Предательство в Неаполе - Нил Гриффитс

— Да, я люблю его, — томно отзывается Луиза.

Слушая Алессандро, я вижу, с каким трудом ему дается английское произношение. Очевидно, что английский представляется ему языком, требующим точной артикуляции, составленным из слов, не нуждающихся в интонационной выразительности, к которой Алессандро привык, говоря на родном итальянском. Так что по большей части английская речь застревает у него в горле, заставляя с силой выталкивать сопротивляющиеся слова: каждый «к» будто отхаркивается, каждый «р» звучит раскатисто, каждый дифтонг дробится. В результате английская речь в его исполнении обретает довольно причудливую форму.

Луиза подает напитки.

— Кампари, — сообщает она мне, потом обращается к мужу: — Через пять минут нам надо отправляться. Я скоро буду готова.

Луиза уходит, я смотрю ей вслед. Ее красивые плечи резко выделяются на фоне книжных терриконов.

Мы с Алессандро стоим друг против друга, потягивая кампари. На его столе лежит раскрытая и перевернутая книга, которую он, по-видимому, читал, пока его не потревожили. Пытаюсь разобрать название на обложке. «Scienza Nuova» — автор Вико.[19]

— Вы читаете Вико, — говорю я неожиданно прокурорским тоном.

Алессандро широко улыбается:

— Вы знаете Вико? Я всегда читаю Вико, когда у меня трудный процесс.

Мне неудобно спросить его, не о том ли процессе речь, о котором пишут в газетах.

— Я читал его несколько лет назад, — замечаю я, мучительно припоминая, о чем говорилось в книге.

— Так, значит, вы интеллектуал? — спрашивает Алессандро. Глаза его горят предвкушением.

Я смеюсь:

— В Англии нет интеллектуалов. Я консультант.

— Политик? — Похоже, это восхищает его еще больше.

— Нет, нет. Я консультирую наркоманов, алкоголиков. Что-то вроде психотерапевта.

Алессандро несколько разочарован. Я продолжаю:

— Вико я читал, поскольку искал новые подходы к пониманию пациентов.

Алессандро кивает, показывая, что обращается к философу во время заковыристого процесса по тем же причинам.

— Да, да. Должен сказать: то, что они говорят и что имеют в виду, не всегда мне понятно…

Вероятно, он говорит об обвиняемых и свидетелях.

Возвращается Луиза:

— Вы готовы? Машина уже здесь.

Алессандро ставит стакан на письменный стол. Заметив, как я растерянно ищу, куда бы деть свой, Луиза берет стакан у меня из рук и уносит его на столик, где стоят бутылки. В молчании мы выходим из дома: Луиза впереди, мы с Алессандро за ней. Спускаясь по дорожке к воротам, я говорю:

— Большое спасибо вам обоим, что пригласили меня сегодня.

Луиза в ответ:

— Это мы тебе благодарны, правда, Алесс?

Алессандро останавливается около фонтана и, глядя в пространство, растерянно повторяет:

— Что? Что?

— Нам приятно, что Джим сегодня ужинает с нами?

Я жду выражения согласия, улыбки или жеста, подтверждающего ее слова, но Алессандро стоит и смотрит на меня, будто видит в первый раз и не знает, кто я такой и зачем здесь оказался. Потом, опомнившись, он сжимает мое плечо:

— Я очень рад.

Машины еще нет. Мы ждем ее на обочине: Луиза приникла к Алессандро, я неловко стою рядом. По-прежнему очень жарко, и ситуация начинает мне надоедать. Разговор за ужином, думаю, вымотает еще больше, так как расшифровывать речь Алессандро довольно тяжело, но еще тяжелее самому предстать интересным собеседником, особенно сейчас, когда я далек от своей лучшей формы. А Луиза, похоже, как раз этого и ждет от меня. Произвести положительное впечатление на ее мужа.

Наконец подъезжает машина. Из нее выходит уже знакомый мне шофер и, обращаясь к Алессандро, называет его «президенте», а Луизу «синьора Масканьи», что заставляет меня посмотреть на нее другими глазами. Когда я впервые увидел ее в Англии, она была просто Луиза Райт и вполне соответствовала своему положению. Почему-то теперь прежние впечатления кажутся неправильными, банальными, прозаическими. Зато при том, что Луиза все еще молода, «синьора Масканьи» подходит ей точь-в-точь. Как будто обращение это наконец-то прояснило, почему много лет назад, когда другие девушки были либо застенчивы, либо развязны, она выгодно отличалась природным изяществом и невозмутимостью. Наверное, именно такими качествами и можно было привлечь харизматического итальянского судейского чиновника, которого полюбила Луиза (а мне ясно, что она любит его совершенно искренне). И он тоже полюбил ее — страстно и безоглядно. Даже разница в возрасте растворяется в неминуемом счастье их брака, во взаимном чувстве, производящем истинно отрадное впечатление.

Неожиданно я замечаю, что неважно одет. Не помешало бы выглядеть поприличнее. И не только в этот вечер, а вообще — отныне и навсегда. Мне нужна работа получше: влияние, власть, престиж. Дом, жена… Красавица жена. Я все-таки не урод и ума не лишен. А вот поди ж ты: в тридцать пять кажусь чуть ли не оборванцем, одинок, живу в съемной квартире и работаю в том же качестве, что и много лет подряд, разве только на новом месте. Моя жизнь порядком изменилась за те десять лет, что мы не виделись с Луизой.

Тем временем все усаживаются на заднее сиденье машины. Сидим тесно, Луиза посередине, ее рука лежит на колене Алессандро. Лязгают запоры.

— Порядок, — говорит Луиза и похлопывает меня по колену.

Пока мы, петляя, возвращаемся к центру Неаполя, Алессандро указывает на разные достопримечательности, едва различимые в лунном свете, относя каждую к одной из трех категорий: «Очень важно», «Важно», «Не важно». Я бросаю взгляд в том направлении и понимающе киваю. Луиза указывает в сторону залива и спрашивает, толкая меня ногой:

— Видишь огни вон там?

Скосив глаза, различаю в темноте скопления огоньков. Похоже на то, будто в море упала россыпь звезд с ночного неба.

— Это Капри. Очень важно, — поясняет Луиза и оборачивается к мужу: — Так ведь?

— Армани, Гуччи, Версаче, — перечисляет Алессандро. — Очень, очень важно.

Я замечаю, что мы достигли старой части города.

— Куда мы едем? — шепотом спрашиваю я Луизу.

— В любимый ресторан Алесса. Очень неаполитанский. Очень важный. — Две последние фразы она произносит с грубоватой хрипотцой, подражая выговору мужа. Потом добавляет, шепча заговорщицки: — Боюсь, он сделает для тебя заказ. Надеюсь, ты проголодапся…

Не успеваю я ответить, как Алессандро наклоняется ко мне через голову Луизы и произносит:

— Джим. Этот ресторан очень неаполитанский. Очень важный. Бывая в Лондоне, я люблю наведаться на Брик-лейн и отведать мяса с карри. Очень по-британски. — Он доволен шуткой и смеется.

— А я живу неподалеку от Брик-лейн, — говорю я.

Алессандро явно заинтересован моими словами. Он подается вперед, его большую голову наполовину скрывает тень, по лицу пробегают отсветы уличных огней.

— Это ведь район иммигрантов, да? У нас в Неаполе не много иммигрантов. Вот на севере это проблема. Север богат, и там хотят сберечь свои деньги.

Луиза, откинувшись было на спинку сиденья, чтобы дать нам возможность поговорить, вмешивается:

— Алессандро у нас sessantottino.[20] Он не признает национальных границ. — Потом, повернувшись к мужу, говорит: — Ведь так, дорогой?

Теперь мой черед наклониться вперед, поближе к Алессандро:

— Что значит sessantino?

— Sessantottino, — с улыбкой поправляет Алессандро. — В шестьдесят восьмом мне был двадцать один год.

Вероятно, он считает такое объяснение вполне исчерпывающим. Луиза разъясняет:

— Это общее название для поколения шестьдесят восьмого… ну, знаешь, всякие бунты и протесты… поколения, которому хотелось изменить мир. — Потом добавляет: — Алессандро двадцать лет был коммунистом.

— Вы были коммунистом? — говорю я, поворачиваясь к Алессандро.

Неожиданно Алессандро плотно сжимает ладони, словно для молитвы, и умоляюще покачивает ими. Как это понимать?

— А-а, вы и сейчас коммунист, — делаю я предположение. Та же реакция. Обращаюсь к Луизе: — Не пойму.

— Это значит: «Зачем спрашивать?» Очень по-неаполитански. Имеется в виду, что собеседник должен догадаться сам. Такое поведение особенно присуще мужчинам. На этом целые разговоры строятся — о футболе, о политике, о женщинах. — Тут она соединила пальцы одной руки (очень похоже на жест синьоры Мальдини, когда та предлагала поесть) и резко потрясла ими. — Вот это, например, означает, что ты порешь чепуху или что ты смешон. Да ты и сам вдоволь насмотришься.

Алессандро находит пояснения жены очень забавными.

— Когда-нибудь она станет истинной неаполитанкой. — Он снова молитвенно складывает руки, возможно, желая проиллюстрировать таким образом объяснения жены и еще раз подчеркнуть выразительность этого действия. Про себя решаю испробовать подобную жестикуляцию на своих пациентах. Если получится, может статься, со временем мне не придется ничего говорить.