Роман с пивом - Микко Римминен

— Эх, не люблю я эти просьбы, — вздохнул Жира.

— Ну, вы могли бы по дороге занести ключ на верхний этаж? Я сам не смогу, мне и правда стало там очень-очень плохо.

— Ха, — сказал Хеннинен.

— Ладно, давай сюда, — проговорил Жира, вытянул навстречу свою тоненькую руку и стал ждать торжественного момента передачи ключа. Как только Маршал снял его с кривого гвоздика, вбитого где-то высоко над сушильной машиной, Жира схватил ключ, зажал его в кулаке и поднял руку вверх, как рабочий-передовик на советских плакатах.

Хеннинен и Жира ушли. Они проделали это так резво, что мозг этого даже как-то и не зафиксировал. Лишь в том месте, где они стояли, остались два светлых, быстро остывающих пятна.

~~~

Звонил Хеннинен.

— Привет, — сказал он.

— Привет, — ответил Маршал. Возможно, так было необходимо.

— Я тебя разбудил?

— Долго же я спал.

— Это был вопрос или утверждение? Ну, эдак прилично, я на часы не смотрел, я время измерял пивными кружками, поэтому где-то так прилично с чем-то часов.

— Странное у меня состояние.

Маршал потерся щекой о мятую слюнявую подушку и уточнил координаты. Голос был густым и заплетающимся. Хеннинен сообщил, что они отошли от дома метров на триста или пятьсот, он забыл измерить расстояние точнее, и теперь сидели на террасе, которая называется «Грешница», то есть в ресторане. А он стоит на улице Хельсингинкату, то есть не он, а ресторан там расположен.

— Мы отнесли ключ, — сообщил Хеннинен. Потом рассказал, что эти люди отнеслись к ним по-доброму, даже самая молодая сказала про Маршала «странный товарищ».

— А я до последнего момента был совершенно уверен, что о товарищах говорят только пожилые, — пробубнил Маршал в трубку, зажатую где-то между ухом и подушкой. — То есть я хотел сказать, что товарищи это, по-моему, уже исчезающий вид, так же как в свое время батрак или прачка, или какой-нибудь управляющий имением. Таких теперь днем с огнем не сыщешь.

— Вот как, — удивился Хеннинен. — Какие-то странные сны тебе снятся. В любом случае там все продолжалось в таком, значит, духе. Если помнишь, у Габриэлы в квартире всегда были целые горы пустых бутылок, ну так мы и предложили свою помощь в этом вопросе и вынесли, на фиг, все бутылки.

— Куда вынесли?

— В магазин, болван, точнее, в пункт приема стеклотары, точнее, в храм спасения грешных душ. Их там до хрена было, этих бутылок, каждый нес по четыре пластиковых пакета, а я вообще целых пять. Нам за них денежку дали.

— Сейчас приду, — сказал Маршал, выключил телефон и стал собираться. Сборы были самые непродолжительные: встал с кровати, умылся и вышел.

На улице было уже жарко, можно даже сказать ужасно или смертельно жарко. Абдула переместился на улицу и теперь сидел на грязном оконном карнизе какой-то фирмы, однако все же недалеко от родного дома. «Привет», — сказал он. «Привет», — ответил Маршал и зашагал вниз под горку налево от перекрестка.

Солнце жарило нещадно. Асфальт ли, подошвы, ноги или душа — все стало вдруг мягким и податливым, словно бы в процессе ходьбы у тебя появилось некое новое свойство, словно бы кожа и воздух стали вдруг одним целым, и с каждым шагом ты все больше и больше растворялся в этом воздухе. Клены, находясь в тисках этой невыносимой жары, поникли и стали совсем черными, внушительными и даже какими-то грозными. Они нависли над железным забором школы с таким видом, что будь у них глаза, непременно бы их выпучили. Однако парк с его человеческими чертами быстро остался позади, и теперь шагать было невероятно легко. Казалось, что-то случилось, произошла какая-то перемена, и утро со всеми его гнетущими и смердящими часами отошло на второй план, словно бы спрятавшись за стеклом витрины, а впереди ожидало что-то свежее, все еще немного сонное, но уже рождающее значительные фразы о новом дне и новой пище. Впрочем, почему бы и нет, ведь удалось же вздремнуть на какое-то время, так что вполне резонно было говорить о новом дне, коли уж все в этот миг было в наших руках.

А затем уже показалась терраса. Там сидело довольно-таки много народу, учитывая, что день был будний, а время еще рабочее. И когда всю эту как бы сцену удалось наконец разглядеть, в гуще толпы, где-то за крайним столиком, нашлись Жира и Хеннинен. Они сидели красные и завороженно смотрели на полные, вероятно, только что принесенные кружки пива.

Столиков на этой стороне террасы было всего пять, но стояли они в один ряд, словно в общественном транспорте, прочные, выкрашенные в зеленый цвет неуклюжие сооружения. Вся декорация находилась за условным заграждением, сооруженным из металлических столбиков и натянутого между ними волосатого каната. Маршал перепрыгнул через канат и встал около столика.

— Дайте денег, а?

— У тебя же свои есть, — сказал Жира.

— Мне полагается доля за Габриэлины бутылки. Она все-таки была моей соседкой.

— Была да сплыла! А мы зато перли все эти бутылки до магазина.

— И все-таки, — проговорил Маршал.

Жира стал выворачивать карманы и поначалу нашел только какие-то порванные чеки, но потом достал и высыпал на стол целую пригоршню монет. — Держи вот, — сказал он. Сел и стал перебирать свои бумажки, осторожно разворачивая их и складывая из обрывков. В лице его сквозила неподдельная озабоченность происходящим процессом. Наконец он порвал их на мелкие кусочки, засунул обратно в карман и вернулся опять к общественной жизни.

— Ну, чего ты стоишь, как столб, ждешь чего-то?

— Я просто засмотрелся на эту твою бухгалтерию, — сказал Маршал. — Ты так вдумчиво рассматривал их.

— Но кой тебе сдались все эти бумажки? И зачем их рвать? — спросил Хеннинен. — Все это было похоже на какой-то гражданский акт или что-то в этом роде.

— Кто знает, кто знает, — пробормотал Жира и сморщил лицо, не желая больше разговаривать на эту тему.

— Знает что? — спросил Маршал.

— Ничего.

Тем самым с этим делом вроде как разобрались, и стало очевидно, что пора идти за пивом.

В баре царил всепоглощающий сумрак, который тут же окутал глаза липкой паутинообразной пеленой, словно ты пытался смотреть какой-то старый черно-белый фильм в пузатом ламповом телевизоре, выставив его на самое солнце. Воздух был плотным и горячим, и насквозь пропах иссушающим табачным дымом. Все это тут же породило в душе некую героическую браваду — словно вступаешь в горящий тропический лес, привычным жестом смахивая со лба капли пота и усталости. За столиками сидели одинокие, обезображенные жизнью старики, сосредоточенно стараясь донести до беззубого рта трясущуюся кружку. С потолка свисали елочные украшения. Толстая неповоротливая баба за стойкой тупо таращилась в маленький немой телевизор, стоявший здесь же, на стойке, недалеко от автомата с солеными орешками. Шел какой-то идиотский, по всей видимости, немецкий сериал про полицейских. Маршал попросил большую кружку пива и робко протянул свои монеты. Она сгребла их и скинула в кассу, затем налила в кружку пива и привычным жестом бухнула ее на стойку. Все это она проделала, словно на автомате, так что невольно подумалось, что вот он — истинный профессионализм.

С кружкой в руке пришлось долго протискиваться между столиков в самый дальний угол террасы, и, только когда наконец удалось сесть, стало понятно, что на улице действительно очень жарко. Какое-то время ушло на закатывание рукавов.

— Ну, — сказал Маршал, после того как несколько минут посидели молча.

— Да ничего особенного, с тех пор как последний раз виделись, — отрапортовал Хеннинен.

— И все же кое-что, — вставил Жира. — Пока тут Хеннинен зачитывал свой рапорт по телефону, я был поблизости и все слышал, не нарочно, конечно. Так вот, он представил, так сказать, отредактированную версию происходящего.

— Ну уж, скажешь прямо, — отозвался Хеннинен. — Ну, сплоховали немного в самом конце, точнее, Жира сплоховал. В общем, там, в конце произошло следующее, не знаю уж, откуда он это взял и кто был виноват, но это уж совсем не мое дело, короче, все закончилось тем, что этот идиот пошел к ним туда и пожелал приятно провести время в наших краях.

— Ээ.

— На самом деле я просто перевозбудился, — сказал Жира. — От всего этого бутылочного богатства и оттого, что все сложилось так замечательно. Даже мое блудное похмелье снова исчезло, и на сей раз как-то совсем незаметно, просто пуф! пуф! и растворилось в воздухе. А потом я вдруг подумал, что мы уже уходим и надо сказать им что-нибудь приятное, как-то подбодрить их, что ли, и прежде чем я успел что-либо сообразить, я уже стоял в комнате, желая хорошо повеселиться на похоронах. Конечно, я потом сразу понял, что ляпнул сдуру, но оно просто само собой сорвалось с губ, типа, желаю хорошо повеселиться.

— Это был просто кошмар, — сказал Хенинен, потом задумался и, усмехнувшись, добавил: — В общем, повеселились.