Наивный и сентиментальный писатель - Орхан Памук

оказываемся словно бы зачарованными. Мы догадываемся, что источником таких подробностей и чувств может быть только сама реальность, что их нужно «пережить», и потому каким-то уголком разума понимаем, что на самом деле Толстой через Анну рассказывает нам о собственном жизненном опыте, о мире собственных ощущений. Именно так следует понимать часто цитируемую фразу, которую приписывают Флоберу: «Госпожа Бовари – это я». Флобер не был женщиной, никогда не состоял в браке, и его образ жизни совсем не был похож на образ жизни его героини. Однако ее чувственный опыт (тоску по счастью и яркой жизни, подробности провинциального домашнего обихода) он переживал, как свой собственный; свой взгляд на мир он представил нам как взгляд госпожи Бовари, и сделал это с величайшей убедительностью. Однако, несмотря на весь талант и мастерство автора – а может быть, как раз благодаря его таланту, – нам иногда кажется, что все эти подробности, которые мы считаем взятыми из жизни, на самом деле могли быть выдуманы Флобером.

Точность деталей, ясность, красота, а еще ощущение, которое можно было бы сформулировать как «да, так оно есть, очень верно подмечено!», и свойственная тексту особенность, позволяющая нам оживлять сцены романа в собственном воображении, – все это заставляет нас восхищаться писателем и чувствовать, что он способен описать что угодно, будто сам это пережил, причем так, что мы в это поверим. Назовем способность создавать эту иллюзию «силой» писателя. Не удержусь и еще раз скажу, до чего же удивительна эта сила, и напомню, что читать роман, полностью забывая о существовании автора, – неинтересно, да и почти невозможно. Забыть о существовании автора мы способны разве что ненадолго, потому что постоянно сравниваем чувственный опыт, описанный в романе, со своим собственным и благодаря этому воссоздаем описанное у себя в голове. Одно из главных удовольствий, которое получаешь от чтения романа, – возможность сравнивать свою жизнь с жизнью других людей, в точности как делала, сидя в поезде, Анна Каренина. Это относится и к тем романам, которые, казалось бы, полностью созданы одной лишь силой воображения. В сущности, очень многие исторические, фантастические, философские и любовные романы, а также их гибриды не хуже любых «реалистических» произведений опираются на повседневную жизнь той эпохи, когда они были написаны. Полностью погрузившись в роман, пребывая в поисках глубинного смысла, спрятанного за переплетением множества деталей, и одновременно с удовольствием изучая чувственный опыт героев (то, как они воспринимают мир или разговаривают с другими персонажами) и мелкие подробности их жизни, мы можем забыть о существовании автора. Мало того, мы можем даже в наивности своей совершенно забыть о том, что роман, который мы держим в руках, был задуман и сочинен писателем, – точнее, делать вид, что не помним об этом. Важная особенность искусства романиста заключается в том, что именно в те моменты, когда мы крепче всего забываем об авторе, он в наибольшей степени присутствует в тексте. Дело в том, что в эти моменты мы считаем мир автора настоящим, подлинным миром, а его «зеркало» (да будет мне позволено употребить здесь эту старинную метафору) – идеальным, безупречно правдивым. Разумеется, идеальных зеркал не существует, мы лишь считаем таковыми те, которые идеально соответствуют нашим ожиданиям. Каждый человек, которому хочется почитать роман, выбирает зеркало по своему вкусу.

Утверждая, что идеального зеркала не существует, я имею в виду не только стилистические различия. Мы говорим сейчас о другом явлении, благодаря которому возможна литература в целом. Когда мы раздвигаем шторы, чтобы впустить солнце, или ждем лифт, а он все никак не приходит; когда входим в незнакомую комнату или чистим зубы, когда слышим раскаты грома, улыбаемся тому, кого терпеть не можем, или засыпаем в тени дерева, наши ощущения одновременно и похожи на ощущения других людей, и отличаются от них. Благодаря сходству мы можем с помощью литературы представлять себе все человечество. Однако каждый писатель по-своему воспринимает и описывает чашку кофе, восход солнца, первую любовь. Это своеобразие распространяется на всех его героев. Оно-то и составляет основу авторского стиля и почерка.

– Орхан-бей, я прочла все ваши книги, – сказала мне однажды (дело было в Стамбуле) одна добродушная тетушка, примерно ровесница моей собственной тети. – Вы удивитесь, как хорошо я вас знаю.

Меня охватило чувство смущения и стыда; наши взгляды встретились, и я решил, что понял, о чем она хочет сказать. В последующие дни я много размышлял о словах и о взгляде этой женщины, которая была старше меня почти на поколение и многое повидала в жизни, а еще о тогдашнем моем смущении и пытался понять, что же не дает мне покоя.

Говоря, что хорошо меня знает, моя добродушная читательница не имела в виду, что у нее есть сведения о моей биографии и семье, о том, где я жил, в какие школы ходил, на ком женился, какие романы написал и с какими политическими затруднениями сталкивался. Не хотела она намекнуть и на то, что знакома с моей личной жизнью, привычками, характером – со всем тем, о чем я попытался рассказать, увязав со своим восприятием родного города, в книге «Стамбул. Город воспоминаний». И моих персонажей со мной пожилая женщина вовсе не путала. Говорила она словно бы о чем-то более глубоком, сокровенном и тайном, и мне казалось, что я ее понял. Мой чувственный опыт, который я, сам того не замечая, вплел в ткань всех своих книг и которым наделил всех своих героев, – вот что позволило проницательной тетушке хорошо меня узнать. Мой опыт отразился в моих персонажах, и оказалось, что во всех своих романах я рассказываю о том, что чувствую, когда вдыхаю запах мокрой после дождя земли, когда пью в шумном ресторане, прикасаюсь к вставной челюсти покойного отца, жалею о том, что влюбился, немного привираю, стою в очереди в государственное учреждение с влажной от пота бумажкой в руках, наблюдаю за мальчишками, играющими на улице в футбол, сижу в парикмахерском кресле, смотрю на портреты пашей и натюрморты, висящие в стамбульских овощных лавках, проваливаю экзамен на водительские права, грущу в конце сезона в опустевшем курортном поселке, засиживаюсь в гостях, хотя давно уже пора встать и уйти, жду своей очереди в приемной врача, где невыносимо громко орет телевизор, и выключаю его щелчком кнопки, случайно встречаю старого армейского приятеля, или когда посреди оживленного разговора вдруг наступает тишина. Я никогда не смущался, если мои читатели полагали, будто приключения моих героев на самом деле происходили со мной: во-первых, мне было известно, что это неправда, а во-вторых, я мог