Путешествие королевны - Людмила Богданова

- Жаль.

Хель уже перебарывала болезнь, когда мальчика достал арбалетным болтом один из тех, кто сбежал при захвате Храма и прятался в хатанских переулках. В святилище Семи Свечей монашку поставили свечу. И ставили еще долгие годы, когда уже забыли само его имя.

Мэй со спутниками въехал в Хатан через Сунские ворота, дня на три опережая обоз. Хмурый неразговорчивый стражник повел лекарей и свиту мимо складов Торжища, на Оружейную, направляясь к Госпиталю при Храме Семи Свечей. На одном из перекрестков Мэй незаметно отстал от них. Держась в тени, следовал он по темным, таким неузнаваемым и молчаливым хатанским улицам. Копыта печально цокали по булыжнику, и в сердце музыканта поселилось отчаянье. Он бы пустил коня в галоп, чтобы быстрее узнать, что с Хелью ( он побоялся спрашивать о ней у ворот), но старался двигаться терпеливо и медленно, опасаясь быть задержанным стражей. Однако едва не столкнулся с нею лоб в лоб, сворачивая на улицу Медников. Его предупредило глухое эхо и мелькнувший свет, он отступил в нишу, зажав морду коню, чтобы тот не выдал его ржанием. Конная стража с цокотом и легким звяканьем оружия проехала рядом. Мэй переждал еще немного и двинулся по знакомым переулкам в сторону Ратушной площади. Площадь, в отличие от темных улиц, была светла, как днем, по ней вдоль фасада Ратуши, Храма Предка и дворца Торлора выхаживала удвоенная охрана. Мэй не рискнул ехать через площадь, желая избежать долгих объяснений, а, приподняв бревно, миновал тайный узкий проулок и проник в Ратушу с тыла. Отодвинув знакомые доски, некогда позволявшие ему и Хели исчезать и появляться, когда вздумается, он оказался в парном, пахнущем навозом тепле конюшни. Мерно фыркали кони, и у Мэя стало легче на душе.

Прижимаясь к стене, Мэй миновал несколько ярко освещенных лестничных пролетов, пропустил несколько стражников и очутился перед высокой дверью в приемную. Трое охранников в цветах хатанской гвардии стояли перед ней, опираясь на бердыши и не собираясь ни уйти, ни задремать.

Мэй выругался, лихорадочно вспоминая расположение потайных коридоров. Благо, все механизмы были тщательно смазаны, и ни одна дощечка не скрипнула, когда он протиснулся по тесному пространству к панели, ведущей туда, куда ему было нужно. Он всегда боялся, что через этот ход могут проникнуть убийцы, но Хель полагалась на то, что мастера, строившие хатанскую ратушу, давно умерли, а планы сгорели в Сирхонский мятеж, и проникший в потайные коридоры скорее умер бы от жажды и голода, чем отыскал нужную дорогу. А еще она всегда верила в людей, которые ее охраняли.

Панель отошла, и Мэй оказался лицом к лицу с опешившим Саентом. Двое или трое людей, бывшие в приемной, тоже обернулись к нему.

- Где Хель?

- Там, - Саент указал на высокие тяжелые двери, украшенные чугунным узором. - Она больна, не ходи.

Стражники скрестили перед Мэем оружие, он с силой оттолкнул их.

- Стой!

Саент всей медвежьей тяжестью повис на Мэе, но тоже отлетел в угол. Мэй сейчас готов был сражаться со всем светом, лишь бы очутиться у постели жены.

- Ты заразишься! Дурень! Двуречье...

- А плевал я на Двуречье!

Саент облапил Мэя, и они, тяжело дыша, несколько минут пытали силы друг друга. Мэй уже не был тем хрупким мальчиком, которого с легкостью отшвырнул когда-то краснорожий барон, но и Саент набрал тяжести и силы, и они были почти равны теперь.

Испуганный стражник, боясь сказать слово, вытирал кровь, текущую из носа.

- Леший с тобой! - выхакнул Саент. - Иди. Медведь Сирхонский...

Мэй расслабленно улыбнулся. Если Саент шутит, все не так плохо.

Свечи горели на консоли, отгороженной легонькой сунской ширмой с гибкими ветками остожника и пышными цветами на желтой бумаге. У постели горбилась сиделка. Заснула с лицом, полуприкрытым черными вьющимися волосами, вышивка сползла с колен. Стараясь не потревожить, Мэй обошел ее и склонился над Хелью, разглядел ее хрупкое личико на полосатой подушке, осененное серым узором морны, худую руку, лежащую поверх кожаных и меховых одеял. Хотя в покое было тепло. Мэй испытал жалость и ужас и, наклонясь, поцеловал бьющуюся на виске жилку и старый, оставшийся с казематов Тинтажеля, шрам.

В окно вливался голубоватый полумрак - близился рассвет.

Болезнь непостоянна, как и всякая женщина, и через недолгое время поветрие закончилось, как началось, так и не выйдя за пределы Хатана. Виновные в измене слуги Предка были убиты, и Храм стоял темным призраком самому себе. Впрочем, люди, одолеваемые насущными заботами, казалось, о нем забыли. Ждала жатва, и для ежегодных торгов были раскинуты шатры под городом. Хель, бледная, похожая на тень, не могла оставаться в тесных коридорах ратуши, и Мэй купил для нее светлый дом с садом на окраине столицы, подальше от кожевенной слободы, где она медленно выздоравливала, избавленная от забот и волнений.

Хатан сбросил серые тенета скорби и смерти и выздоравливал вместе с нею. На пепелищах загремели мастерки каменщиков, зазвенели пилы, золотая стружка потекла в бурьян. Из Райгарда, Снежны, Ландейла заспешили в Хатан плотники и каменотесы. Жизнь продолжалась.

Запах дыма от хлебных печей, свежей стружки, меда, цветные паруса на Хатанке, довольное мычание коров, возвращающихся с пастбища; колокольчики, звенящие в арках в окончаниях улиц - таков был Хатан этого бересня.

По обочинам дорог цвел вереск, и последние шмели пели в нем свои низкие песни. Путник, изнемогая, брел по дороге. Его израненные ноги цеплялись за малейшие выбоины, лицо почернело от солнца и ветра, глаза слезились, а губы запеклись, и в нем с трудом признали бы теперь мечника Верховной и храмового воспитанника. Но если бы кто подошел поближе и осмелился глянуть ему в глаза, увидел бы там желтую точку, как у загнанного, но готового ко всему волка.

Я не человек, твердил он себе, я волк, и они не уйдут от моего гнева.

Как гудят под ногами чугунные ступени!, унося запах пепла и мокрой травы, и все сменяет один - сырой земляной запах. Словно спустился в сердце земли, и деревянная крышка люка хлопнула над головой. Здесь даже кладки не было, узкий земляной лаз, и корни белыми червями чиркали по голой шее, заставляя вздрагивать; шорсткие комочки сеялись за шиворот, когда Имрир, согнувшись и вытянув руки, шел в темноту. Замок-за-Рекой... груда старых развалин с не очень бдительным гарнизоном. Здесь он отыщет помощь, которую ему некогда обещали.

Липкий ужас придет, соберется в кулак и ударит... Только почему здесь не ощущается ничьего присутствия? И темнота - просто темнота, без всего, что должно скрываться за нею. Даже в детстве было страшнее... А здесь пусто. Имрир вздохнул. Здесь не было Силы. А может, он просто не умел позвать? Те, что вели его, что обещали - верно, они знали, как вызвать Тех, кто Незрим. А Имрир дошел сюда - и напрасно. Что же, возвращаться и начинать все сначала? Но те, что знали... ненавистная хорошо постаралась. Они, верно, мертвы, а кто уцелел - он их не отыщет!.. Отчаянье подкатило под горло, Имрир прислонился к стене и едва не зарыдал от бессилия.

Нога споткнулась обо что-то, верно, камешек. Имрир наклонился и зачем-то стал шарить в темноте. Обхватил ладонью обросший землей странный предмет. И понял, насколько устал и отчаялся, как ему страшно и хочется есть. Ненависть ушла, он был всего лишь напуганный, готовый расплакаться мальчишка. Он вертел это что-то в ладони, а потом сунул под куртку и устало потащился дальше.

"Мама, мамочка... Милосердная. Я очень устал. Я посплю вот тут. Я недолго... посплю..."

Жена вытянула шпильку из прически, и волосы упали хмельной волной. Больше всего на свете я люблю, когда она расчесывает волосы, созерцать этот искрящийся лохматый водопад, запускать в него пальцы, ощущая упругость и прохладу... как давно прошло время того короткого белого дождичка - чтобы удобнее носить было шлем... Хель, голубка моя, пушистый одуванчик...

Матэ появился неожиданно, рыжий, встрепанный и голодный. Служанки кинулись накрывать на стол.

Брови Хели удивленно приподнялись:

- Ты вернулся?

- Давно уже, - пробурчал Матэ с набитым ртом. - Только к тебе меня не допускали.

"И не допускали бы дальше", подумал я то ли ревнуя, то ли уже предчувствуя, что он скажет еще. Вся эта история с Храмом как-то прошла мимо меня, и не хотелось докапываться, и расспрашивать Хель, да и Храма больше нет... Все заслонила и сожгла морна.

- А Имрир... где?

- Морной его прихватило, тогда еще, на дороге.

Рот Хели округлился испуганно.

- Да оклемался он, оклемался, - поспешил Матэ. - Только с головой у него с болезни неладно стало. Пырнул меня ножом и ушел.

Матэ взялся за бок и слегка покряхтел. Руки Хели упали, она стала так бледна, что я испугался за нее. Оба мы знали, что это не морна виной, что...

- Память к нему вернулась... Хатанская Милосердная! Мэй!

Это был голос на грани срыва, как перетянутая струна.

- Людей собери! Пусть его ищут! Кто хоть след сыщет - вдвое, втрое наградить! Матэ, где он от тебя ушел?