Фортуна - Александр Хьелланн

Его перебил стук в дверь. Вошла фру Готтвалл и поздоровалась со всеми. В комнате было светло от последних лучей солнца, и Абрахаму не удалось отойти в темный угол. Он поклонился гостье несколько смущенно: очень уж давно они не виделись.

Фру Готтвалл для своего модного магазина покупала корзинки у Греты Стеффенсен и потому часто заходила к ней. Абрахам уже раза два встретил ее здесь, но ему удавалось остаться незамеченным. Он чувствовал себя виноватым перед фру Готтвалл за то, что редко бывал у нее, и, кроме того, он не любил встречаться с кем бы то ни было у Греты.

Но на этот раз он не «увернулся». Фру Готтвалл попросила его подождать и проводить ее. Абрахам взял ее под руку, и они вышли вместе, оба немного смущенные. Наконец фру Готтвалл сказала:

— Вы совсем перестали заходить ко мне, господин кандидат!

— Дорогая фру Готтвалл! Называйте меня Абрахамом, как в старые дни!

— Я с удовольствием называла бы вас как в старые дни, но вы так чуждаетесь меня в последнее время. А для меня вы всегда школьный товарищ моего покойного маленького Мариуса! Вы ведь были его лучшим другом и его божеством! Вы его еще помните?

— Да, и очень живо, — отвечал Абрахам. — Особенно в его серой зимней шубке.

— Ах! Господи боже мой! У меня еще эта шубка цела! Как отрадно разговаривать с человеком, который знал его живым! Вы ведь, пожалуй, единственный, кто помнит его.

Абрахам мысленно дал себе обещание впредь посещать ее чаще. Они подошли к кладбищу, где был похоронен маленький Мариус. Фру Готтвалл направлялась к его могиле.

Абрахаму казалось, что она хочет что-то сказать, но не решается. Когда они расставались, она задержала его руку в своей и, подняв свое красивое печальное лицо, с тревожным выражением в ясных карих глазах сказала:

— Не сердитесь на меня, Абрахам, но я хотела вам кое-что сказать… Грета Стеффенсен…

Он сделал нетерпеливое движение, пытаясь отдернуть руку.

— Нет, нет! Я не об этом, дорогой Абрахам! Я знаю, что вы не из таких! Но все равно… Да… Я хотела вам сказать, что я… потому что я… видите ли… всегда принимала участие в вашей жизни… Это из-за Мариуса… Так вот, не сердитесь на меня и не думайте, что я пытаюсь вмешиваться в то, что меня не касается, но моя собственная жизнь сложилась так, что мне всегда кажется, будто судьбы всех беззащитных женщин меня касаются… Ну, спокойной ночи!

Абрахам пошел к городу. Он думал о своей матери. Фру Готтвалл всегда чем-то напоминала ее.

Он отлично понимал, что многие могут смотреть подозрительно на его отношения с Гретой Стеффенсен, но его сердило, что и фру Готтвалл намекала на то же. Занятый этими новыми мыслями, он отвлекся от того, что слышал у Стеффенсена.

В комнатах профессора было темно, но в верхнем этаже, у себя, Абрахам нашел отца, дружески беседовавшего с фру Кларой.

— Добрый вечер, мой милый мальчик! — сказал отец. — Клара говорит, что тебя нет дома с обеда! Ну, садись, садись! Я нынче вечером хочу быть вашим гостем!

Лицо профессора сияло. Он с удовольствием любовался красивой молодой парой, элегантной обстановкой комнаты, всей этой атмосферой роскоши и счастья, которую он создал для этих двух дорогих для него людей.

— Да… Я, конечно, могла бы спросить, где ты был все это время, Абрахам… — начала Клара.

Но профессор заметил, что Абрахам не в духе. Старик уже научился предотвращать маленькие сцены, возникавшие между ними.

— Не будем его расспрашивать, Клара! — весело сказал он. — В мире столько тайн и секретов! Можешь быть уверена, что и у нашего Абрахама есть свои тайны!

— Так это правда, что на фабрике готовится праздник для рабочих? — спросил Абрахам.

— А разве ты не слышал об этом? — удивилась Клара.

— Никто не сказал мне ни слова.

— Представь! И мне тоже! Вероятно, это какая-то затея твоей молодой жены, — воскликнул профессор. Он хотел обратить все в шутку.

— А этот сбор денег на подарки, отец?

— Тише, тише! Ну как можно быть таким бестактным! — шутливо рассмеялся профессор, затыкая себе уши.

— Именно бестактным! — сухо произнесла Клара.

— Так ты знаешь об этом, отец? Нет, я не мог поверить этому! Ты не можешь не понимать, что подобный сбор среди бедных — крайне щекотливое дело.

— Ну, видишь ли, если посмотреть на дело с другой точки зрения, — ответил профессор, — можно сказать, что такая мысль, зародившаяся в среде самих рабочих, — явление прекрасное, я сказал бы, отрадное и приятное для обеих сторон…

— Да, когда она исходит именно от самих рабочих!

— Но в этом in casu[3] нет никаких оснований сомневаться, — сказал профессор с достоинством, которое обычно производило впечатление на Абрахама.

— Ты, может быть, предполагаешь, что отец сам организовал этот сбор? — презрительно спросила Клара, подавая профессору стакан горячего чаю, который сама налила. Он галантно поцеловал ее ручку. Клара села со своей работой около профессора. Абрахам ходил взад и вперед по комнате и курил.

После долгой паузы он сказал:

— Ну, допустим, что эта мысль первоначально возникла в среде рабочих; но ведь мы все знаем, что многие, может быть даже большинство, принимают участие в сборе только потому, что не решаются поступить иначе. На фабрике даже говорят, что тот, кто не внесет деньги, не может быть уверен, что останется на работе.

— Кто внушил тебе эти мысли, Абрахам? Уж наверно ты опять потолковал со своим приятелем Стеффенсеном!

Абрахаму пришлось признаться, что так оно и было.

— Ну, если говорить о нем, то совершенно все равно, уплатил он свой взнос, как ты выражаешься, или нет. Его увольнение — дело решенное, и он получит расчет в ближайшие дни!

— Это невозможно, отец! Прогнать Стеффенсена, опытного мастера, непьющего, аккуратного…

— Прогнать?! Кто говорит о том, чтобы его «прогнать»? Дирекция требует уменьшения расходов, сокращения штатов. Мы просто искали более дешевого специалиста; таковой найден, и Стеффенсен может быть свободен. Все просто и ясно, как божий день.

В последнее время Абрахаму несколько раз уже казалось, что отец его теряет прежний ореол благородства; однако еще ни разу он прямо не восставал против отца. Но в эту минуту кровь бросилась ему в голову, он вспыхнул и сказал:

— Я считаю, что по отношению ко мне совершена оскорбительная бестактность: на предприятии происходят перемещения, принимаются решения, и никто не говорит мне об этом ни слова. Одно из двух: либо я управляющий, и требую, чтобы со мною считались соответственно этому, либо я тоже могу уйти! Я не желаю быть нулем, над которым все смеются.

— Но что с тобою, Абрахам? — воскликнула Клара.

— Успокойся, дружочек! Успокойся! — возразил профессор. — Абрахам всегда был вспыльчив: это у него в крови. Сейчас мы всё уладим. Дорогой Абрахам! Обдумай все спокойно, и ты сразу же увидишь, что ошибаешься! Как лицо, облеченное доверием дирекции, ты пользуешься всеобщим уважением, а относительно тайных приготовлений к празднику — всяких там сборов и прочее — решено, что ни я, ни ты ничего об этом не знаем, хотя бы из деликатности.

— Хорошо, пусть будет так. Но я спрашиваю: будет ли уволен Стеффенсен, если я категорически потребую, чтобы он остался?

— Стеффенсен… Ах, уж этот мне Стеффенсен! Ты его не знаешь, Абрахам!

В эту минуту вошла горничная и доложила, что какие-то дама и господин спрашивают, дома ли хозяева.

Это были пастор Крусе с супругой. Они рассыпались в извинениях, что обеспокоили визитом в столь поздний час, но они возвращались с собрания верующих, после чтения библии, увидели в окнах свет, и им захотелось зайти.

Они пришли действительно вовремя, и их приняли очень приветливо.

Клара встретила фру Фредерику очень мило: ей вдруг захотелось быть приветливой с пасторской четой. Она с интересом слушала Фредерику, рассуждавшую о том, как экономнее вести хозяйство, и сообщавшую рецепты дешевых блюд. А когда на следующий день Абрахам проворчал, что соус представляет собой просто кашицу из муки, Клара с удовольствием заявила, что «транжирить деньги на питание отвратительно», даже если имеешь достаточно средств, чтобы позволять себе это.

Профессор и пастор быстро разговорились — сначала об организации помощи неимущим, затем о рабочих на фабрике, наконец о внутренних делах фабрики.

Только Абрахам чувствовал себя плохо: ему не нравился ни Мортен, натянутый и важничающий ретроград, ни его супруга; Абрахам с досадой думал, что этой чете в последнее время все больше удавалось втереться в их дом. Он продолжал ходить взад и вперед по комнате, едва участвуя в разговоре.

Впрочем, разговор и без его участия был в достаточной степени оживленным. У пастора к профессору нашлось не меньше вопросов, чем у Клары к Фредерике. Расставаясь, дамы условились встретиться в понедельник. Пастор немного смущенно осведомился, в котором часу можно будет зайти к профессору на предприятие по делу.