Тайна Найтингейла - Филлис Джеймс

Интересно, думала она, остальные девушки так же напуганы или нет? Двойняшкам Берт, казалось, все просто надоело, но они смирились и только пожимали плечами, устало вздыхая: «О Боже, сколько можно!», — когда их в очередной раз вызывал к себе инспектор. Гудейл ничего не говорила ни когда ее вызывали на допрос, ни после допроса. Фаллон тоже молчала. Было известно, что, как только она достаточно окрепла, инспектор Бейли приходил побеседовать с ней в лазарет. Никто не знал, о чем говорилось во время этого визита. Ходили слухи, что Фаллон призналась, что возвращалась в Дом Найтингейла рано утром в день убийства, но отказалась сказать зачем. Очень на нее похоже. А теперь она вернулась в Найтингейл к своей группе. И пока даже словом не обмолвилась о смерти Пирс. Любопытно, подумала Дэйкерс, когда же она заговорит об этом и заговорит ли вообще; и, мучась оттого, что в каждом слове ей чудился какой-то скрытый смысл, с трудом продолжала свое письмо:

«Мы ни разу не занимались в демонстрационной комнате с тех пор, как умерла Пирс, а в остальном группа продолжает работать по плану. Только одна ученица, Дайан Харпер, ушла из училища. Ее отец забрал ее через два дня после смерти Пирс, и полиция вроде не возражала против ее отъезда. Мы все решили, что с ее стороны глупо бросать училище перед самым выпускным экзаменом, но отец никогда не одобрял ее желания учиться на медсестру, и вообще она уже помолвлена, так что, видимо, она решила, что экзамен не имеет значения. Больше никто уходить не собирается, да и на самом деле нам здесь ничто не угрожает. Так что, пожалуйста, дорогая, не беспокойся за меня. А теперь я должна рассказать тебе о завтрашней программе».

Дальше можно обойтись без черновика. Остальное будет легко. Она перечитала написанное и решила, что этого достаточно. Вырвав новый лист из блокнота, начала переписывать письмо на чистовик. Если повезет, она успеет как раз до того, как кончится фильм и двойняшки, собрав свое вязание, отправятся спать.

Она продолжала строчить и спустя полчаса, закончив письмо, с облегчением увидела, что фильм подошел к последнему смертоубийству и заключительному объятию. В ту же минуту Гудейл оторвала глаза от своих конспектов, сняла очки и закрыла учебник. Открылась дверь, и на пороге показалась Джулия Пардоу.

— Я вернулась, — объявила она и зевнула. — До чего отвратительный фильм! А кто-нибудь делает чай?

Никто не ответил, но двойняшки тут же вонзили свои спицы в клубки шерсти и присоединились к ней у двери, по дороге выключив телевизор. Пардоу никогда не обременяла себя приготовлением чая, если могла найти кого-нибудь, кто бы это сделал, и двойняшки обычно шли на такое одолжение. Выходя следом за ними из гостиной, Дэйкерс оглянулась на неподвижную фигуру Фаллон, оставшуюся теперь наедине с Маделин Гудейл. Ей вдруг захотелось заговорить с Фаллон, сказать, как хорошо, что она вернулась к занятиям, спросить, как она себя чувствует, или просто пожелать спокойной ночи. Но слова словно застряли в горле, момент был упущен, и последнее, что она видела, закрывая за собой дверь, было бледное лицо Фаллон, которая сидела, все еще устремив застывший взгляд на телевизор, как будто и не знала, что экран уже погас.

II

В больнице само течение времени документировано: секунды измеряются ударами пульса, каплями крови или плазмы, вводимой через капельницу; минуты — остановкой сердца; часы — подъемом и падением кривой на температурном графике, продолжительностью операции. Когда пришла пора документировать события, происшедшие в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое января, лишь немногие из главных действующих лиц в больнице Джона Карпендара не знали, что они делали и где находились в каждый отдельный момент бодрствования. Возможно, они не хотели говорить правду, но по крайней мере знали, где ее искать.

В ту ночь неистовствовала буря, то усиливаясь, то затихая, при этом сила и даже направление ветра все время менялись. В десять часов он едва превышал всхлипывающее легато среди вязов. А час спустя вдруг поднялся до бешеного крещендо. Огромные вязы вокруг Дома Найтингейла трещали и стонали под натиском бури, а ветер завывал среди них дьявольским хохотом. Вдоль безлюдных тропинок кучи опавших листьев, все еще тяжелых от дождя, лениво шевельнулись, потом распались на мелкие кучки и взвились, закружились сумасшедшими вихрями подобно стайкам безмозглых насекомых, чтобы потом прилепиться к темной коре деревьев. В операционной на самом верхнем этаже больницы мистер Кортни-Бриггз продемонстрировал свою невозмутимость перед стихией, тихо заметив своему ассистенту, как сильно разыгралась буря, прежде чем вновь с удовлетворением погрузился в размышление над сложной хирургической задачей, пульсирующей меж разверстых краев раны. Под ним в тишине тускло освещенных палат бормотали и ворочались во сне пациенты, словно чувствуя смятение природы. Рентгенолог, которую вызвали из дома, чтобы срочно сделать рентгеновские снимки пациента мистера Кортни-Бриггза, закрыла аппарат, выключила свет и задумалась, выдержит ли обратную дорогу ее маленькая машина. Ночные сестры бесшумно двигались среди своих больных, проверяя окна, плотнее задергивая шторы, словно стараясь не впустить в палаты какую-то страшную постороннюю силу. В сторожке у главных ворот дежурный привратник неспокойно поежился в своем кресле, потом поднялся, скрючившись, на ноги и подбросил еще пару кусков угля в камин. Здесь, вдали от людей, ему очень не хватало тепла и уюта. Его маленький домик сотрясался от каждого порыва ветра.

Но незадолго до полуночи буря притихла, словно в предчувствии колдовского часа, той глухой ночной поры, когда слабеет пульс и умирающий больной наиболее безболезненно уходит в забытье, из которого нет возврата. Минут на пять установилась жуткая тишина, сменившаяся легким ритмичным подвыванием, по мере того как ветер налетал и затихал среди деревьев, словно выдохшись от собственной ярости. Закончив операцию, мистер Кортни-Бриггз снял перчатки и прошел в раздевалку хирургов. Едва разоблачившись, он связался по настенному телефону с сестринским этажом в Доме Найтингейла и попросил сестру Брамфетт, старшую сестру платного отделения, вернуться в палату, чтобы обеспечить уход за его пациентом в течение первого, самого опасного часа после операции. Он заметил с удовлетворением, что ветер стих. Она сможет сама пройти через парк, как уже проделывала это бессчетное число раз по его просьбе. И не надо чувствовать себя обязанным ехать за ней на своей машине.

Меньше чем через пять минут сестра Брамфетт в плаще, окутавшем ее, словно флаг, навившийся на флагшток, с капюшоном, низко натянутым на оборчатую сестринскую шапочку, решительной походкой шла через парк. Было удивительно спокойно во время этой краткой интерлюдии бури. Сестра бесшумно ступала по мокрой траве, даже сквозь толстые подошвы своих башмаков ощущая, как пропиталась дождем земля, а тем временем то одна, то другая тоненькая веточка, сломанная бурей и едва державшаяся на кусочке коры, отрывалась и с легким стуком неожиданно падала к ее ногам. К тому времени, как она, добравшись до ничем не потревоженного покоя платного отделения, уже помогала ученице-третьекурснице готовить послеоперационную койку и устанавливать капельницу, ветер опять начал усиливаться. Но сестра Брамфетт, поглощенная своей работой, уже не замечала этого.

Примерно около половины первого, может, чуть позже, Алберт Колгейт, дежурный привратник у главных ворот, клевавший носом над вечерней газетой, вдруг встрепенулся от полосы света, резко ударившей в окно сторожки, и гула приближающейся машины. Наверно, «даймлер» мистера Кортни-Бриггза, подумал он. Стало быть, операция закончилась. Он ждал, что машина проедет через главные ворота, но она неожиданно остановилась. Послышались два требовательных гудка. Недовольно ворча, привратник сунул руки в рукава пальто и вышел из сторожки. Мистер Кортни-Бриггз опустил окно машины и прокричал, стараясь перекрыть свист ветра:

— Я хотел выехать через Винчестерские ворота, но там поперек дороги упало дерево. И я решил, что лучше сообщить об этом. Посмотрите, что там можно сделать, только не откладывайте надолго.

Привратник просунул голову в окно машины и тут же натолкнулся на восхитительный запах дорогой сигары, лосьона и кожи. Мистер Кортни-Бриггз слегка отшатнулся от него. Привратник сказал:

— Это наверняка один из тех старых вязов, сэр. Я доложу об этом первым делом с утра. А сейчас я ничего не могу сделать, сэр, в такую-то бурю.

Мистер Кортни-Бриггз начал поднимать окно. Голова Колгейта тут же отдернулась.

— Нет нужды что-либо делать сейчас, — сказал хирург. — Я привязал к ветке свой белый шарф. Сомневаюсь, что до утра кто-нибудь поедет той дорогой. А если поедет, то увидит шарф. Но вы могли бы предупредить любого, кто едет в том направлении. Спокойной ночи, Колгейт.