Нейропат - Р. Скотт Бэккер

Было что-то нереальное в его доме, когда он выплыл навстречу его машине из-за поворота. В последние дни брака он превратился в любопытный символ страха, белостенный контейнер, полный криков и упреков и продолжительного молчания, от которого сводит все внутри. Томасу пришло в голову, что подлинная трагедия неудачного супружества не столько в утрате любви, сколько в утрате места. «Да кто ты такая?!» — частенько кричал он Норе. Это был один из нескольких рефренов, которые он произносил со всей искренностью, по крайней мере, с тех пор, как им стала управлять потребность сравнять счет. «Нет. Правда. Кто ты такая?» Начавшись с мольбы, это вопрошание вскоре превратилось в обвинение, а затем неотвратимо приобрело пагубный скрытый смысл…

«Что ты здесь делаешь?»

Здесь. В моем доме.

Соскальзывая к этому финалу, он знал, что роковая черта — это оказаться запертым в доме с незнакомкой. Или, что еще хуже, самому стать незнакомцем.

Он вспомнил, как добирался обратно вечером, после того как уехала Нора, с оживлением думая о том, какой мир снизойдет теперь на него, как чудесно наконец вернуть себе свой дом. Взять обратно то, что тебе причитается, и врубить стерео на полную катушку. Но стоило ему открыть дверь, как холостяцкая бравада, разумеется, мигом слетела с него. Какое-то время он просто сидел на полу гостиной, такой же безнадежно пустой, как и остальные комнаты, прислушиваясь к извечному гудению холодильника. Он помнил, как наорал на детей, чтобы заткнулись, хотя и знал, что они уехали… После этого он долго плакал навзрыд.

Дом. Жизнь в пределах границ собственности.

Томас изо всех сил боролся, чтобы создать какое-то новое, другое место. Отчасти поэтому такие глупости, как растения или бытовые приборы, могли заставить его чуть ли не прослезиться от гордости. Он столько потрудился.

И вот теперь это.

Он выбрался из машины и побежал через лужайку.

— Нейл! — крикнул он, распахивая входную дверь. Хотя, сказать по правде, не надеялся услышать ответ: мини-фургона Нейла не было.

Бармен заворчал и зевнул, потом вперевалку потрусил к Томасу, виляя хвостом. Приветствие старого пса.

— Дядя Кэсс уехал, Бар, — мягко произнес Томас.

Сквозь полутьму гостиной он разглядел аккуратно прибранный кабинет. В воздухе витал запах пролитого виски.

— Дядя Кэсс покинул сцену…

Томас неподвижно стоял рядом с диваном, в голове шумело, там носились мысли и образы, словно смешались все времена и пространства. Лоснящаяся, как тюлень, стонущая Синтия Повски. Голос из океанских глубин напоминает о доводе. Голос Нейла: «Так же легко, как щелкнуть выключателем…»

Голос из океанских глубин напоминает о доводе…

«Этого не может быть. Никоим образом…»

Томас подумал о Нейле, который работал на АНБ, перекодируя живых людей, и жизнерадостно лгал все эти годы. Он вспомнил о том, как они учились в Принстоне, какими поворотными стали для них занятия с профессором Скитом. Вспомнил об их привычке заводить на вечеринках споры о конце света — не грядущем, а том, который уже миновал…

Вспомнил о доводе.

Голос из океанских глубин. Нейл. ФБР. Синтия Повски.

«К черту, не может быть».

Услышав звонок в дверь, Томас чуть не вскрикнул.

Он заглянул в просвет между занавесками и увидел нетерпеливо топчущегося на крыльце Миа.

Томас открыл дверь, прилагая все усилия, чтобы выглядеть… нормальным.

— Привет, Миа.

Через плечо соседа он мельком заметил белый «форд» — последнюю модель «мустанга» с новым топливным баком, — который медленно ехал по улице.

— Все в порядке? — спросил Миа. — Дети сказали, что видели твою машину возле дома… Я решил, что надо бы…

— Нет. Просто забыл парочку важных бумажек для доклада.

Высунувшись в дверь, он увидел, что Фрэнки и Рипли стоят на крыльце Миа.

— Па-а-а-а-па! — позвал Фрэнки.

Странно, какой властью обладало это слово. Сколько раз употреблял его каждый ребенок, снова и снова этот звук слетал с миллионов невинных губ, но эта всемирность, казалось, только делает его краше. Вы могли испытывать жалость ко всем этим Уэнгам и Смитам — кому хочется затеряться среди миллионов? — и все же слово «папа», непонятно почему, было совсем другим. Томасу доводилось бывать у коллег, чьи дети называли их по имени. «Дженис, можно, я поужинаю у Джонни? Ну, пожалуйста!» Было в этом что-то неправильное, отчего во взглядах появлялась небрежность — зловещий предвестник зачатков гниения.

Папа. Одно и то же слово на миллиардах губ, и ничто не может запретить его. Ни постановление суда. Ни образ жизни. Ни развод…

Горячие слезы навернулись на глаза Томаса, он, смеясь, позвал сына, спросил, хорошо ли тот вел себя у Миа. Фрэнки запрыгал, замахал руками, словно был на далекой горной вершине.

Может быть, герои все же еще остались.

Как ни хотелось ему провести хоть минутку с сыном, он извинился перед Миа и снова забрался в машину. Среди дикостей ночной пьянки было что-то, сказанное Неилом про Нору, какое-то малозначащее, брошенное мимоходом предложение поговорить с ней или что-то вроде того. Но, разумеется, это было невозможно, учитывая, что Нора находилась в Сан-Франциско, почему, собственно, Томасу и пришлось взять детей на эти самые напряженные недели лета.

Что же такое сказал Нейл? Что-то. Что-то… Заслуживающее хотя бы пары слов.

Томас прибавил скорость и набрал номер Норы. Но отозвался только автоответчик. Он подумал, что, может быть, ей что-то известно. По крайней мере, он позволил себе такую мысль. Однако подлинная тревога, заставлявшая его ногу все сильнее давить на акселератор; состояла совсем в другом.

Может, она в опасности?

«Мысли трезво, — напомнил он себе. — Мысли ясно».

Довод.

Океанский голос сказал, что создает довод — точно так же, как «создает» любовь. Но какой довод? Был ли это тот самый довод?

Так кто же держал камеру — Нейл? Его ли тень маячила в поле зрения объектива?

Довод — так они привыкли называть это, еще начиная со своих самых первых дней в Принстоне. Оба — и он, и Нейл — были стипендиатами, и это означало, что денег у них не было. И в то время, как их более состоятельные друзья расхаживали по барам или летали домой на каникулы, они покупали несколько бутылок старого английского портера, или «Шато Гетто», как называл его Нейл, и напивались, запершись у себя в комнате.

В колледже все только и занимались тем, что спорили друг с другом. Одни делали это рефлекторно, борясь за выживание, стараясь поддержать нерассуждающую уверенность детского мировосприятия, для других это было все равно что пробовать разные наркотики. Нейл с Томасом явно принадлежали к числу последних. Задавать вопросы — только так можно выявить человеческое невежество, и оба часами задавали вопрос за вопросом. Основы основ оборачивались хрупкими сценическими подмостками. Высокомерие оборачивалось религиозной софистикой.

Временами казалось, что столпов уже не осталось. Кроме довода.

Подобно большинству, Томас продвинулся. Люди обладали заданным постоянством убеждений, были безмозглыми или наоборот, и приходилось много работать, добиваясь отсрочки вынесения приговора, — дело нелегкое. Умный в гору не пойдет, и Томас старался вытеснить сомнения. Шли годы, дети росли, и он обнаружил, что отодвигает все старые вопросы куда-то в тень, хотя в аудитории и продолжал играть роль профессора Байбла — вселенского ниспровергателя. Ничто так эффективно не убивает старые откровения, как ответственность и рутина.

Однако Нейл… По какой-то причине Нейл никогда не хотел отступаться. Конечно, Томас вышучивал разбросанность его мыслей, как вы могли бы вышучивать старые истории о футбольных баталиях в школе или неуместные воспоминания о былых заслугах. «Да, здорово ты ему влупил!» Порой он даже задумывался, уж не признак ли это какой-то скрытой разобщенности, неспособности находить контакт вне стен общежитий кампуса и в расположенных вне кампуса барах…

Вот и прошлой ночью все было примерно так же, разве нет?

«Он пытался отговорить меня любить детей…»

Пикскилл блистал на солнце за лобовым стеклом, дорога вилась серпантином; прямые участки автомобиль Томаса пролетал как пуля и визжал покрышками на поворотах. Подъезжая к дому Норы, Томас, как пенсионер, близоруко согнулся над баранкой. При виде ее черного «чероки» на подъездной дорожке он окаменел…

Вот, значит, какая у нее поездка.

В груди у него похолодело.

— Хороший, блин, Сан-Франциско, — пробормотал он.

Оперативный сотрудник Саманта Логан остановила свой белый «мустанг», но двигатель не выключила. Выбросив сигарету в окно, она через ветровое стекло проследила за Томасом Байблом. Тот торопливо подошел к двери бунгало из серого кирпича. Вид у него был возбужденный.