Танец кружевных балерин - Людмила Мартова

тогда были, если легальные. А нелегальный аборт папа – член партии тоже допустить не мог. В общем, родители приняли решение отправить Надю к папиной сестре, которая жила в Ленинграде. Чтобы ее позор не лез тут всем в городе на глаза. И в июне сорок восьмого она уехала.

– И что же, они так больше никогда и не увиделись? Надя и Клеменс?

– Перед тем как отправиться в Ленинград, Надя тайком от родителей сходила на льнокомбинат, туда, где жили пленные. Это было накануне отъезда. Уже когда мы были взрослые, она рассказывала мне об этом. Надя считала, что он имеет право знать о ребенке. Она вернулась заплаканная, но впервые с февраля спокойная. Клеменс сказал, что любит ее, не бросит ребенка и найдет способ обеспечить их будущее. Но осенью сорок восьмого лагерь военнопленных закрыли, а их всех депортировали на родину. Надя узнала об этом незадолго до родов. Сама понимаешь, тогда это была дорога в один конец. Надеяться на то, что они еще когда-нибудь встретятся, было решительно невозможно. В декабре она вернулась домой, но Фалька здесь уже не было.

– А ребенок?

– Она вернулась без ребенка. Родители вынудили ее отказаться от него и отдать на усыновление, чтобы не портить себе жизнь.

– Какая грустная история! – воскликнула Снежана. – Неужели ваши родители могли так жестоко поступить со своей дочерью?

– Да. Мы обе поплатились за это их решение. Надя, когда вернулась в наш город, перевелась на факультет иностранных языков, стала учительницей немецкого, но так и не вышла замуж, и других детей у нее не было. А я, хоть и провела всю жизнь рядом с любимым мужем, с которым объездила полмира, тоже осталась бездетной. Вот получилось, что наши родители лишили себя единственной внучки, которую уготовила для них судьба.

– Внучки?

– Да, Надя в ноябре сорок восьмого года родила девочку. Она потом пыталась ее найти, но так и не смогла. Сестра отца постаралась на славу, чтобы от этой истории даже следов не осталось.

– А Клеменса? Когда это стало возможным, неужели ваша сестра не пыталась узнать что-нибудь о своем возлюбленном?

Лилия Андреевна помолчала. Лицо у нее стало совсем несчастным и очень старым. Вот сейчас на нем отчетливо отражались ее восемьдесят два года.

– Когда случилась перестройка и появились связи с заграницей, Надя, разумеется, начала искать Фалька. Точнее, по ее просьбе это делал мой муж Николай Семенович. Мы тогда работали в Иране. У него были кое-какие связи в МИДе, но это не потребовалось, потому что Клеменс нашел Надежду сам. Ему это было проще сделать. Он знал не только имя и фамилию, но и домашний адрес, Надя ведь его не меняла. А мы искали некоего Клеменса Фалька, про которого знали, что он родом из Лейпцига. В общем, он написал Наде осенью девяносто первого года, еще до распада Советского Союза. Она ответила ему, рассказав, что так и не вышла замуж, и про ребенка рассказала правду, все как есть, как было. Он долго не отвечал, а потом пришло резкое письмо. Я его читала. Фальк писал, что не сможет ее простить за то, что она отказалась от их ребенка. Там еще была странная фраза, что он сделал все, что мог, чтобы они с малышом ни в чем не нуждались. Признаться, я ее не поняла.

– А у Нади вы не спрашивали?

Лидия Андреевна тяжело вздохнула.

– Я читала это письмо, когда Нади уже не было в живых. Это письмо от Клеменса она получила в девяносто втором году. А совсем скоро у нее обнаружили рак. Лимфосаркому. Моя старшая сестра сгорела за три месяца. Скорее всего, после той отповеди, что устроил ей Клеменс, она потеряла желание жить. Мы с мужем смогли приехать, когда ее уже похоронили. Чужие люди. И этот грех всегда будет на мне, до самой моей смерти. Я нашла письмо Клеменса, когда разбирала бумаги. Оно лежало в ящике Надиного стола. Оно и сейчас там лежит. Впрочем, я совсем заболталась. Я попросила тебя прийти ко мне, девочка, чтобы поговорить совсем не об этом.

Снежана, вздохнув, украдкой посмотрела на часы. У соседки со второго этажа она сидела уже почти час, и, оказывается, они еще даже не перешли к делу.

– Деточка, я знаю, что твой муж работает в полиции, иначе ни за что не стала бы навешивать на тебя свои проблемы.

– Мой муж – не полицейский. Он следователь. Работает в Следственном комитете, – поправила Снежана.

Значения это не имело, но она во всем предпочитала точность.

– Думаю, в моем случае это совершенно не важно. – Лидия Андреевна вздохнула. – Понимаешь, дорогая, я не могу обратиться в правоохранительные органы обычным путем, потому что они просто решат, что старуха, то есть я окончательно выжила из ума. Но и делать вид, что ничего не происходит, я тоже не могу. Понимаешь, я совершенно уверена, что по ночам кто-то ищет что-то в моей квартире.

Что? Только этого ей не хватало. Разменявшая девятый десяток соседка по ночам испытывает слуховые галлюцинации и хочет, чтобы она с этим разбиралась? Нет! Только не это. Тем не менее внутренне простонавшая Снежана внешне вежливая проговорила:

– Почему вы так думаете?

– Браво, деточка, сразу видно хорошее воспитание. – Старушка улыбнулась. – Ты не кинулась сразу крутить пальцем у виска, обвиняя меня в старческом маразме. Но по ночам я слышу тихие шаги, которые раздаются в моей квартире между часом и тремя часами ночи. Видишь ли, в последнее время я стала лучше спать. У меня всегда был чуткий сон, а в последние годы я вообще могу лежать, терзаемая бессонницей, до рассвета, но последние три ночи я ложусь в постель и практически сразу засыпаю. Шаги будят меня, но словно не до конца. По крайней мере, этой ночью я пыталась встать с постели, чтобы увидеть нежданного визитера, но руки и ноги меня совсем не слушались. Я не могла встать, понимаешь?

Снежана понимала, что помочь Лидии Андреевне сможет не следователь Зимин, а хороший врач. Геронтолог, кажется, так называются специалисты, работающие с пожилыми людьми?

– Я подумала, что виной тому может быть отвар шиповника. Я всегда пью его на ночь, этой привычке уже много лет. И я подумала, что, может быть, кто-то подсыпал мне снотворное, которое именно так на меня влияет.

– Куда? В отвар?

– Нет, отвар я завариваю утром в термосе, чтобы выпить в десять вечера и отправиться в постель. Но банка с измельченными плодами стоит у меня в кухне. Я сейчас ее принесу.

– Не надо, Лидия Андреевна, – попробовала остановить старушку Снежана.

– Я покажу тебе банку. Снимать с нее отпечатки пальцев не имеет смысла, я их уже давно заляпала. Но я отсыплю немного, чтобы твой муж мог сдать этот шиповник на экспертизу. Если там снотворное, значит, мне не кажется.

– А вы попробуйте просто не пить этот отвар, – предложила Снежана, понимая, что без пакета с шиповником она вряд ли выйдет из этой квартиры. – Если вы полагаете, что он э-э-э… отравлен.

Старушка всплеснула аристократическими руками.

– Да кому надо меня травить? Меня не травят, а именно усыпляют, чтобы я не мешала искать в моей квартире что-то важное.

– Что?

– Я не знаю! Это твоему мужу и предстоит выяснить. Но что-то ищут точно. Не зря же я уже три ночи слышу тихие шаги, как будто кто-то старается двигаться бесшумно. А потом… потом такое чувство, что он простукивает стены. И возможно, я совсем сошла с ума на старости лет, но мне кажется, что это как-то связано с прошлым. С той Надиной историей. Слишком многие стали ходить вокруг да около.

Последнее прозвучало совсем непонятно, но уточнять было уже некогда.

– Лидия Андреевна, я обязательно поговорю с мужем, но сейчас мне надо идти. – Говоря так, Снежана кривила душой. Она даже не знала, когда увидит своего Зимина, а уж подойти к нему с рассказом про снотворное в шиповнике и простукивание стен в квартире старенькой соседки и вовсе не представлялось возможным.

– Да-да. Конечно, деточка. Я и так совсем тебя заболтала. Сейчас принесу шиповник на анализ.

Она ушла в кухню, но быстро вернулась, неся большую жестяную банку и полиэтиленовый пакетик с клипсой. Насыпала две ложки лежащего в банке измельченного шиповника в пакет, закрыла его и протянула Снежане.

– Вот, держи.

Та взяла, понимая, что не сможет отказать.

– Какая красивая банка, – сказала она.

Банка была действительно очень красивая: с витым узором из распускающихся листьев, прожилки в которых были выполнены из проволоки.

– Это национальный иранский узор, минакари, – пояснила Лидия Андреевна горделиво. – Когда мы жили в Иране, наш тамошний приятель, работающий дворником на территории нашего завода, дарил нам такие банки, которые расписывала его жена. Обычные жестяные банки из-под кофе, но с ручной росписью. Мы их потом раздаривали всем знакомым. Кстати, у меня, деточка,