот, что, кажется, Тим был готов сорвать с пояса и пустить в ход. – Мне ты можешь рассказать все.

Я вздрогнула, когда пальцы Тима осторожно стерли дорожку слез с моих щек. Мы стояли так близко друг к другу, что я ощущала жар его тела под наспех наброшенной рубахой, ворот которой он не затянул. Ноздри защекотал аромат аира – теплый, согревающий, обволакивающий, как дурман. Я прикрыла глаза и уткнулась в плечо Тима. Он подхватил меня, крепко прижал к себе и выдохнул в ухо, послав по спине волну мурашек:

– Я с тобой.

Горло сдавило, и я разрыдалась – совершенно беззвучно. От горячих слез рубаха Тима быстро намокла, но он и не подумал отстраниться. Гладил по волосам, что-то тихо шептал и ждал. Мне понадобилось чуть больше времени, чем я рассчитывала, чтобы успокоиться. Растерянность сменилась острым пониманием: я только что оставила позади что-то важное – старую жизнь, пусть не особо хорошую, но такую привычную, родную, расцвеченную отдельными яркими красками: счастливыми моментами с матушкой и Тимом.

– Я не могу вернуться домой. Для меня там больше нет места.

– Так решила мачеха?

Я покачала головой. Правда сорвалась с языка быстрее, чем я успела ее обдумать:

– Нет, я сама так чувствую.

Тим помолчал. Он уткнулся подбородком в мою макушку и принялся задумчиво пропускать сквозь пальцы пряди волос.

– Хорошо, и куда теперь ты держишь путь?

Грудь кольнуло сомнением. Решение – спорное, странное, неожиданное – уже созрело в моей голове. Оно не было простым, но что-то внутри меня радовалось ему. Я словно нащупала в темноте тропу – ту, которая вьется между скалами и ведет к огоньку в ночи. Один неверный шаг по этой тропе, и сорвешься. Нарисованная картинка так ярко предстала перед глазами, что дыхание перехватило. В памяти всплыли все слова, что кидали в меня с самого детства. Клеймо ведьмы появилось на мне еще в младенчестве. Прежде я старательно прикрывала его, не обращала внимания на зудящую боль, но… То, что случилось сегодня в избе, словно говорило: правду не спрячешь, как ни старайся. Эту метку не содрать, не оттереть песком.

Больше не колеблясь, я нащупала под нижней рубашкой деревянную куколку, подаренную матушкой. Сжала гладкое, затертое прикосновением дерево и выдохнула:

– В лес. Отправлюсь к Бабе-Яге.

Тим промолчал. Если он и удивился, то вида не подал. Я немного подождала, а затем мягко выпуталась из его объятий и, сделав шаг назад, посмотрела ему в лицо. Оно не выражало ничего. Словно маска скрыла все его чувства. Лишь в глазах вспыхнул странный, незнакомый мне прежде огонек, а губы чуть дрогнули, но так и не сложились в улыбку.

– Спросишь меня почему?

Тим покачал головой.

Разочарование ударило под дых, словно неприятель из-за угла. Я попыталась сделать вдох, и воздух заполонил грудь не с первой попытки. Земля, которая прежде казалась такой твердой, зашаталась под ногами. Вот так, значит, мы расстанемся с Тимом?

Отчаяние затягивало меня, будто болото, – медленно, неумолимо. Я силилась что-то сказать и не могла подобрать слов. Но мне и не пришлось.

– Я знаю, почему ты идешь в лес, – тихо проговорил Тим. – Ты другая, не такая, как все здесь. Тебе не найти своего места среди них.

«И подле тебя тоже?»

Этот вопрос так и не сорвался с губ. Вместо него я обронила другой – мрачный, язвительный, колкий, как еж:

– Тоже считаешь меня ведьмой, место которой в лесу?

– А так важно, кем я тебя считаю?

Я постаралась не дрогнуть. Сердце забилось оглушающе громко, и его стук, казалось, заполонил все вокруг. Мир сузился до нас двоих – до меня и стоящего напротив Тима. Пока я судорожно делала вдох, чтобы восстановить равновесие, друг резким, неожиданным движением протянул мне руку. Я с непониманием посмотрела на его ладонь.

– Если ты ведьма, пусть так. Мы найдем твое место.

Я вскинула на Тима потрясенный взгляд.

– Мы?

Тим скупо улыбнулся.

– Куда ты, туда и я.

Я все еще не могла поверить. Так жаждала услышать именно эти слова, что, когда они прозвучали, растерялась. Напряжение, все это время сжимавшее мое нутро, ослабило звериную хватку и медленно, коготь за когтем, убрало лапу с груди. Я задышала часто и быстро, словно после бега, и несмело протянула руку в ответ. Кончики наших с Тимом пальцев легонько соприкоснулись, послав по телу волну дрожи.

– Пойдешь со мной к Бабе-Яге? – спросила я хрипло, потому что голос вдруг подвел. – В лес, в избушку на костях?

И замерла. Всей душой я жаждала обрести ясность. Плутать в утреннем тумане, пусть и принимающем красивые очертания, я не хотела.

Тим обхватил мою ладонь своей и порывисто притянул меня к себе. Охнув от неожиданности, я оказалась прижата к его груди. Вскинув голову, едва не ударилась о подбородок друга. Тим чуть склонился ко мне, и наши глаза оказались на одном уровне. Его пальцы снова ласково, едва касаясь, пробежали по моей щеке и задержались у уха, чтобы заправить за него одну из растрепанных прядок.

– К Бабе-Яге, к чудищу, да хоть к самой смерти: я последую за тобой повсюду.

Как завороженная, я глядела в его глаза цвета темного меда, растворялась в их глубине, где поблескивали янтарные искорки. Какое-то могучее чувство, делающее меня одновременно и сильной, и слабой, поднимающее над землей и бросающее с высоты на острые камни, объяло всю мою суть, напитало кровь, бегущую по венам, и вырвалось наружу прерывистым вдохом:

– Почему?

Казалось, одно это слово, словно брошенный чей-то смелой рукой камень, разбило все то, что мы бережно собирали весь этот разговор. Я почти услышала звон рассыпающегося хрусталя – красивого, хрупкого и диковинного, как те мгновения, что я только что потеряла. От досады прикусила язык, да так сильно, что едва не охнула.

Зачем, зачем я открыла рот? Что хотела заполучить, почти выклянчить таким постыдным образом?

Взгляд Тима потух. Улыбка медленно стекла с лица.

– Однажды узнаешь, – проговорил он и отступил назад. – Что ж, решено. Отправляемся в лес вместе.

В его движениях появилась привычная уверенность, в словах – спокойствие, но в воздухе осталась витать, как дым после потушенного костра, неловкость. Чтобы унять ее, сделать вид, что ничего не произошло, я ненароком спросила:

– Отец отпустит тебя? Не станет злиться?

Тим уже повернулся ко мне спиной, вопрос заставил его глянуть через плечо.

– Он рассвирепеет, но то уже неважно.

– Разве?

– Отец сказал, что, если я не женюсь на той, кого он выбрал, могу собирать котомку и идти на все четыре стороны. Ну вот я, считай, и делаю, как он велел.

Я остолбенела, а Тим зашагал в сторону конюшни. Уже отойдя от меня на приличное расстояние, он снова обернулся и вопросительно вскинул бровь. Я отмерла и последовала за ним, все еще крутя в голове его слова.

Значит ли, что Тим пошел со мной, просто потому, что ему и самому деваться некуда? Но ведь он мог отправиться в город, а не в лес – в таинственную и пугающую неизвестность, обитель всех страшных сказок.

– Может, и Бабы-Яги никакой нет, – пробормотала я. – Ее кто-нибудь видел?

– Слухов о ней много, едва ли хотя бы половина правдива, – ответил Тим, открывая засов. – Но она точно есть: много, слишком много говорят о старухе в избушке. Кому-то она помогла, кого-то прокляла. То здесь, то там шепчутся о ней и о той силе, которой она обладает.

Двери конюшни со скрипом распахнулись. Тим уверенно направился к стойлу, где дремал Ветерок.

– Возьмем коня. Отец все равно будет готов убить меня, когда узнает о том, что я сбежал. Так что хуже уже не сделаем.

Я бы поспорила с этим, но странствовать верхом быстрее и проще, нежели пешком, потому я лишь пожала плечами. Внутри все еще звучали, сталкиваясь и рассыпаясь разноцветными снопами искр, слова Тима: «Куда ты, туда и я».

Ведь это то, что я думаю?

В груди, как рассвет, медленно разгоралась надежда. Она проступала все