Путешествие с Люком - Жан-Люк Утерс

Итак, мы снова пустились в путь, сами не зная зачем и с сожалением покинув этот затерянный рай, где деревья шептались с небом. Отныне, держа курс на юг, мы каждый вечер поступали точно так же: даже не глядя на часы, разбивали лагерь, как только видели, что солнце клонится к горизонту. Люк уже свыкся с мыслью, что жить — значит каждое утро ехать куда-то по дорогам в поисках нового места для ночлега. По вечерам он возвращался на свой «чердак» в трейлере, где его ждало уютное гнездышко, единственное место, служившее спокойной гаванью для его утлого кораблика.

Кроме соевого молока, которое Люк требовал теперь только в конце дня, он начал питаться овощными пюре в баночках, особенно пристрастившись к морковному, которое обильно размазывал по щекам. Он очень рано решил самостоятельно пользоваться ложкой, хотя с трудом находил рот. Иногда, несмотря на крайнюю сосредоточенность, ему изменяла координация движений, и он подносил ложку ко рту, одновременно крепко сжимая губы. Эти жесты, которые мы, взрослые, делаем неосознанно, показались мне весьма сложными при виде мордашки Люка, украшенной оранжевыми морковными или зелеными капустными разводами овощного пюре. Может, он решил вступить на тропу войны? Или скорее досрочно стал адептом бодиарта, превратив свое лицо в полотно для ярких овощных красок? Не знаю, обязан ли он художественными талантами, которые проявил впоследствии, этому младенческому периоду, когда неустанно размалевывал себе щеки.

Мы ехали все дальше и дальше, в самую глубинку Америки, встречая на своем пути лица и тела, которые иногда внушали страх; и вот однажды устроили стоянку в природном парке, недалеко от Читтануги, на границе Теннесси и Алабамы; этот лес рассекала бурлящая речка, которая тащила по течению ветви деревьев и прочий лесной мусор. Пока я, по нашему вечернему обычаю, собирал хворост для костра, разомлев в теплом воздухе и рассеянно витая мыслями где-то далеко, к нам явился нежданный посетитель — собака, решившая, видимо, обследовать наш лагерь. С виду это был лабрадор или помесь лабрадора с кем-то еще, может быть, с овчаркой. Бежевая шерсть пса с черной манишкой на шее не оставляла сомнений по поводу его беспородности; к тому же он явно был бесхозным.

Костер уже разгорался, постреливая искрами; Жюли принесла из холодильника продукты и накрыла на стол; наш гость улегся неподалеку в ленивой позе, характерной для собак, когда они чуют еду. Он умильно поглядывал на нас троих, свесив уши, в терпеливом ожидании и с верой в будущее, особенно в то, которое благоухало на гриле; по всей видимости, его ничуть не беспокоил тот факт, что он бродит неприкаянным в этом враждебном лесу. Люк первым выказал ему свою симпатию, подобравшись ползком к тому, кого счел сотоварищем по способу передвижения. Пес, занятый созерцанием мяса на гриле, позволил гладить себя по спине и голове и отвернул морду только тогда, когда Люк нацелился пальчиком в его правый глаз. Мы с Жюли наблюдали эту сценку, и трогательную и забавную, с легкой опаской: вдруг собака покажет зубы, хотя, судя по ее виду, это было маловероятно.

Мы отдали псу остатки ужина, и он, отойдя подальше, принялся грызть лакомую мясную кость; таким образом, еды, предназначенной для двоих, хватило и на третьего сотрапезника, если можно так назвать собаку, — что делать, иногда одиночество пробуждает в людях и такие добрые чувства. Жюли собралась было уложить Люка спать в его гнездышке, но на сей раз он подчинился неохотно, настолько его возбудило это вечернее знакомство. Ничего удивительного, ведь ему впервые случилось завести себе друга, такого же четвероногого, как он сам.

На следующее утро мы обнаружили пса тут же, возле переднего колеса; в его взгляде угадывался легкий упрек. Проснувшийся Люк с восторгом встретил его, выразив свою радость целой серией «ав-ав!», «там ав-ав!» За прошедшую ночь он освоил новый, собачий язык. Я отправился в сторожку парка, чтобы объявить о появлении бродячей собаки. Сторож пришел в замешательство: никто не сообщал ему о потере. Как же быть? Он ничего не мог нам посоветовать, разве что позвонить в полицию, а впрочем, и это было не обязательно, мы могли про-сто-напросто оставить ее там, где нашли, иными словами, еще раз бросить. Лес большой, пускай живет здесь, будет охотиться на грызунов, а то вон как расплодились…

Нельзя было оставить пса на произвол судьбы — решиться на такую крайность мог бы только совсем уж бессердечный человек. И вот, несмотря на сомнения Жюли, было решено, что другого выхода у нас нет, придется взять его с собой; мы устроили ему лежанку, постелив одеяло на пол возле заднего сиденья: таким образом, Люк мог сверху любоваться его бежево-черной спиной.

Вопреки страхам Жюли, пес оказался вполне приятным попутчиком: большую часть пути он спал, а на остановках выбирался из машины, чтобы размять лапы и справить нужду, помечая нашу дорогу своими запахами. По всей видимости, прежние хозяева у него были замечательные.

К вечеру мы прибыли в Луизиану, совершенно разбитые от долгой езды. Здесь стояла влажная жара. Мы встали лагерем между старицами, и собака завалилась в траву, дыша так надсадно, словно пробежала весь этот путь. Пока она каталась в сухой траве, играя с Люком, Жюли выяснила, что это «девочка». Значит, теперь не годилось звать ее псом, и я предложил дать ей имя, только вот вдохновение мне изменяло. «А что, если назвать ее Пятницей? — предложила Жюли. — Как у Робинзона!» И в самом деле, почему бы и нет?!

Стоит вам присвоить кому-нибудь имя, даже если речь идет о животном, происходит странная вещь: это существо начинает вам принадлежать; в каком-то смысле одно только имя создает между ним и вами некую духовную связь. Вот почему скотоводы никогда не дают имен животным, которых выращивают на мясо. Нам пришлось смириться с неизбежным: Пятница стала нашей собакой. Люк придумал ей уменьшительное имя — Пять. «Пять-Пять!» — верещал он, ползком пускаясь за ней вдогонку или барахтаясь вместе с ней на траве и обхватывая руками за шею. Едва открыв глаза поутру, он уже звал свою подружку: «Пять!»

Путешествия чреваты неожиданными встречами. Вот и Пятница подарила нам такую встречу, оставив неизгладимый след в наших странствиях. Мало того что она совершенно очаровала Люка, довольно скоро по ее вине между мной и Жюли возникли трения. Стоило нам где-нибудь остановиться, как Пятница считала своим долгом заявить о своих правах на это место. Выскочив из машины, она начинала разминаться после долгого утомительного бездействия: носилась взад-вперед, как угорелая, неумолчно гавкала, кидалась в подлесок, откуда доносился еще более громкий лай, которым она оповещала кротов, сурков, ондатр, белок и всевозможных пернатых, что отныне это ее владения, и пусть все об этом знают. Жюли с детства привыкла наслаждаться мирной, безмятежной тишиной окружающей природы, и теперь, когда она с восторгом открывала для себя новые чудесные пейзажи, этим радостям положил конец оглушительный шум и переполох, который устраивала наша неугомонная спутница, помечая свою территорию. Увы, мне, как и Жюли, не удавалось заставить Пятницу помолчать или хотя бы умерить свой пыл.

Но главной бедой оказалась вода. Как все лабрадоры или их дальние родственники, Пятница обожала воду. Она была страстной купальщицей. Страдая от жары, она чуяла любую воду, вблизи или вдалеке, будь то пруд, лужа или река, и тотчас устремлялась к ней. Возвращалась она мокрая и энергично встряхивалась, обдавая нас брызгами с головы до ног. Вначале мы только смеялись, не говоря уж о Люке, который хохотал взахлеб. Но с течением времени нам это надоело и стало раздражать, особенно когда вода из какой-нибудь грязной лужи оставляла на одежде подозрительно пахнущие следы.

Лежа возле заднего сиденья на своем одеяле, превращенном в собачью подстилку, она распространяла по всему салону запах мокрой шерсти. Тщетно мы опускали стекла на ходу, запах не исчезал. Хочу напомнить, что «фольксваген» был и нашим домом, в частности, нашей спальней, и нам приходилось ночевать в этих малоприятных испарениях. Мы, не сговариваясь, видели одни и те же сны, где неизменно тонули в зловонных болотах. Скоро вся наша одежда, посуда и даже холодильник насквозь пропахли тиной. Терпению Жюли пришел конец. Люк, не понимая надвигавшейся драмы, продолжал спокойно дышать этим нездоровым воздухом.

Мы были вынуждены бежать из Нового Орлеана, из города, который, однако, нам очень понравился: его Французский квартал, дома в колониальном стиле с ажурными коваными балконами, негры, лениво дремлющие на порогах деревянных хижин, в тени раскидистых деревьев, саксофонисты на перекрестках, рассылающие свои звонкие рулады на все четыре стороны, — все это было замечательно. Но Пятница, которая тут же плюхнулась в воду Миссисипи, не смогла потом выбраться на берег, к великому ужасу столпившихся там зевак. Пришлось вызывать спасателя-аквалангиста. И мы покинули этот город, опоясанный рекой и плотинами, неосторожно возведенный в местности, расположенной ниже уровня моря. Нечего было и мечтать об остановке в дельте Миссисипи, мы вычеркнули ее из списка желанных достопримечательностей. Нам с Жюли страшно было даже представить себе Пятницу в дельте реки. Увы, штат Луизиана — это сплошная вода, никогда не знаешь, что перед тобой, — море, краешек озера или приток Миссисипи, теряющийся вдали среди стариц.