Домовой - Игорь Солопов

— Что визжишь, будто кишки лезут? Побудишь всех! — Пафнутий заткнул кикиморе рот ладонью и стал оглядываться. Хозяева на шум даже не пошевелились. Только сейчас домовой заметил, что вокруг Олеси со Степаном собралось какое-то зеленое марево.

— Что ты с ними сделала, зараза? Отвечай! Домовой заглянул в глаза Мокши и оторопел. Изнутри кикиморы на него пялились черные бездонные буркала ночницы.

— Вылазь из нее, слышишь, пока сам тебя не вышиб! — заорал Пафнутий.

Тело Мокши изогнулось, раскорячилось пауком и с воем прыгнуло на домового, опрокинув на пол. Кикимора била его руками, топтала ногами, возила по полу и одновременно умудрялась клацать зубами, пытаясь откусить лицо внезапно выросшими клыками. Пафнутий извивался, пытался не попасть ей на зуб, потом изловчился, схватил за горло, вдарил по зубам и пинком отправил в угол.

«Сдался мне этот огонек, зачем поперлась за ним незнамо куда?» — корила себя Мокша. После того как ночница ворвалась в нее и завладела оболочкой, кикиморе пришлось прятаться внутри самой себя. Ночница вела себя нагло, по-хозяйски. Подчиняла кикимору медленно, частями, будто смаковала. Впереди она спускала страх, который черными, без конца лающими псами гнал Мокшу, щелкая зубами, брызжа слюной и жутко завывая, заставлял бежать без оглядки. Чтобы укрыться от него, кикиморе приходилась бежать в самые закоулки своей памяти, и чем дальше она уходила, тем больше ослабевала, тем меньше могла противостоять ночнице. Мокша долго бежала какими-то коридорами, петляла тропами и мощеными дорогами. Дороги превращались в буреломы, а те в бескрайние, цветущие поля. Откуда что берется? Каждое место было знакомо, с каждым что-то связано. Вот она с Пафнутием в доме чаи гоняет, вот они с упырями бьются, вот первая встреча с домовым, вот с Путятой, а дальше и вовсе что-то незнакомое пошло, настолько далекое, что и не вспомнить. И все вокруг мелькало, мельтешило, изменялось до головокружения. Кикимора остановилась перевести дух, прислушалась — никого. Осмотрелась. Пахло сыростью и землей, под ногами мокрая, скользкая трава, кое-где с потолка торчали корни, а по влажным, осклизлым стенам ручьями стекала вода. Похоже на пещеру. Или на нору… Ее нору! Где-то в глубине Мокша разглядела костерок и направилась к нему. Приблизившись к костру, кикимора приметила у него какую-ту фигуру. Вроде бы человек. Он сидел на земле и подкидывал ветки в огонь, отчего тот шипел и привередливо потрескивал. Мокша подошла ближе и, примостившись напротив, попыталась рассмотреть незнакомца. Тело его скрывало длинное темное одеяние, а лица, хоть оно и освещалось огнем, было не разглядеть, отчего человек имел вид чересчур уж зловещий и невозможно было понять, кто перед тобой — мужик или баба. Только сейчас, ощутив тепло костра, кикимора поняла, что замерзла: ноги оледенели, тело бил колотун. До этого Мокша никогда не чувствовала холод, да и не должна была, она же кикимора! Видать, ночница отняла всю болотную силу без остатка. От этих мыслей стало совсем скверно.

— Пришла наконец! — голос был женский, не молодой и не старушачий, но знакомый и родной, откуда-то из далекого-далекого прошлого, еще того, докикиморьего.

Мокша вновь стала вглядываться в незнакомку, силясь вспомнить, откуда ее знает. Лицо вдруг стало открыто и хорошо видно — то ли женщина села ближе к огню, то ли огонь стал ярче. Но и сейчас кикимора не смогла ее разглядеть. Черты лица то прояснялись, то становились неуловимыми. Будто ускользали или пропадали, а потом снова появлялись, и никак их не получалось запомнить. Мокша встряхнула головой, сморгнула — не помогло.

— Что, совсем забыла? Не мудрено, столько-то лет, — как только голос зазвучал, Мокша будто всё вспомнила — и тут же забыла.

— Ну что ты там прячешься, выходи, не бойся, никто тебя не обидит, — сказала женщина кому-то во тьму. Там зашуршало, затопало маленькими ножками, и из-за спины незнакомки осторожно выглянуло чумазое, испуганное детское личико. Девочка настороженно посмотрела на кикимору большущими глазами, улыбнулась застенчиво и опять спряталась.

— Это кто же ребенка так запугал?

— Покажи ей, — сказала незнакомка за спину.

Девочка медленно подошла к Мокше, взяла за руку — и все вокруг изменилось. Болотная нора поблекла, померкла и исчезла вовсе, вместе с незнакомкой и девочкой, только костер оставался гореть где-то там, в пустоте, будто маячок. К нему кикимора и направилась, боясь заблудиться и сгинуть в этом странном месте. А костер приближался, становился теплее, жарче, с каждым шагом все больше и выше. Выше Мокши, выше деревьев, которые появлялись из пустоты, выше взгляда. Огонь везде, огонь повсюду, огонь не помещался в глазах. Пожар! Огромный, страшный, жадный, а внутри него дом, одинокий, посреди леса. Кикимора стала вглядываться в знакомые очертания, на глаза навернулись слезы. Вдруг она оказалась прямо в горящем доме. Маленькая, совсем ребенок. Плачет, зовет маму, а огонь подбирается ближе, обжигает кожу. В дверном проеме появляется мама, она пробирается к Мокше, спешит, спотыкается, падает, встает, идет дальше. Вот она уже близко, протягивает руки, но снова падает, придавленная горящей балкой, и больше не поднимается. Платьице уже начало тлеть, когда огонь злобно зашипел и раздвинулся, пропуская темного человека… Видение неожиданно оборвалось, и Мокша снова ощутила себя в привычном облике, все также смотрящей на догорающий дом. По испачканным сажей щекам текли слезы. Все еще было страшно. Мокша дернулась от неожиданности — кто-то положил руку на плечо.

— Матушка Мокрыня? — прошептала Мокша.

— Я не хотела, чтобы тебе снова было больно. Но ты должна была вспомнить.

— Прости. Я не узнала тебя. Я не забыла, нет. Просто… Просто запамятовала — твое лицо, голос будто стерлись из памяти.

— Ну будет, будет. Хватит реветь на сегодня, — старая кикимора прижала Мокшу к себе. — Все хорошо, так и должно быть.

— А девочка? — всполошилась кикимора. — Она вдруг пропала… это что — была я?

— Ты.

— А мама? Я что же… Как я могла ее забыть? — Мокша схватилась за голову, рухнула на колени и заревела.

— Ну, откуда ж в тебе воды-то столько? — Мокрыня присела рядом. — Не забыла ты ее. Самое страшное не забыла, как ни старалась я… Давно я тебя присмотрела, когда ты еще совсем маленькая была — не на кого мне было после себя болото оставить. Силы в тебе было, хоть ведром черпай. Мать твоя ведуньей знатной была: людей хворых с того света вытаскивала, предсказать что-то могла, совет толковый дать. От нее тебе сила и передалась по наследству. Кто отец твой — не знаю, но жили вы вдвоем, здесь, в лесу, отдельно от людей, чтобы не мешал никто. На этом месте теперь Степан с дочкой живет, оттого тебя в дом ихний так и тянет. Ну вот. Не нуждались вы ни в чем — люди с окрестной деревни помогали, чем могли, и мать твоя спокойно ведовством занималась, не отвлекаясь ни на что. Я за тобой присматривала, но забрать тебя до семи лет не могла — не принято так у нас. Отчего пожар случился, мне неведомо, Путята может и знает чего, но молчит. Вспыхнуло посреди ночи, да разгорелось так быстро, что пока я с болота дошла, успела только тебя из огня вытащить. Странный пожар был, быстрый, внезапный, будто раздувал кто. За какие-то мгновенья дом сожрал… Намучилась я тогда с тобой. Маленькая, кричишь, плачешь по мамке, не ешь, не спишь. Испугалась я, что умом ты тронешься, да сила твоя пропадет, и решила воспоминания тяжелые у тебя забрать и в болоте упрятать, чтобы не мучилась ты больше. Так я тебя и растила, а дальше… Тут все заходило ходуном, затряслось, перевернулось. Обе кикиморы вцепились друг в друга, испуганно озираясь.

— А теперь слушай внимательно! — Мокрыня схватила кикимору за плечи. — Времени совсем мало, вишь как домовой с ночницей в твоем обличье воюют, того и гляди, поубивают кого-нибудь. Думаешь, раз ночница оболочки тебя лишила, то и силы твои забрала? Нет, не может такого быть! На испуг тебя, глупую, взяла, а ты и рада пятками посверкать. Силы-то в тебе много, а ума — не очень. Ты и есть эта сила, сама в себе. И отнять ее никому не по зубам. А сейчас беги, покуда не погиб никто. Мокшу вдруг обуяла злоба: «А ведь и правда! Приперлась тут какая-то, раскомандовалась, хозяйничает, норовит отнять все, а я даже слова поперек не сказала!» Гнев забурлил, заплескался внутри через край, наполнил кикимору пробудившейся силой. Хлынула эта сила вся сразу, оглушая, сбивая с ног — кикимора чуть не захлебнулась. По кусочкам, медленно Мокша стала отвоевывать свою оболочку, заполняя ее собой, будто костюм какой надевала — руки в руки, ноги в ноги и голову на место. Выдавливала ночницу из себя, словно хворь ненавистную, пока совсем для нее места не осталось.

Выбросило ночницу из кикиморы черным комком. Пролетела она через всю комнату — и угодила прямиком в зеркало.