Амурная примета - Евгений Евгеньевич Сухов

было платным. Для мужчин. Мужчины же, приведшие в салон женщин, получали обязательный табльдот[4], равно как и женщины, посетившие салон. Все остальные платили за еду и выпивку из собственного кармана.

Рудольф Вершинин был одним из «посвященных» и в салоне капитанши Морель считался своим. Когда он первый раз посетил салон Софии Морель, приведя туда Эмилию, она если не произвела в салоне фурор, так, несомненно, обратила на себя внимание многих мужчин. В первый же вечер (естественно, с молчаливого согласия Рудольфа Залмановича) с ней свели знакомство молодой князь Георгий Асатиани; семнадцатилетний сын сахарозаводчика Терещенко Яша и престарелый маркиз де Гильи. Причем последний был крайне настойчив и тотчас предложил Эмилии содержание и разовое вспомоществование «на обустройство» в размере полутора тысяч франков[5]. Казалось, вот она, «жар-птица», держи ее за хвост двумя руками! Однако Рудольф Залманович не счел нужным хвататься за первое попавшееся предложение, торопиться с решением не стал и задумал поводить покуда сластолюбивого старикана за нос, хотя Эмилия и была готова дать согласие на предложение престарелого распутника. Как опытный комиссионер, Вершинин решил попридержать товар с тем, чтобы через какое-то время получить за него значительно большую цену. И не просчитался! В следующее посещение салона капитанши Морель, когда Рудольф Залманович, увидев, что Эмилии оказываются повышенные знаки внимания, удалился из салона под предлогом якобы неотложного дела, маркиз Антон де Гильи, едва не пуская слюни, предложил Эмилии, помимо содержания, уже две тысячи франков разового вспомоществования. Проинструктированная Вершининым Эмилия сделала вид, что не понимает, о чем идет речь, и приняла предложение князя Георгия Асатиани скоротать вечерок в его загородном доме в Пушкине. Вкупе с вечерком Эмилия скоротала с князем и страстную ночку, после которой вернулась к Рудольфу Вершинину в меблирашки, имея в своем ридикюле восемь сторублевых банкнот и вексель на сумму двести рублей. На следующий день комиссионер с любовницей, сдаваемой в аренду, выехал из меблированных комнат, сняв пятикомнатную квартиру на той же Ильинке в пятиэтажном доходном доме подворья Троице-Сергиевой лавры.

В последующие дни Эмилия побывала в любовницах еще нескольких завсегдатаев салона Софии Морель, однако какой-либо значительной выгоды ни себе, ни Вершинину такие объятия не принесли.

Наконец маркиз де Гильи созрел, и в одно из посещений Рудольфом Вершининым и Эмилией Бланк салона капитанши Морель предложил Эмилии, помимо хорошего содержания, единовременное вспомоществование «на обустройство» в сумме уже трех тысяч франков.

– Великолепно! – потирая руки, изрек Рудольф Залманович, когда Эмилия сообщила ему о предложении сластолюбивого старикана. – Маркиз предлагает тебе весьма сладкий десерт. Что ж, на такое предложение ты не ответишь отказом. Соглашайся, и мы вместе слопаем его до самой последней косточки!

– Как скажешь, милый, – ответила на тираду Вершинина Эмилия и улыбнулась, сделавшись на мгновение похожей на французскую фарфоровую лисичку, что некогда стояла на комоде в их доме.

Рудольф Залманович кивнул и тоже улыбнулся. Дела складывались в последнее время очень удачно, что не могло его не радовать.

Глава 5

Преступление без трупа

Первая неделя расследования закончилась тем, что Воловцов и Гавриков осмотрели четыре трупа, схожих по описанию со словесным портретом судебного пристава Щелкунова, и ни один из них ему не принадлежал.

Судебный следователь по особо важным делам Иван Федорович Воловцов в ведении следственных действий во многом руководствовался интуицией или даже инстинктом. То есть некой формой вдохновения, подобного чутью охотничьей собаки, нисходящего как бы случайно, однако не имеющего ничего общего ни с везением, ни с удачей.

Вот и теперь, когда направление розыска выглядело туманным, оставался единственный путь – двигаться на ощупь. Иван Федорович скорее почувствовал, нежели пришел к умозаключению, что смысла искать и надеяться, что судебный пристав Щелкунов еще жив, не имеется никакого. А то, что до сих пор не обнаружен его труп, значит лишь, что злоумышленник или злоумышленники его хорошо спрятали. И еще возникла некоторая уверенность, что мотивом преступления является не месть и не противостояние служебным обязанностям Владислава Сергеевича, а деньги, что он получил от надворного советника Грацианова в счет судебных издержек и обеспечения затрат на ведение дела. Те самые, что оставил у себя дома…

В воскресенье семнадцатого января Воловцов побывал на премьере «Вишневого сада» Чехова в Московском художественном театре. Не то чтобы он был заядлым театралом, как, к примеру, его непосредственный начальник, председатель Департамента уголовных дел Судебной палаты статский советник Геннадий Никифорович Радченко. Вот тот был настоящим поклонником сцены, не пропускающим ни одного театрального события в Первопрестольной. А тут – премьера! Сам Станиславский в роли Гаева, а Леонидов в роли Лопахина. А каков был Фирс в исполнении Александра Артема! Василий Качалов блестяще исполнил Трофима, а Ольга Книппер-Чехова была неповторима в роли Раневской. Успех «Вишневого сада» был просто неизбежен.

В понедельник ближе к обеду Воловцов получил (наряду с прочими уведомлениями) известие о том, что в окрестностях города Дмитрова, недалеко от деревеньки Игнатовки, обнаружилось в завязанном мешке голое тело, по описанию похожее на словесный портрет судебного пристава Владислава Сергеевича Щелкунова. Ивану Федоровичу нездоровилось, но он все же наметил для себя отъезд в Дмитров назавтра, послав курьера к Гаврикову с записочкой, дабы тот в половине десятого утра был на Бутырском вокзале.

Утром во вторник Иван Федорович уже с трудом встал с постели. Ехать куда бы то ни было не представлялось возможным: раскалывалась голова, нос был заложен гноем, а сухой кашель рвал горло хуже всякого наждака. Но это все еще куда ни шло, можно было перетерпеть. Донимала ломота, будто на Воловцове неделю пахали, после чего сильно лупили батогами куда ни попадя. Пришлось телефонировать председателю Департамента уголовных дел Радченко и попросить его – поскольку он был не только начальником, но и другом Ивана Федоровича, – чтобы тот примчался на вокзал, разыскал там Гаврикова, уговорил его ехать в Дмитров одному и оставил ему надлежащие инструкции.

Ближе к обеду на казенную квартиру Воловцова в Кавалерском корпусе Кремля заявился старенький почтенный лекарь в пенсне.

– Здравствуйте, – прошамкал доктор, раскрывая коричневый саквояж из потрескавшейся свиной кожи. – На что жалуемся, сударь?

Ответа от Ивана Федоровича не требовалось: эскулап велел задрать рубашку, и когда Воловцов повиновался, лекарь потер ладонью о ладонь, как бы согревая их, потом, приложив один палец к груди, стал отрывисто и коротко постукивать по нему согнутым указательным пальцем другой руки. То же самое он проделал со стороны спины, прислушиваясь к извлекаемым звукам. Иван Федорович тоже пытался слушать звуки постукиваний, которые были то звонкими, то глухими, однако ничего