Державин - Юрий Домбровский

Гусары, лошади, ордера, соединение двух воинских команд - все это пока очень мало относится к нему. Но дальше...

Дальше шли строки, относящиеся к его миссии:

"Поручается вам делать ваше примечание, как на легкие обе полевые команды, так и на гусар".

Державин читал со вниманием, не пропуская ни одного слова:

"В каком они состоянии находятся? И во всем ли исправны? И какие недостатки? Каковых имеют офицеров и в каком состоянии строевые лошади?"

Он остановился, зажимая рукой прочитанные строки. Голова его слегка кружилась. Так вот, значит, в чем заключается его миссия! Состояние войск, количество лошадей, качество и дух офицеров.

Он даже захихикал: войска без боя переходили на сторону Пугачева, фамилии офицеров, предавшихся самозванцу, составляли длинный список на четырех листах, и каждый день в секретной канцелярии приписывали еще по новой странице. Бибиков не доверял ни войскам, ни офицерам, ни даже полковым лошадям и требовал от Державина неусыпного надзора за ними. Отныне его единственная профессия - быть недоверчивым и подозрительным.

Как, бишь, называют таких людей в армии? Он задумался, не желая давать название, которое уже вертелось у него на языке. Соглядатай, лазутчик... шпион. Ладно, он готов взять любое из этих названий, не дрогнув. Его не так-то легко вогнать в краску! Прежде всего он солдат. А для солдата на войне всякое звание почетно.

Шпион?

Если надо, он будет шпионом.

Бумага кончалась двумя незначащими строками о полевых командах, нахождение которых он должен был определить... Он пропустил это место и обратил внимание только на последнюю строку, собственноручно вписанную Бибиковым:

"По исполнении сего возвратиться ко мне в Казань". Внизу листа кудрявилась замысловатая вихрастая подпись с закруглениями и росчерком:

"Александр Бибиков".

Он аккуратно сложил ордер вчетверо и сунул его в сумку.

Свежий ветер ворошил его волосы. Поле было по-прежнему пустынным, и снег казался синим от быстро приближающейся ночи. Теперь цвет неба был резко отличен от цвета окружающей его пустыни: грязно-серое и мутное, оно низко висело над самой его головой и, казалось, так было до краев наполнено влагой, что его хотелось, как губку, выжать рукой. "Тяжелое небо", - подумал он, поддаваясь своей обычной привычке познавать каждую вещь путем сравнения.

Далеко на линии горизонта лениво передвигалось несколько светящихся желтых пятен. Он вгляделся в них, прищурив глаза. Костры или жило? Костры. Для жила они слишком велики и беспорядочны. Кто-то сидит и греется над огнем: трещат сучья, идут синие клубы дыма, сыплются розовые искры, воркует похлебка.

Уж не отряд ли пугачевцев? Нет, огней слишком мало, вокруг каждого вряд ли поместится больше пяти человек. Бунтовщики не ходят такими небольшими кучками. И, кроме того, им неоткуда тут и взяться.

Он распечатал второй пакет.

На этот раз ордер был ясен и точен. От Державина требовалось производство подробнейшего сыска и следствия. Сейчас же после приезда, - настаивал главнокомандующий, - отыскать виновных, заковать их в цепи, некоторых, наиболее важных, отослать для следствия в тайную канцелярию, других вывести в оковах на площадь и пересечь.

Этот пункт оговаривался еще раз особо. Сечь преступников надлежало публично, перед скопищем народа, растолковывая им их обязанности и долг присяги. Кроме того, надо было узнать, кто трезвонил при въезде пугачевцев в город и через кого был отправлен благодарственный молебен.

Бибиков сомневался не только в армии, офицерах, но даже и в церкви.

Все столпы и устои, поддерживающие государство, колебались и брались под сомнение.

Государство распадалось, охваченное антоновым огнем измены и мятежа.

В хорошую эпоху он живет!

Ну что же, отлично! Он не из боязливых.

Если от него потребуют, он снимет сан со всех попов и закует в цепи самого архиерея. Он будет производить точнейшие следствия, не спать ночами, расшифровывая каждый намек и оговорку, а если и этого будет мало, - он кликнет заплечных мастеров, и секретные писцы затупят свои перья, исписывая стопы бумаг.

И порки он станет производить сам, совсем так, как предписывает ему ордер: будет ходить перед толпой, размеряя силу и количество ударов, и поучать непослушных. Может быть, после этого ему придется прибегнуть к виселице и топору, колесу и глаголю. Он и этим не погнушается. Ритуал смертных казней сейчас проработан до мельчайших подробностей, и он не забудет ничего: ни толстой зажженной свечи в руках смертников, ни белых рубах на них, ни гробов, сложенных сзади эшафота. На войне как на войне, сказал ему как-то Бибиков. А он - солдат и знает, что на войне употребляется все - от ножа до пушечных ядер.

Уже стало совсем темно, а он все еще сидел на коне среди снежной степи, сжимая в руках пакет. В темноте огни на линии горизонта стали огромными, как глаза чудовища. Теперь они стояли совершенно неподвижно: круглые, белые и лишенные ореола. Глядя на них, он вдруг догадался, что это не костры, а окна умета.

Стало быть, до ночлега остается ехать не больше часа.

Он спрятал пакет в сумку и тронул поводья.

И вот тут на него снова налетел ветер, ударил по лицу, дернул шляпу и засвистел в ушах.

II

30 декабря он прибыл в Симбирск.

Было уже очень поздно.

На главных улицах зажгли фонари, на заставах опускали шлагбаумы. Два часовых остановили его и долго рассматривали бумаги под желтым огнем фонаря. На запятках кареты - он ехал теперь в карете - болталась тощая и неуклюжая фигура слуги - Никиты Петрова. Рот у слуги был полуоткрыт, усталые голубые глаза тупо и безучастно смотрели в пространство.

Часовые копались долго.

Очевидно, им были даны строгие инструкции. Ни черные орлы внизу бумаги, ни подпись главнокомандующего не могли их убедить с первого раза. Откуда-то из палатки вынесли еще ордер, и старший, взяв в руки обе бумаги, стал их сличать перед фонарем.

- Скоро вы, что ли? - крикнул Державин, потеряв всякое терпение.

- Скоро, - ответил часовой, не отрывая головы от грамоты, - такие дела скоро не делаются, ваше благородие: намеднись у нас вора с такой же бумагой задержали.

И он опять продолжал колдовать под фонарем.

Наконец перекладина шлагбаума поползла вверх, и карета загремела по пустым и гулким улицам города.

Мостовая в Симбирске была ужасная - много хуже, чем в Казани, - и карета то и дело ныряла в ухабы и кренилась в сторону.

Неподвижная и унылая фигура слуги деревянно раскачивалась на запятках.

Чтобы выяснить положение, Державин велел везти себя прямо к воеводе.

Воевода, сухой и раздражительный старик лет шестидесяти, в огромном старомодном камзоле со стеклянными пуговицами, сообщил ему, что полк подполковника Гринева два часа как отбыл из города и теперь движется по самарской дороге. Очень, очень жаль, что он опоздал на какие-нибудь полтора часа. По его расчетам, полк должен быть сейчас на десятой или одиннадцатой версте. Впрочем, если он очень торопится...

Воевода был стар, тощ, подвижен и походил на боевого петуха, которого Державин как-то видел у Максимова. Чтобы такой петух не прибавил в весе и не потерял цену, ему не дают долго сидеть на одном месте и кормят впроголодь каким-то особым зерном.

- А какая у него воинская сила? - спросил Державин, рассматривая суматошную фигуру воеводы, и вдруг сам поразился своему голосу: таким он был мутным и хриплым.

Воевода глянул на него с опаской.

- О том, сударь мой, я не наведан, - сказал он ласково и склонил голову набок. - Сие дело - в нынешнее время не воеводского разумения. У господина Гринева, чаятельно, есть на то особый указ от его высокопревосходительства, - он говорил все ласковее и ласковее. - А как от одной же высокой персоны посланы, то не вы у меня, а я у вас о том спрашивать должен.

И, нахохлившись, прошелся по комнате, еще более подобравшийся, настороженный и молодцеватый.

- А бахмутовская команда? - снова спросил Державин, сердясь на самого себя за эти бесцельные и ненужные расспросы. - Лошади под нее уже доставлены?

- И сего знать не могу, - сказал старик и засунул руки в карманы. - О том, чаятельно, вам сам господин Гринев доложить может. Я же в дела обороны и вовсе не мешаюсь.

После этого следовало немедленно откланяться, повернуться и уйти.

Никакими клещами не мог бы Державин извлечь из этого старика ненужные для него подробности о воинском снаряжении команды, но он неожиданно сделал то, чего за минуту до этого сам не ожидал от себя: поглядел на старика пустыми, воспаленными глазами, провел рукой по волосам и тяжело опустился в кресло.

И сейчас же голубая, нарядная комната, с мягкой пузатой мебелью, блистающими лаком портретами императрицы, черными силуэтами в палисандровых рамках - накренилась, закачалась и поплыла перед его глазами.

Густая, блаженная, как сон, истома охватила все его большое тело.