Дальний Лог. Уральские рассказы - Наталья Викторовна Бакирова

Так бывает, когда хотел один подарок, а подарили другой – швырнуть его в угол! Не хочу! Не надо мне, уберите! Прыгнуть хочу, взлететь, умчаться отсюда! Туда, где небо в алмазах…

А ведь правда.

Есть же небо в алмазах. И ангелы… Как хорошо, что есть.

Ангелы ворковали на краю крыши. Королевич подошел к ним ближе – они порхнули и полетели. И он, не раздумывая, полетел с ними.

Вот только голоса не было, чтобы крикнуть и попрощаться.

⁂

Дети набились в номер Сазонова и Маслова. Вовка полез в тумбочку за коньяком.

– Прикиньте, у меня начальник, когда заявление подписывал, говорит: «Я, Владимир, очень одобряю, что ты занят искусством. Вот не ходил бы в театр – по-любому бухал бы!»

Под общий смех передал бутылку Сазонову:

– Наливай!

– Ф-фу-у! – выдохнул тот, с хрустом скручивая крышку и разливая коньяк по гостиничным стаканам. – Я уж не ждал, что мы это сыграем. Где там наш отмороженный, кстати? Что-то не видать его.

– Да уж, Вадик выдал…

– Но пацан, кстати, ниче так вписался! Как его – Максим? Откуда он вообще?

– Римма Васильевна нашла где-то.

– А чего он не с нами-то, давайте позовем!

Заглянула Фомина.

– Много не пейте, дети. Завтра на вручении Гран-при все должны быть свежими и красивыми. Сеня, постарайся не заработать второй фингал.

– А вы, Римма Васильевна? Посидите с нами!

– Нет, мне надо к Кобрину. Звонил, умолял зайти…

Дети многозначительно переглянулись.

В своем номере Кобрин был не один.

– Римма, меня поймали, – кивнул в сторону худенькой девочки с взлохмаченными короткими волосами. – Понимаешь, газета фестиваля. Они тут имеют полное право на всё и на вся. Хорошо, что среди ночи меня не разбудила! Хотя я, может быть, это и предпочел бы… Так. Про что ты меня спрашивала?

– Про театр, – отрапортовала девочка. – Он ведь в жизни общества занимает огромное место!

– Огромное? Вот тебе точная цифра: театр посещает четыре процента населения. В любом месте земного шара это так. В Нью-Йорке, в Лондоне, в Москве – четыре процента. Так что извини, но театр – нечто очень маленькое внутри жизни общества.

– А любительский театр, получается, совсем уж незаметное тогда… – Девочка расстроилась.

– Подожди. Здесь как раз не так просто. Это нормально, когда говорят, например, – тут Кобрин бросил острый взгляд на Фомину, – что атомная электростанция – градообразующее предприятие Баженова. Но есть еще понятие «культурообразующее». Уберите вы группу этих людей, которые занимаются полной ерундой: играют то Бунина, то Островского… Вопрос: что изменится? Ответ: вроде бы – ничего. Но через какое-то время вы поймете, что изменения все-таки происходят. В городе появляются лишние наркотики, возникают убийства на бытовой почве. Почему так получается, какая связь? – объяснить невозможно. Думает ли о таких вещах Фомина? Не думает ни секунды! Она просто занимается своим делом. Думает ли об этом Сазонов? – ничего подобного. Он стоит на сцене, у него на морде просвечивает фингал, и он безбожно перевирает Чехова. Но объективно ситуация именно такова: на сегодняшний день «Гамма» – не просто театр.

Фомина встала, отошла к окну. На улице ехали машины, спешили по своим делам люди. Ну, Борис… Ну, Борис!

– Твой спектакль лучший, Римма, – сказал Кобрин, когда они остались одни. – Это, без преувеличения говорю, шедевр. Я плакал сидел – а сколько раз я Чехова видел? Но у нас, понимаешь, случилась беда. Беда с вашим Вадиком. Его только что отскребли от асфальта. Так, спокойно. Спокойно. Фляжка, я так понимаю, как всегда, в сумке? Дай сюда. Вот, глотни. Тут уже ничего не поправить, а все, что нужно сделать, будет сделано. Я буду с тобой. Спокойно, спокойно… Ты понимаешь, в этой ситуации Гран-при вам давать нельзя. Иначе такой вой поднимут – не отмыться. Шум этот вокруг вас, вокруг фестиваля, не нужен. Поэтому приз дадим не вам. Пресса налетит не на вас. И спасибо вашему Вадику за то, что он хотя бы сиганул не с крыши гостиницы. Все, что мы можем, – это наградить девочку, которая Соня, за лучшую женскую роль, чтоб не так обидно. Тем более что девочка действительно годится.

⁂

Выпили не чокаясь.

Формальности были позади. Билеты поменяли. Точнее, Фомина поменяла свой.

– Поезжайте, дети. У вас дела, семьи. А я буду сопровождать… Вадика.

– Дела подождут, – сказал Николай Павлович. – Я останусь.

– Я тоже, – буркнул Маслов.

– Нет, Коля. Вова, нет, спасибо. Я справлюсь сама, мне Борис Петрович поможет. Ты, Коля, когда приедешь, найди его родных. Мама там давно умерла, но есть брат двоюродный… Надо сообщить.

Налили по второй и снова выпили, молча. В голове не укладывалось. Поэтому налили по третьей.

После четвертой Сазонов вылетел в коридор и принялся дубасить стену. Оглянулся на выскочившую за ним Соню:

– Что хочешь думай! Урод я? Да, урод! А этот мудак – слабоумное дерьмо! Тоже мне, Мартин Иден! С крыши бросаться!

– Мартин Иден бросился в море.

– Девушка, вы такая культурная, не подскажете, как пройти в библиотеку? Нет, ну какая сволочь! Сволочь!

Фомина ушла к себе. Легла на кровать прямо в парадном костюме. Лежала, думала: что же ты натворил, Вадик… Это – всего лишь театр.

А потом тихонько постучалась к ней Соня.

– Римма Васильевна… – Лицо у нее было бледное. – Я ведь педагог… Я про это знаю. Скажешь одно слово – одно случайное, неверное… А человеку потом жить с этим или… или…

Полились слезы. Как же легко теперь лились слезы.

– Или не жить, – договорила за нее Фомина.

Соня сказала едва слышно:

– Страшно… Это ведь мы, получается, в ответе. Это ведь он из-за меня, наверное, из-за этих слов в конце.

– А ну молчать! Сопля!

Соня уставилась на Фомину большими глазами.

– В ответе она! Да ты за себя саму не можешь быть в ответе! Что у тебя с Сазоновым? Яйца крутишь парню? И хочется, и колется? Эгоист он? Неуправляемый? Безответственный? Не понимаешь, нужен тебе такой или нет? А когда поймешь – в сорок лет?

Соня вскочила.

– Сидеть! Страшно ей. Всё страшно. Жить – страшно. Любить – страшно. Мыслить, по-настоящему мыслить – тоже страшно! Думаешь, что за люди тут собрались? Почему, как все, не сидят с пивом перед телевизором? Потому что живые! Потому что думают! Чувствуют что-то! А ты – сопля! Бревно! Жизни боишься! Сидеть, куда пошла!

Стащила со стула сумку, достала фляжку. Разлила в гостиничные стаканы последнее.

– Пей.

Соня послушно глотнула.

– Он… не только эгоист, Римма Васильевна. Пьет много. Бабник. Я видела, как он